Ознакомительная версия.
Солнце начало нестерпимо жечь, и море поменяло краски. В ста саженях от берега нарисовалась чёткая линия, разделившая воду на бирюзовый цвет у берега, и синий — у самого горизонта. Чайки шумели и радовались беззаботному лету.
Утро нового дня началось для Ардашевых рано и шумно. Слышалась беготня горничных, хлопанье дверей и чьи-то радостные возгласы. Клим Пантелеевич приподнялся с кровати и посмотрел на часы: без четверти семь. «Вчера, примерно в это же время приехали и мы. Стало быть, у Толстяковых ещё одни гости», — мысленно рассудил он.
Присяжный поверенный оказался прав. Уже через час, за завтраком, Ардашевы познакомились с родственниками хозяина «Петербургской газеты». Пантелеймон Алексеевич Стахов — младший брат жены Толстякова. Податной инспектор из столицы был среднего возраста, высокий, но уже растолстевший; носил красивые в нитку усы и маленькую бородку, напоминающую перевёрнутый треугольник. Взгляд имел цепкий, как у сыщика или таможенника, и потому встречаться с ним глазами лишний раз не хотелось. Но дабы произвести впечатление человека общительного, он всё время рассказывал анекдоты, давно набившие оскомину даже старым попугаям, сам же над ними смеялся, правда, только ртом, а глаза следили за реакцией окружающих. Его жена — Екатерина Никитична — выглядела моложе супруга лет на десять, хотя, на самом деле, разница в возрасте составляла всего пять лет. Стройная, зеленоглазая, улыбчивая дама со слегка вздёрнутым носиком и лицом в виде сердечка, внешне была прямой противоположностью мужу.
Пантелеймон Алексеевич немало завидовал своему шурину. Это было заметно и по его саркастическим комментариям, кривым усмешкам и многозначительным вздохам во время рассказов Толстякова о скором прибытии новых растений из Италии и Испании. Однако ядовитый тон и лукавый прищур холодных глаз не мешал ему приезжать в Сочи два раза в год и жить по нескольку недель на полном пансионе Толстякова, совершая оздоровительные прогулки по парку и купание в море. Вот и сейчас, сидя на террасе, Стахов никак не мог успокоиться.
— Нет, я всё понимаю, — говорил он, насмешливо всматриваясь в лицо хозяина дома, — хочется тебе, чтобы здесь было красиво, так сажай то, что росло в этих краях издавна: самшит, лавровишню, барбарис, тис, рододендрон. Зачем платить втридорога за доставку каких-то агав, сакур, финиковых, саговых и бутылочных пальм? Тащить весь заморский лес аж с Мадагаскара? Совсем безумные траты!
— Да хоть из самой Австралии. Что в этом плохого? — недоумевал Сергей Николаевич. — Деревья растут долго. Останется городу память обо мне. К тому же, я и на продажу всегда везу несколько саженцев. В Приморском, Хлудовском и Ермоловском парке есть мои пальмы. Конечно, нельзя сказать, что все затраты полностью окупаются, так ведь это парк, а не фруктовый сад. Он для души. Вот, например, вчера гимназисты приходили на экскурсию. Где бы ещё они увидели такое обилие экзотических растений?
— Нет, посмотрите, какой филантроп выискался, а! — не утихал шурин. — Он о людях беспокоится! Дай волю местным мужикам, так они все твои пальмы на дрова пустят, каменные беседки матерными словами испишут и превратят в отхожие места. Ты разве не знаешь, как у нас народишко после пятого года исподличался?
— Позволю с вами не согласиться, — вмешался в разговор Ардашев. — Простой мужик никогда сам по себе безобразничать не станет. А вот если наш брат интеллигент его начнет подстрекать — тогда такое может начаться, что и представить трудно. Беспорядки пятого года возникли в городах и только потом перекинулись в деревню. Бессмысленный и разрушительный бунт возможен до тех пор, пока основная масса крестьянства не станет жить богаче, а значит, и быть более образованной. Надеюсь, в скором будущем всё изменится в лучшую сторону, если, конечно, не начнётся война.
— Война? — удивилась Надежда Алексеевна, державшая на коленях белого пушистого кота с голубыми глазами. — С кем, Клим Пантелеевич?
— Существует опасность, что в известные события на Балканах может вмешаться Россия, и тогда Австро-Венгрия и Германия тоже не останутся в стороне.
— Нет, ну что вы! — воскликнула Стахова, — только с японцами развязались, а теперь немцы? Убереги, Вседержитель, Россию-матушку.
— Вздор! Пусть пруссаки только сунутся! Мы им покажем кузькину мать! Знаете анекдот? — податной инспектор повернулся к присяжному поверенному. — Когда русский достал третью бутылку водки, немец притворился мёртвым.
Ардашев выдавил вежливую улыбку.
— А кстати, Сергей, совсем забыл, — встрепенулся Пантелеймон Алексеевич, вынул из пиджака конверт и протянул Толстякову, — тебе письмецо просили передать.
