скажет, что мы зазря вызвали полицию. И я хочу, чтобы ты тоже всё увидела сама, чтоб у меня была поддержка. К тому же полиции нужно будет получить ордер или что там полагается, и одному богу известно, на сколько это затянется.
— Мне кажется, там какая-нибудь жуткая секс-комната, — содрогнулась я. — Куча порно и секс-игрушек. Он говорит, что у него зависимость.
— Ни хрена себе!
— Ладно, давай помолчим. Просто веди машину. Я не могу… не хочу об этом думать, мне просто нужно знать, что в этом гараже.
Роб завёл двигатель и включил радио, из которого тут же донеслись завывания Кэти Перри. Он извинился и, выезжая с парковки пансиона, убавил громкость. Мы выехали из города и двинулись к шоссе A59, а Роб настроил радио на местную станцию. Мы оба молчали, но радио едва слышали — там говорили что-то о грозе, готовой обрушиться на район Бишоптауна.
Ребёнок в тот день был неспокоен. Я потирала свой беременный живот и старалась привести нервы в порядок. Если мать в стрессе, то и ребёнок родится нервный — так говорят.
С приближением родов мне нужно было больше обычного думать о собственном самочувствии, а это было нелегко, учитывая всё происходящее вокруг.
Тёмная туча принялась поливать землю дождём, и капли забарабанили по крыше старенького пикапа Роба. Всё небо было залито серой и тёмной-синей краской, нигде ни просвета голубизны. Ни солнца, ни света. Я подняла воротник куртки повыше и постаралась не думать о мрачном небе.
Мы подъехали к гаражному комплексу в угрюмом молчании. Прежде чем вылезти из машины, я натянула на голову капюшон, до самых глаз, а у Роба для защиты от дождя была только бейсболка. Мы быстро шли вдоль длинного ряда гаражей, пока Роб не остановился.
— Вот. Номер 29.
— А как мы войдём? — спросила я. — Нельзя же ломать дверь.
— У меня приятель здесь работает. Помнишь Флетчера?
— Ты имеешь в виду того торговца травкой? — охнула я.
— Его самого. В общем, он мне задолжал, поэтому отпер дверь по моей просьбе. Слушай, если кто-нибудь докопается, мы скажем, что слышали какой-то звук изнутри, а гараж был открыт, и мы…
— Ладно, открывай уже. И осторожнее, чтобы пальчики не оставить.
— Я на шаг впереди тебя! — Роб натянул пару кожаных перчаток.
Дверь гаража открылась со зловещим гулким треском, очень похожим на раскат грома. Лил холодный дождь, и по коже у меня уже забегали стылые мурашки, так что я с удовольствием проскочила в дверной проём и зашла в гараж.
— Что за чёрт?! — воскликнул Роб.
Я откинула капюшон, оглядела набитое всякой всячиной помещение, и от увиденного у меня перехватило дыхание. Всё выглядело совсем не так, как я ожидала, а, надо признать, я уже думала о самом худшем — о жутком каземате со звуконепроницаемыми стенами, предназначенном для гнусных развлечений. Моё воображение рисовало место, специально оборудованное для человека, помешанного на сексе, заваленное порнографией, с грязным матрасом, придвинутым к стене. Я представляла себе всё это, но меня ждал настоящий сюрприз.
Одно я угадала: гараж был полон изображений, но отнюдь не порнографического свойства — по крайней мере, большинство не были таковыми. Почти все они оказались картинами. На стенах висело несколько десятков картин, а между портретами — маленькие фотографии, на которых был один и тот же человек — я. В центре гаража стоял мольберт со столом, заваленным красками, а к стене был придвинут высокий архивный шкаф.
Я пересекла помещение и встала у стены, рассматривая фотографии со своим лицом. На фотографиях я была запечатлена во время прогулки по Бишоптауну, отдыха на скамейке в парке, кормления уток, возвращения домой с пакетами из магазина и даже во время выхода из автобуса. Хронологического порядка не прослеживалось, все они были разбросаны по стенам случайным образом. На одном фото я держала в своей руке маленькую ручку Эйдена, на другой мы бросали камешки в реку, стоя на мосту. Вот мы сидим в парке и едим бутерброды. Вот я стою у дерева и смотрю вверх, на ветки, куда забрался мой сын-мартышка. Вот я брожу по улицам Бишоптауна с размазанным по лицу макияжем и пакетами, набитыми бутылками с пино гриджо. А вот самая настораживающая из всех: я сажусь в школьный автобус, одетая для школьного бала, а Роб держит меня за руку (хотя лицо Роба выцарапано).
— Смотри. — Роб показывал на большой портрет в центре задней стены. — На тебе школьный галстук. Это ещё до шестого класса, в шестом классе у нас уже не было формы.
И тут меня осенило. Во время нашей вчерашней склоки Джейк признался, что влюбился в меня с первого взгляда. А когда он впервые увидел меня, я ходила в школу, а он был учителем.
— О, господи.
— Я тебе очень сочувствую, Эмма. Не ожидал ничего подобного.
— А чего ты ожидал? — прошептала я.
Роб не ответил, да и я была слишком увлечена картинами, чтобы слушать. Именно картины беспокоили меня больше всего. В основном он рисовал моё лицо. Это были филигранные работы, почти фотореалистические, с идеально переданными чертами. На одной из картин я была изображена во сне, с растрёпанными вокруг головы волосами. Я могла бы счесть эти работы прекрасным и даже лестным для меня сюрпризом, однако по сути всё это было отвратительным вторжением в мою личную жизнь, и мне было жутко до мурашек.
— Не расчёсывай руки, — сказал Роб. Он полез в карман и достал пару тонких резиновых перчаток — такие надевают врачи. — Надень. Нам нельзя оставлять никаких следов ДНК. Это место преступления.
Я хотела спросить, почему, но, конечно, я и была преступлением. Он преследовал меня. Он фотографировал меня, когда я была ещё несовершеннолетней. Некоторые из фотографий были откровенно провокационными. Хоть я нигде и не была голой, но, не ведая того, позировала, то наклоняясь в короткой юбке, то повернувшись так, что некоторые участки тела обнажались, выглядывая из-под школьной блузки. Мне захотелось убежать из гаража и срочно встать под обжигающе-горячий душ, чтобы смыть с себя всю эту грязь. Меня словно изнасиловали.
— Давай посмотрим, что в шкафу, — предложил Роб.
Он был
