– Я зде-э-э… – тонкий голосок отлично слышен над водой.
Соня на том берегу тоже прыгает и треплет Наталью за рукав:
– Что же делать, скажите, как его зовут? Это он, это мой мужчина, ну скажите же! Он не сказал ни разу, как его зовут, а я не спрашивала! Он мой!
– Он тебя слышит, – Наталья захватывает рукой ее ладошку и крепко сжимает, – его зовут Климентий Кузьмич. Он сейчас сюда подъедет, он увидел огонь и беспокоится.
– Ну и имечко, попробуй такое проорать, – бормочет Соня, успокаиваясь.
– Она жива, – сообщает Фабер, думает секунду, потом входит в воду по колено и помогает вытащить Фархада. – Вы что, его убили насмерть? Никогда не женюсь.
Шофер подает машину ближе, Фархада укладывают на заднее сиденье головой на коленки «жене» – Тэссе. Ева садится рядом с шофером, оглядывается на уплывающие огоньки пристани, Тэсса тоже оглядывается назад и кривляется:
– «Вы что, его убили насмерть? Никогда не женюсь!» Да ты не доживешь до женитьбы, осел!
Женщины хохочут громко и от души. А шофер не смеется.
В самолете они заснули, лежа на развернутом парашюте в странно пустом – без кресел – салоне и устроившись по обе стороны от Фархада. Он пришел в себя и вращал глазами то в одну, то в другую сторону, сверкая покрасневшими белками. Он приподнимал связанные ноги и мычал, но женщины, обняв каждая вытянутой рукой его полное тело, спали, дыша ровно и тихо.
Они проснулись от того, что двигатели стали реветь по-другому. По салону прошел летчик.
– Где мы? – спросила Ева.
– Найроби заказывали?
– Не может быть, – женщины бросились к иллюминаторам.
– Не выходите, мы ведем переговоры. Если покинете салон самолета, то вам придется потом самим здесь регистрироваться.
– А это – кто? – Ева показала в круглое стекло.
Самолет со всех сторон был окружен военными машинами и людьми в пятнистой форме.
– Военная разведка и спецподразделение США. Уговорите вашего клиента спуститься по трапу вниз.
– Я его вынесу на себе, – покосилась Тэсса на мычащего и мотающего головой Фархада.
Ева присела с ним рядом и отодрала кусок пластыря сбоку.
– Дядя Ваня, выйди сам по-хорошему, тебе ничего не сделают, правда, арестуют и живым-здоровым доставят на родину. Ну не тащить же тебя опять за руки и за ноги? Несолидно. Там репортеры, снимут, как тебя волокут две женщины, и покажут всему миру, а?
Фархад собрался было плюнуть, но Ева прилепила пластырь обратно. Он кивнул, что выйдет сам. Тэсса развязала ноги и поддерживала его под руку. Открыли люк, и Ева вдохнула полной грудью горячий запах чужой земли. Тэсса шла по трапу сзади Фархада, пряча лицо. На фотографиях и в репортажах, показанных на весь мир, она не видна сзади тучного перепуганного человека с рассеченным лбом и заклеенным пластырем ртом – он закрывается связанными руками и отворачивается от фотоаппаратов. Уже стоя на асфальте, Тэсса крикнула в открытый люк:
– А то спускайся! Утрясем как-нибудь твое присутствие, у меня здесь есть знакомые ребята на военной базе, помогут! Оттянемся пару дней с мальчиками, и льва опять же надо изучить!
– Нет, – качнула головой Ева, наблюдая за тем, как вокруг Фархада образовалось плотное кольцо военных и людей с выправкой в штатском, – прощай, некрофилка!
– До свидания, патриотка!
Тэсса села к военным в открытый армейский джип, на нее никто не обращал внимания, она уезжала стоя, держась за металлическую перекладину, и махала рукой уже не Еве – далеко, а самолету.
Отстрельщик Хрустов открыл глаза и рассмотрел перед собой расплывающееся лицо Хамида и незнакомой женщины.
– Живой, – сказал Хамид, его голос мучительно отдавался в ушах. – Остров твой! – Он наклонился и почти кричал. Хрустов зацепился глазами за перстень на его безымянном пальце.
– А вы сомневались. – Это голос с другой стороны, голову повернуть нет сил, но Хрустов узнает адвоката. – Специалист!
– Да что он сделал? – шипит Хамид, выходя из палаты. – Он здесь валяется уже третий день!
– Специалисты такого профиля тем и хороши, что имеют связи и делают все чужими руками, – авторитетно заявил Капа, цокая тросточкой о кафельный пол. – Я здесь с вами попрощаюсь, – он галантно склонился к руке Натальи.
– Я тоже еду в аэропорт, – Наталья незаметно перекрестила старого человека, который когда-то помог ей избежать тюрьмы.
– Слушайте, и я еду в аэропорт, ну и что? Будем прощаться! Страшный город! – заявил Хамид.
Они доехали каждый на своей машине, вышли на площади и застыли, уставясь на огромную фотографию, закрывающую почти шесть этажей высокого здания.
– Это… Это, – бормочет Хамид, пока Наталья старается его отвернуть от плаката. – Это что?
– Это социальная реклама, вроде «мы тебя любим» или «все будет хорошо», понимаешь, не нервничай.
– Не надо меня любить! Что будет хорошо, слушай? Кому заплатить, чтобы это содрали? Кто это навесил, это специально, да? Специально?
– Не говори ерунды, идем. Опоздаем на самолет.
– Это невыносимо, понимаешь? Я видеть ее больше не могу, она проклятие моей жизни! – Хамид стучал себя в грудь пальцами щепоткой, а адвокат Дэвид Капа поправил шляпу, приподнял ее и кивнул женщине на плакате.
На них, чуть прищуря насмешливые глаза и склонив голову набок, словно прислушиваясь к чему-то за спиной, шла на огромной фотографии женщина. Трудно было отвести глаза от ее лица в обрамлении темных волос до плеч, но потом взгляд притягивался к выделенной фокусом кобуре – снимали чуть снизу, и кобура казалась огромной. Пиджак женщина отбросила назад, придерживая на локтях, тонкая ткань просвечивала на груди, короткая юбка, пояс с кобурой, ноги в движении, одна чуть сзади, завораживающие коленки, опущенные кисти рук. Внизу надпись, стилизованная под торопливый росчерк прописью: «Добро пожаловать в Москву!»
