«Только что заперев дверь, я повернулась и хотела уже пойти к каналу, – стояло в протоколе, – но тут снова повернулась, потому что мне показалось, что в почтовом ящике что-то лежит, и пока поворачивалась, невольно бросила взгляд на дом семейства Ш., и я сказала себе: «Ага, кто-то к ним явился!» И на самом деле, в этот момент к ним звонила особа или дама, мне незнакомая». (Заметьте, я ни одного слова не изменил и передаю характерный стиль полицейского протокола.)
«Особа или дама была одета в толстое манто красного или, лучше сказать, красно-коричневого цвета. Я еще тогда подумала: в это время года, когда такая жара стоит, напялить на себя это манто! В руке у упомянутой женщины был белый цветок, обернутый в прозрачный целлофан. Фрау Шлессерер отперла дверь, и женщина выставила перед ней этот цветок. Фрау Шлессерер сначала взяла его, а потом, помедлив, впустила гостью к себе. Что было дальше, я не знаю. Дама или особа в красно-коричневом манто была не очень высокого роста, как мне кажется, такая, как я, а я метр шестьдесят пять, скорее, худая, насколько могу судить, не старая еще, но и не молодая, у нее были пышные темные волосы, довольно коротко подстриженные. Больше ничего не могу о ней добавить. Я готова повторить сказанное здесь, на суде, и перед следственным судьей. Мной прочитано, претензий не имею. Флуттерле, Фридерика».
Естественно, что представленный Флуттерле словесный портрет мало чем мог помочь нам. Между тем из Америки вернулся и сын Шлессерера. Его допросили, но, как и ожидалось, ничего существенного к тому, что мы уже знали, он добавить не мог. После того как был повторно допрошен Гейнц К. Шлессерер, который рассказал о пропавших деньгах, ювелирных изделиях и разбитом подвальном окне, следственная группа стала понемногу склоняться к идее о том, что, дескать, преступление носит характер убийства с целью ограбления и что преступник может быть пойман, лишь если сам выдаст себя…
Но мне эта идея претила. И то, что визит незнакомки полностью совпадал с наиболее вероятным временем убийства согласно заключению экспертизы, и то, что орудием убийства был пояс, по цвету совпадающий с манто, в которое была одета гостья фрау Шлессерер, и то, что предполагаемый убийца сначала попытался отравить жертву, и то, что в деле фигурировал непонятный цветок, – все перечисленное заставляло меня возопить: «Тут что-то не так!» И самое интересное – сомнения крепли, хотя, откровенно говоря, и характер, и натура, и внешность Шлессерера внушали мне глубочайшую антипатию.
Это скользкий, необразованный выскочка, плебей и скоробогач волей фортуны и вдобавок – хотя никаких доказательств тому у меня не было – скрытый нацист.
А еще ночной звонок Шлессерера Штегвайбелю. Судя по документам отеля, довольно продолжительный разговор: свыше двадцати минут.
И я предпринял шаг, который за весь период пребывания в должности земельного прокурора и начальника отдела предпринимал весьма редко: лично возглавил производство дела и отдал распоряжение о повторном расследовании. Штегвайбеля вообще ни разу не допросили, и я перед его допросом проинструктировал следователей: ограничиваться только общими вопросами, ни слова о телефонном звонке до тех пор, пока он сам о нем не скажет, а если не скажет, никаких вопросов на сей счет не задавать.
Повторно допрашивать Шлессерера я считал нецелесообразным. Я вызвал к себе его сына. Им оказался хоть и молодой, но уже изрядно располневший мужчина, вообще производивший впечатление бесцветного. Мне кажется, у Чехова я прочел однажды такую характеристику: лицо как у коровы… Она в целом подходила Шлессереру-младшему. Я вновь попросил его рассказать то немногое, что было ему известно, а потом коснулся брака его родителей… Он умолк, раздумывая, а потом вдруг спросил:
– Скажите, а у меня есть право отказа от дачи свидетельских показаний?
– Благодарю вас, – ответил на это я с чувством, что дело все-таки сдвинулось с мертвой точки.
Штегвайбель, к слову сказать, не обмолвился о телефонном разговоре с Шлессерером. Кроме того, не считаю необходимым даже упоминать о том, что предпринятые молодым сотрудником попытки установить место, где была приобретена белая пеларгония, оказались безрезультатными.
Меня, как вы понимаете, совершенно не тянуло встречаться со Штегвайбелем. Тот был моим знакомым и, как бы то ни было, коллегой, хоть и бывшим; теперь же он выступал в роли свидетеля по довольно запутанному делу, свидетелем, желавшим что-то скрыть… И хотя я сам вел дело, я всеми силами старался отбояриться от допроса Штегвайбеля, мне ужас как не хотелось видеть его на самом первом допросе, своими глазами наблюдать его попытки сознательно скрыть от следствия важные детали. Именно: сознательно скрыть. В частности, факт телефонного разговора с лицом, мало-помалу из свидетеля по делу превращавшимся в главного подозреваемого. Для этого наверняка имелись причины, о таком факте невозможно ни забыть, ни счесть его маловажным.
