Эдуард Фикер - Современный чехословацкий детектив

Он мог сколько угодно возмущаться, негодовать — против этого ничего не имели.

Он крикнул, что у него семья и дети, а они — все-де в порядке, о семье позаботились, позвонили ему на работу. Знает ли он пани Корейсову? Конечно, знает, она работает на кухне; так вот она, сказали ему, позаботится о его жене и ребенке, если им что-нибудь понадобится в его отсутствие. Все-то они предусмотрели, все устроили, только вот маринуют его тут. Хоть бы по зубам дали. Что-то прояснилось бы. Хотя бы отношение человека к человеку. Но так... Все это было для Бедржиха Рамбоусека просто невыносимо.

Какой-то плотный штатский зашел поглазеть на него и записал в черный блокнот, как его зовут, где он родился, где и как долго работает, об отце, о матери, когда у него был отпуск, когда отгул, когда он поступил на работу. Штатский спрашивал спокойно и вежливо. Уж лучше бы орал.

— В чем дело? — выкрикнул Рамбоусек.

А штатский посмотрел на него голубыми глазами и спросил адрес его матери.

В конце концов после трех часов нервотрепки он совсем пал духом.

В результате к моменту появления капитана Экснера Рамбоусек дошел до точки — он готов был и в окно выскочить, и уснуть в старом кресле.

Когда отворилась дверь и вошел Михал Экснер, у Рамбоусека мелькнула мысль: ишь ты, еще один типчик. Ну, я тебе сейчас устрою, пижон...

Пижон уселся во второе старое кресло напротив Рамбоусека. Подтянул брюки, закинул ногу на ногу и, сцепив руки, положил их на колено. Ботинки у него были начищены до блеска, а носки такого же темно-синего цвета, как галстук.

— Мне сказали, пан Рамбоусек, — начал пижон, — что вы стали проявлять нетерпение. Путь из Праги неблизок. — Он слегка поклонился и представился. Рамбоусек кивнул: дескать, ладно, допустим.

— Я хотел уточнить у вас, — продолжал капитан Экснер, — кое-какие детали. В пятницу вы навестили своего отца Болеслава Рамбоусека, Что вы обсуждали?

— А-а! Он-таки нажаловался?

— Ас какой стати ему было жаловаться?

— Я ему сказал пару ласковых. Самому теперь тошно. Все же отец старый. Не сговорились мы.

— А о чем вы с ним хотели сговориться?

— Чисто семейное дело.

— Для нас это важно, пан Рамбоусек. Иначе я бы не спрашивал.

— Мать настропалила меня занять у отца на тачку. Мне нужно еще пять тысяч. Пустячная сумма, верно? Мать говорила, деньги, мол, у него есть, ну и чтоб я, значит, попросил. Встречались мы с отцом редко. Когда я служил в армии. А до этого я совсем его не знал. Я был маленький, когда мама ушла от него.

— И он не дал вам эти пять тысяч?

— Нет. Дело в том... — Бедржих Рамбоусек махнул рукой. — А-а, все гораздо сложнее. Он пустился разглагольствовать, стал ругать маму. Мне, товарищ капитан, нынче без разницы, почему они двадцать лет назад разошлись — то ли он с ней, то ли она с ним. А он как понес... Но ведь она моя мама. Она меня вырастила, а не отец. Ведь он давал только то, что был обязан. И после, когда я был в армии, посылал... Так ведь глупо было бы, если б он не помогал. Вот я ему и выложил. Он мне тоже. А я ему еще. В общем, я сказал ему, что на эти деньги... ну, как это..; Я понимаю, зря я так, деньги-то мне нужны, а у него поди они есть, но такой уж у меня характер. Начал он ко мне вязаться. Сгоряча я добавил пару ласковых... А он к печке, хвать полешко — и в меня. Я увернулся, полешко и упало среди всякой его дребедени. Что-то разбилось, а может, перевернулось, и он вконец разошелся. Как побежит за мной... Третье полешко я поймал и бросил назад, в него. Зря, конечно, — покачал головой Бедржих Рамбоусек. — Я лучше целюсь, в голову ему попало. Сраму на весь замок. Мне бы сдержаться, промолчать, я понимаю. А так пять тысчонок — тю-тю. Мне бы изобразить любящего сына. Только это притворство, я не умею, товарищ капитан.

Экснер задумчиво смотрел в окно, куда-то поверх домов на противоположной стороне площади.

— И вы уже не возвращались?

— Нет.

— И вечером тоже?

— Нет.

— А в субботу приезжали? В субботу вечером? Не надумали извиниться?

— Нет. Если бы и хотел, не смог бы. В субботу и в воскресенье я работаю целый день.

— Как вы работали в субботу и в воскресенье? Я имею в виду — с какого часа и до какого?

— Ну, не знаю, вспомню ли...

— Будьте так любезны. Это избавило бы нас от лишней проверки.

— Проверки чего?

— Ваших показаний.

— А разве я даю показания?

