– Кто же?
– Вы опираетесь только на показания хозяина и бармена и совсем упустили из виду слова еще одного свидетеля – мальчугана, который подметал ступеньки. Он уверяет, что какой-то человек заходил вчера в гостиницу и почти тут же ушел. Возможно, он тоже был коммивояжером, но не из той развеселой компании. Ни хозяин, ни бармен его не видели – утверждают, что не видели, – но он как-то ухитрился выпить стаканчик виски «на скорую руку». Назовем его для простоты Скорая Рука. Знаете, инспектор, я редко вмешиваюсь в вашу работу. Я знаю, что при всем своем усердии не смогу справиться с ней лучше вас. Мне еще никогда не случалось обращаться в полицию с просьбой начать розыски, пуститься вдогонку за преступником. Но сегодня я прошу вас именно об этом. Найдите этого человека. Разыщите его хоть на дне морском. Поставьте на ноги всю полицию. Даже если вам придется гоняться за ним по всему свету – найдите эту Скорую Руку. Он нам очень нужен.
Гринвуд в отчаянии схватился за голову:
– Что мы о нем знаем? Только то, что незнакомец скор на руку? Есть у него приметы?
– На нем был клетчатый шотландский плащ. И еще он сказал мальчику, что к утру должен быть в Эдинбурге. Больше мальчуган ничего не знает. По-моему, полиции случалось находить преступников, о которых было известно и того меньше.
– Вы принимаете это дело так близко к сердцу, – удивленно заметил инспектор.
Священник озадаченно морщил лоб, словно и сам дивился своей ретивости. Потом решительно сказал:
– Кажется, вы меня не совсем понимаете. Жизнь каждого человека чего-нибудь да стоит. И ваша, и моя. Все мы для чего-то нужны. Это догмат, в который уверовать труднее всего.
Инспектор слушал со вниманием и явно недоумевал.
– Бог дорожит нами. Почему – одному Ему известно. Но только потому и существуют полицейские.
Полицейский так и не понял, с чего это вдруг Провидение позаботилось о нем. А отец Браун продолжал:
– В этом смысле закон справедлив. Если жизнь человека не безделица, то и убийство не безделица. Нельзя допустить, чтобы творение Божие, созданное в великой тайне, было в великой тайне уничтожено. Однако, – это слово он произнес с особой решительностью, – однако жизни всех людей равноценны только в высшем смысле. А в земной жизни убийство значительного человека подчас не такое уж значительное событие. Вот вы привыкли различать уголовные дела по их важности. Положим, я, самый обычный, земной человек, узнаю, что убили не кого-нибудь – премьер-министра. Но что мне, самому обычному, земному человеку до премьер-министра? Есть он, нет его – какая разница? Да если сегодня прикончат премьер-министра, перестреляют всех политиков, неужто вы думаете, что завтра некому будет занять их место и объявить, что «правительство прекрасно понимает всю серьезность проблемы и обстоятельно изучает пути ее решения»? Нестоящие они люди, сильные мира сего. Почти все, о ком изо дня в день пишут газеты, – нестоящие люди.
Тут голос отца Брауна посуровел, священник встал и пристукнул по столу, что было совсем не в его натуре:
– Но Рэггли – этот дорого стоил! Таких людей мало, а ведь они могли бы спасти Англию. Мрачные, непоколебимые, они – как дорожные указатели на распутьях истории. Последуй мы в том направлении, которое они указывают, мы не скатились бы в трясину торгашества. Декан Свифт, доктор Джонсон[8], Уильям Коббет[9] – каждый из них слыл брюзгой и нелюдимом, зато друзья в них души не чаяли. И было отчего. Вспомните, как великодушно этот старик с сердцем льва простил своего обидчика. На такое великодушие способен лишь отважный боец. Старик подал пример той самой христианской добродетели, о которой разглагольствовал вчера проповедник трезвости. Подал нам, христианам. И если такого-то праведника самым подлым и загадочным образом убивают, это уже не пустяк. Это дело такой великой важности, что даже самый щепетильный человек прибегнет к помощи нашей полиции для розысков убийцы. Не перебивайте меня. На сей раз, вопреки своим правилам, я обращаюсь к вам за помощью.
И поиски начались. Уподобившись «маленькому капралу»[10], который некогда двинул войска и превратил чуть ли не всю Европу в театр боевых действий, маленький священник привел в движение всю полицию королевства. Работа в полицейских участках и почтовых отделениях не утихала даже по ночам. Полиция останавливала машины, перехватывала письма, наводила справки там и сям – только бы напасть на след человека в шотландском плаще и с билетом до Эдинбурга, только бы разыскать этого незнакомца без лица и без имени.
Между тем расследование продолжалось. Заключение врача еще не поступало, но никто не сомневался, что старик умер от яда. Подозрение, конечно, пало на шерри-бренди, а следовательно – на гостиницу.