— От кого?
— Да бес его знает! Только вышли на перрон в Новороссийске и передо мной какой-то господин появился. Он вырос передо мной неожиданно, точно гриб.
— Как ты сказал? — дрожащим голосом спросил хозяин дома.
— В Новороссийске, говорю, какой-то господин…
— Нет, я про беса…
— Что про беса? — удивился Стахов.
— Ты сказал «бес его знает».
— Ну да. А что? Слушай, да на тебе лица нет. Тебе нездоровится?
— Нет-нет, всё хорошо.
— А как он выглядел? — вмешался Клим Пантелеевич.
— Не знаю. У него котелок был надвинут на лицо так, что как следует и не рассмотреть…
— А рост?
— Как вы или чуть ниже.
— Ладно, — Толстяков поднялся, показал Ардашеву глазами на выход и ушёл. Присяжный поверенный тут же проследовал за ним.
Уже в кабинете Сергей Николаевич сказал:
— Адрес набран на печатной машинке, чтобы, как я понимаю, почерк не смогли определить.
— Вы правы.
Костяной нож с серебряной ручкой легко вспорол брюхо конверта и лёг рядом с письменным прибором с гусиными перьями. Внутри оказалось всего два листа. Дрожащими руками хозяин дома развернул бумагу и, упав в кресло, принялся читать. Лоб его покрылся испариной, а кончики пышных усов стали пугливо подрагивать. Закончив, он передал письмо Ардашеву.
— «Глава вторая. «Alea jacta est!»[6] , — почему-то вслух произнёс адвокат и погрузился в чтение.
«Однажды летом в доме известного издателя Сергея Николаевича Плотникова случился переполох — приехали гости, шурин с женой. Проснулись все, включая кота Мурзика и русскую гончую Клюкву.
Нельзя сказать, что Плотников гостей не любил — отнюдь, но с братом жены отношения у него не складывались. И причиной тому была банальная зависть младшего по возрасту родственника. Ну не мог смириться господин Птахов с тем, что всю свою сознательную жизнь он вынужден был являться на службу, тогда как Плотников был сам себе хозяин. Мало того, что владел самой прибыльной в империи газетой, так ещё и имение в Рязанской губернии приносило ему баснословный доход! А в трёх верстах от Сочи удачливый коммерсант выкупил пятьдесят десятин земли с садами, домом и парком. Шутка ли! Не всякий английский лорд имел то, чем распоряжался известный издатель. А вилла, больше похожая на дворец и названная в честь жены? Но и это чепуха по сравнению с фантастической встречей с Венценосцем, который сам зашёл к газетчику … попить чайку. Не чудо ли? Император беседовал с шурином, как равный с равным. И что в итоге? Разве замолвил родственник Государю об усердном титулярном советнике, протиравшем поношенный сюртук за казённым столом? Разве попытался сделать протекцию? И не надо говорить, что, мол, постеснялся. Нет, просто не захотел. Но и потом, после малюсенькой — со спичечный коробок — газетной заметки о чаепитии с монархом, многоуважаемый Плотников мог бы запросто позвонить любому министру и в два счёта решить судьбу податного инспектора, но он так этого и не сделал. А почему? Да потому что ему втайне нравилось чувствовать свою важность в сравнении с неудачником шурином. «Вот и пусть копается в своих циркулярах и отчётах с маргиналиями»,[7] — усмехаясь, рассуждал хозяин газеты.
Что ж, я помогу господину Птахову насладиться бедами и несчастьями его богатого родственника. Ведь беда коварнее человека. Она приходит нежданно-негаданно, откуда её совсем не ждут. И казавшееся вечным милое семейное счастье начинает давать едва различимые трещинки, незаметно превращающиеся в разломы, отчего жизнь становится чередой нескончаемых трагедий. Нет, иногда будет складываться ощущение, что солнце выглянуло, и на смену дегтярной полосе неудач наступила светлая полоска радости. Но это ненадолго, и вскоре станет ясно, что иллюзорное счастье — мираж, а чёрно-белая последовательность — лишь внутренность одного тёмного круга, ставшего для несчастного теперь небом. И даже смерть не сулит избавления от страданий, ведь грехи не замолены и его давно ждут чёрные ангелы Преисподней.
Итак, для начала я уничтожу любимое растение Плотникова. А впрочем — нет. Пожалуй, я сначала убью кого-нибудь из его домашних питомцев. Их присутствие делает любой дом живым. Интересна будет реакция издателя на будничное, в общем-то, событие. А потом возьмусь за более серьёзное дело. Представляю, сколько радости будет у Птахова, когда на голову его удачливого шурина свалится целый камнепад несчастий. Одно за другим, нескончаемым потоком. Знал бы титулярный советник Кузьма Матвеевич Птахов, какие я заготовил испытания его беспечному и удачливому родственнику! Ох, и обрадовался бы он! Итак, посмотрим, кто из нас умнее за шахматной доской жизни. «Alea jacta est!»(Продолжение следует).
Ознакомительная версия.