— Разумеется, — учтиво заверил его капитан Экснер. — Потом вы все продиктуете коллеге в соседней комнате.

— А... Черт. Да что же с отцом?

Капитан Экснер вздохнул, встал, прошелся по кабинету, машинально поправил на столе какие-то бумаги и сказал:

— Ваш отец был не первой молодости. В его возрасте многие умирают...

— Когда он умер? И к чему эта комедия?

— Дело в том, что ваш отец умер при особых обстоятельствах...

— Как это? Какие такие обстоятельства?

— Иначе мы бы не позволили себе... сообщить вам о его смерти в столь неподобающей форме.

— Фу ты, черт. Да что с ним случилось, товарищ капитан?

— Его убили, пан Рамбоусек.

— Кто?

Капитан Экснер покачал головой:

— Это известно одному богу да святому Вацлаву, пан Рамбоусек...

— Не прогуляться ли нам, товарищ поручик? — спросил Михал Экснер Шлайнера. — Гроза кончилась, подышим свежим воздухом. Минутку! Я хотел еще раз взглянуть на показания Рамбоусековой. Благодарю. — Он стал читать. — Тут у вас листок с монограммой «В. О.».

— Вондрачек.

— Выходит, нас занимает одно и то же. Пойдем?

В фуражке, сдвинутой на затылок, заложив — не по уставу — руки за спину, Шлайнер вел Экснера между домиками и садами кратчайшим путем к мельнице, некогда принадлежавшей замку.

— Я хотел бы взглянуть на домишко Коларжа. Вообще-то я знаю, домишко не его...

По тропинке, пробирающейся среди кустарника, они спустились к протоке — по ней отводилась вода к мельнице, — перешли по двум слегка подгнившим бревнышкам, положенным впритык друг к другу и скрепленным скобами. И через ольшаник зашагали дальше, к ручью, над которым были переброшены две доски с перилами с одной стороны. В нескольких шагах от ручья за полуразвалившимся забором начинался сад, неухоженный, запущенный; сквозь кустарник и кроны деревьев проглядывал старый сарай и светлая, местами облупившаяся штукатурка домишки, крытого толем.

Тропинка вилась вправо по течению ручья, почти вдоль забора, который угадывался по покосившимся каменным столбикам, торчащим из буйных зарослей крапивы, штакетник почти не уцелел.

— Вон он, дом, — заметил Шлайнер. — Будете с ней говорить?

— Нет. Только взгляну. Где вы нашли топор?

— Мы можем пройти через сад.

— Хорошо, — согласился Экснер и закатал брюки до колен, чтобы не замочить их в траве.

Им пришлось перешагнуть через кучу ржавых железяк, некогда бывших воротами, перебраться через искореженный плуг, брошенный велосипед, обойти перевернутый улей. Сарай был открыт, как в первый приход Шлайнера.

— Гм, — заговорил Экснер, — товарищ поручик...

— Да?

— Что вы обо всем этом думаете?

— Не знаю... Топор лежал здесь. Не ходите туда, я там поймал блоху.

Экснер почувствовал аромат ореховых листьев — они остановились под старым орехом. Он посмотрел вверх, сквозь крону, на небо.

— Такое прекрасное дерево, — произнес он тихо, — в таком печальном месте.

— Верно, — согласился Шлайнер. — Что, посмотреть, дома ли она?

— Когда понадобится, мы ее вызовем. Сейчас пойдем к мельнице, а там я дорогу знаю.

Дорога дугой подымалась к плотине и по верху ее вела к мельнице.

— С Коларжем я говорил, — продолжал Экснер. — Его топор... Это очень скверная штука...

— Если он не докажет свое алиби...

— Не докажет, — Экснер покачал головой. — Для этого нужны свидетели, которые видели пьяницу где-нибудь в другом месте за несколько минут до преступления или после и сами пришли сообщить об этом. Не станем же мы разыскивать человека, который подтвердит алиби подозреваемого, а может, и обвиняемого... Но по всей вероятности, никто его и не видел. Было слишком поздно. Кого он мог встретить в парке, да еще на этой дороге?! — Экснер показал на каштановую аллею.

— Я рад, что он сейчас сидит у нас. С его норовом... Когда я нашел топор, тоже был рад. Такая улика! А вот теперь...

— Что теперь?

— Меня смущают деньги, — ответил Шлайнер.

— Деньги?

— Их не нашли ни у самого Рамбоусека, ни в его квартире.

— Так ведь это может быть уликой против Коларжа.

— Коларж не раз отбывал наказание. Но дела всё были пустячные — потрава поля, пьяный дебош, драка, телесные повреждения. Ну а тут — квартира, разгром, похуже чем после землетрясения. Нет, он бы такого не сделал.

— Кто же тогда?

Поручик Шлайнер пожал плечами.

— Ни в какие ворота не лезет.

— Я тоже так считаю, товарищ поручик. Пойдем через парк, а потом в замок. Вы не против?

— Ради бога.

Над прудом, над тростниками, над всей зачарованной долиной английского парка висела плотная дымка испарений.