– В первую очередь – на хозяина, – мрачно уточнил Гринвуд. – Ох, и скользкий, по-моему, тип. А может, не обошлось и без прислуги. Взять хотя бы бармена. Он на всех волком смотрит. А Рэггли был забияка, хоть и отходчив. Наверняка бармену от него доставалось. Но главный тут все-таки хозяин, а значит, он и есть подозреваемый номер один.
– Я так и знал, что вы его заподозрите, – сказал отец Браун. – Поэтому я и не склонен его подозревать. Хозяин, прислуга – это же первое, что должно прийти нам в голову. И, видимо, кто-то на это рассчитывал. Вот отчего я решил, что здесь легко совершить убийство. Впрочем, пойдите порасспросите хозяина.
Инспектор ушел, а священник взялся за документы, которые живописали деяния неуемного Джона Рэггли. Вернулся инспектор удивительно быстро.
– Чудеса, да и только! – объявил он. – Я было решил, что придется устраивать этому мошеннику перекрестные допросы – у нас ведь против него никаких улик. А он со страху совсем потерял голову да и выложил все начистоту.
– Знаю, знаю, – кивнул отец Браун. – Вот так же он потерял голову в тот миг, когда наткнулся на труп Рэггли и понял, что старика отравили в его гостинице. Перепугавшись, он не придумал ничего умнее, чем украсить грудь покойника турецким ножом, чтобы подозрение пало на «черномазого», как он, должно быть, выразился. Хозяина можно обвинить лишь в одном – в трусости. Где ему ударить ножом живого человека! Уверен, что он и к мертвецу-то боялся подступиться. Но куда больше он боялся, что его обвинят в преступлении, которого он не совершал. Страх и внушил ему этот нелепый поступок.
– Надо бы еще расспросить бармена, – сказал Гринвуд.
– Что ж, расспросите. Но я лично убежден, что ни хозяин, ни прислуга к убийству не причастны – ведь все подстроено именно так, чтобы убедить нас в их причастности. А вы часом не просматривали эти материалы о Джоне Рэггли? До чего занятный человек! Дай Бог, кто-нибудь возьмется написать его биографию.
– Я отметил все, что может относиться к делу, – ответил инспектор. – Рэггли был вдовцом. Как-то еще при жизни жены он приревновал к ней одного шотландца, агента по продаже земельных участков, который оказался в этих краях. Похоже, Рэггли тогда разбушевался не на шутку. Поговаривают, будто шотландцы были ему особенно ненавистны после этого случая. Может, из-за этого он и… Ах, вот почему вы так нехорошо улыбаетесь! Шотландец! И наверно из Эдинбурга!
– Очень может быть, – согласился отец Браун. – Но возможно, у него имелись не только личные причины недолюбливать шотландцев. Любопытно: все наши непримиримые тори, которые противостояли торговой братии – вигам, на дух не переносили шотландцев. Вспомните Коббета, доктора Джонсона. Свифт отзывался о шотландском акценте с убийственным сарказмом. Кое-кто даже Шекспира упрекает за то, что он относился к шотландцам с предубеждением. Но предубеждения великих обыкновенно связаны с их убеждениями. А дело, как мне представляется, вот в чем. Шотландцы сравнительно недавно превратились из бедных земледельцев в богатых промышленников. Деятельные и предприимчивые, они устремились на юг, полагая, что несут с собой промышленную цивилизацию. Они и не знали, что на юге давным-давно существует сельскохозяйственная цивилизация. А на земле их предков сельское хозяйство хоть и процветало, но цивилизованным его не назовешь… Ладно, посмотрим, как пойдет дело дальше.
Полицейский усмехнулся:
– Много же вы узнаете, если станете разбирать свидетельские показания Шекспира и доктора Джонсона! Мнение Шекспира о шотландцах следствия не продвинет.
Отец Браун поднял бровь, словно его неожиданно осенило:
– Не скажите. Даже мнение Шекспира может оказаться кстати. Шотландцев он поминает не слишком часто. Зато не упускает случая пройтись на счет валлийцев.
Инспектор внимательно следил за выражением его лица и за невозмутимостью угадывал напряженную работу мысли.
– Помилуйте! – воскликнул Гринвуд. – Что за неожиданный поворот!
– Ну, вы же сами, помнится, завели разговор о фанатиках, – принялся объяснять отец Браун. – Вы еще сказали, что фанатика ничто не остановит. Так вот: в тот день в баре мы лицезрели самого неистового, вздорного и пустоголового фанатика нашего времени. И если всякий полоумный сумасброд, помешанный на одной идее, способен на убийство, то смею утверждать, что мой преподобный собрат, проповедник трезвости Дэвид Прайс-Джонс, опаснее всех мракобесов Азии. К тому же, как я уже говорил, его злополучный стакан молока оказался на стойке рядом с таинственным стаканом виски.