Вместе с одним, на мой взгляд, наиболее проницательным и опытным следователем мы выехали по местожительству Штегвайбеля. Следователь отправился к Штегвайбелю, а я в соседнее кафе – было как раз одиннадцать утра, время моего обязательного эспрессо; уже тогда, к счастью, даже в глуши не составляло труда отыскать кафе, оборудованные аппаратами для приготовления этого чудесного напитка, – а потом я некоторое время бродил по близлежащим улочкам. На одной из них я заметил цветочный магазин. И попал в точку.
– У вас есть, – решил поинтересоваться я, – белые пеларгонии?
– Бывают, но редко, – ответил мне продавец, – сейчас их нет. Но красные ведь куда красивее. Вот пожалуйста… Или розовые, если желаете…
– А девятнадцатого июня у вас были в продаже белые пеларгонии?
– Почему вы… Я не знаю„не помню… А почему вы спросили?
– Просто так…
Со дня убийства миновал уже месяц, а то и больше… Уже была середина июля. Торговец цветами задумался.
– Точной даты я вам сказать не могу, но мне кажется, что были. Почему вы спрашиваете меня об этом?
– Вы знаете герра Штегвайбеля?
Торговец рассмеялся:
– Кто же не знает герра Штегвайбеля!
– Он регулярно к вам заходит?
– Он-то нет, зато фрау Демпеляйн…
– Кто такая фрау Демпеляйн?
– Она… ну, как бы это сказать… Что-то вроде жены герра Штегвайбеля. Спутница жизни. Вот она иногда покупает у нас цветы.
– Она проживает у Штегвайбеля?
– Нет, но часто у него бывает, как люди судачат. Только мне до этого дела нет, я человек не любопытный.
– Скажите, а фрау Демпеляйн, – тут у меня мелькнула шальная мысль, – а фрау Демпеляйн, случаем, не заходила к вам девятнадцатого июня купить белую пеларгонию?
Торговец выпучил глаза, потом слегка хлопнул ладонью по прилавку.
– Когда, говорите? Девятнадцатого? Д-да… Думаю, что да, заходила.
Я купил у него роскошный букет, который после обеда вручил своей секретарше. Маленькие подарки, в особенности неожиданные, способствуют не только укреплению дружбы, но и весьма помогают в работе.
Допрос Штегвайбеля прошел в полном соответствии с моими прогнозами. Сначала следователь заставил и без того взвинченного повторным визитом в полицию Штегвайбеля повторить сказанное им на первом допросе, и в заключение спросил его, не запамятовал ли он чего-нибудь.
– Нет, ничего, – ответил Штегвайбель.
– И о том, как вы целых двадцать минут беседовали по телефону с герром Шлессерером в три часа утра двадцатого июня?
Штегвайбель, судорожно глотнув, побелел как мел и, запинаясь, ответил:
– Ничего больше говорить не буду. Я отказываюсь от показаний.
– Немедленно арестовать, – велел я следователю. – Вызовите двух сотрудников местной инспекции, а я пока займусь оформлением ордера на арест.
Я оформил упомянутый ордер, то есть поручил следственному судье выписать ордер на арест Штегвайбеля (по подозрению в убийстве Кунигунды Шлессерер) и, кроме того, ордер на обыск в его квартире, и последний принес результаты. У Штегвайбеля хранились пропавшие из дома Шлессерера после убийства его жены драгоценности.
Проведя два дня в следственном изоляторе, Штегвайбель попросился на допрос к следователю, заявив, что готов дать показания.
К убийству, заявил Штегвайбель под присягой, он не имеет отношения. Он представил безупречное алиби, указав, по своему обыкновению, все сорта пива, которые на момент убийства выпивал в нескольких заведениях; к счастью, Штегвайбель обходил места, где его знали как облупленного, так что проверкой его алиби подтвердилось. Что же до ночного телефонного звонка Шлессерера: верно, тот позвонил ему среди ночи и сказал, что, мол, жена его убита, что, вероятно, он, Шлессерер, попадет под подозрение в связи с этим, и ему, Штегвайбелю, надлежит немедленно приехать в город и, приняв строжайшие меры предосторожности, надев перчатки и т. п., инсценировать проникновение в дом с целью ограбления и непременно прихватить драгоценности. Драгоценности немедленно уничтожить. Избавиться от них. Он, Штегвайбель, тогда еще спросил Шлессерера, кто, по его мнению, мог совершить убийство. И Шлессерер ответил: «У меня есть одно подозрение, но я тебе не скажу. Тебе не скажу».
