Я залпом проглотил пенистое пиво. От него пить захотелось еще больше. Заказал еще.
Казалось, вот-вот явится нужная мысль. В мозгу что-то вертелось, щелкало, как радиоприемник, когда ловишь какую-нибудь станцию.
У меня был хороший ориентир. Ее одежду покупали в Сен-Жермен-ан-Лэ. Если она одевалась в городке, находящемся так близко от Парижа, значит, по всему жила либо там, либо неподалеку. Я вспомнил, что Сен-Жермен входит в департамент Сена и Уаза и подумал, что наверняка паспорт для поездки в Испанию Марианне выдавали в префектуре Версаля.
Я встал и протянул официанту пять песет. С террасы я заметил возле кафе магазинчик, где продавались фотоаппараты. Раньше я никогда фотографией не интересовался, но теперь жизнь распорядилась иначе...
Выйдя из магазина, я заметил у газетного киоска слепого нищего. Он играл на скрипке, а в раскрытый футляр у его ног прохожие доброхоты бросали какую-то мелочь.
Это напомнило мне ночь, когда началась наша история. Я и раньше часто вспоминал о раздавленном на асфальте скрипичном футляре. Но до сих пор никаких ассоциаций между скрипкой и Марианной не возникало.
Да, сейчас я, как видно, ухватился за путеводную нить. Последние дни Марианна прожила в обстановке полного покоя. Ничто не тревожило ее ум, ни разу не пытался я извлечь ее прошлое из затуманенной памяти. Может быть, теперь пришло время поработать в этом направлении. Ведь истину, ту самую, которую я старался отыскать, Марианна носила в себе. Надо было вытащить ее на свет божий.
Я прошел мимо кафе и углубился в грязный переулок, который вел к кварталу с сомнительной репутацией. В «проклятом» квартале можно было найти все, что угодно: проституток, лекарей, делающих аборты, торговцев наркотиками, старьевщиков, бакалейщиков, продавцов, торгующих чучелами крокодилов.
Я почти сразу же нашел лавочку со струнными инструментами, и хозяин, почти не торгуясь, за тысячу песет уступил мне вполне приличную скрипку...
И вот наконец, нагруженный всей этой поклажей, я отправился брать приступом прошлое Марианны.
Пока меня не было, все эти несколько часов она так и не сходила с места... Я застал ее в той же позе, как и перед моим отъездом. Она лежала на боку, свернувшись калачиком, подложив под голову вытянутую руку. Пальцы Марианны утопали в песке, а кожа покраснела.
– Заработаешь солнечный удар! – крикнул я.
Она села. Во взгляде появилось какое-то недоверие.
– Это ты, – шепнула она. – Это ты, Даниель?
Голос ее прервался.
– Конечно, я, сама видишь, дорогая, это я... ты что, удивилась?
– Я боялась, что ты не вернешься!
– Ну что за глупости!
– Да-да, теперь, когда я на тебя смотрю, то понимаю, что это была глупость...
Я поцеловал ее в благодарность за этот испуг, свидетельствовавший о привязанности. Мне не хватало ее тела... Я крепко прижал ее к себе... Она была вся горячая... И рот так обжигающе горяч... Мной овладело безумное желание. Она была нужна мне сейчас же. Опасность, угрожавшая нашей любви, заставляла искать наиболее полного счастья...
– Идем!
Я потащил ее к «Каса Патрисио».
В этот час, между обедом и ужином, Техеро бездельничал на террасе, развалившись в кресле и закинув ноги на стол. Он читал любовный роман. На обложке виднелся какой-то гнусный зеленоватый рисунок...
Техеро взглянул на нас поверх книги, и в его потемневших зрачках я увидел отражение своего желания. Он сразу понял, что я собираюсь делать и для чего тащу Марианну в дом. Лицо его, с которого обычно не сходила улыбка, на этот раз осталось серьезным. В нем даже проглянула какая-то тоска.
В доме мистер Джин расхаживал по столовой со стаканом в руках. Наверное, опять предавался воспоминаниям о своих приключениях в тропиках... Он даже не заметил, как мы зашли в комнату.
* * *
В моей каморке, конечно, тоже было душно, но все-таки попрохладнее, чем на пляже.
Марианна растянулась на постели.
– Хорошо здесь...
Я снял насквозь промокшую от пота рубашку.
И сел рядом с ней на красное покрывало... Она глубоко вздохнула. Я положил руку ей на грудь, и она взглянула на меня. Бесконечно глубокие глаза. В них, как в бокале шампанского, вспыхивали золотистые искорки.
Я хотел прошептать: «Я люблю тебя».
Но не смог. Словно стальная рука сдавила горло. Я слышал, как билось сердце, наполняя всю комнату глухим стуком.
Но она и так поняла.
– Я тоже люблю тебя... Ты никогда меня не бросишь, Даниель?
– Никогда!
– Обещаешь?
– Клянусь...
– И все-таки, ведь ты не можешь увезти меня отсюда?
– Если не смогу, то сам останусь...
– Но ведь тебе надо возвращаться во Францию?
– Поеду продлить визу, но даже если придется сменить гражданство, все равно останусь с тобой.
Я потянул за лямку купальника. Он был весь в песке, песок посыпался на покрывало. И светлые волосы тоже были засыпаны песком.
Я поцеловал ее. Губы Марианны стали солеными от морской воды. Вся ее кожа стала соленой. Купальник скользнул вниз. Грудь ее была твердой, как мрамор.
– Ты меня хочешь? – шепнула она.
– Только тебя, Марианна. Ты для меня – весь мир...
Я снова потянул за купальник. Он прилип к телу, и, чтобы высвободиться, ей пришлось изогнуться. Зеленый купальник напомнил мне кожу змеи, которую она сбрасывает во время линьки. Я провел рукой по изящному изгибу бедра. И медленно погладил плоский, упругий живот. Но вдруг от ужаса весь похолодел. Меня как будто холодной водой окатили. Я наклонился взглянуть на то, что было у меня под рукой. Шрам... Он сказал мне больше, чем любое медицинское заключение: такие шрамы остаются от операций при родах.
Я был просто поражен. До сих пор, когда я думал о людях, которые где-то ждали Марианну, мне представлялись родители, любовник... Я и не подозревал, что это может быть ребенок...
– Что с тобой? – выдохнула она.
Наверное, выглядел я не лучшим образом, потому что она даже привстала, опершись на локоть. Левый сосок коснулся моей щеки.
Я прикрыл глаза.
– Ничего, Марианна, я люблю тебя...
Я овладел ею в каком-то исступлении, как самоубийца, пытающийся избавиться от непереносимой боли.
От безумных объятий мы как будто потеряли сознание и, когда наконец пришли в себя, то увидели, что солнце уже ушло от маленького окошечка, и небо, как обычно в этих местах перед наступлением ночи, стало сиреневого цвета.
Она в изнеможении, без сил лежала на постели, длинные волосы прилипли к щекам, рука, как сломанная ветка, свесилась с кровати. А я чувствовал, что потерял всякую волю. Мною, обессиленным, опять овладел страх. Ведь именно страх я почувствовал прежде всего, обнаружив, что Марианна была матерью. Это был животный страх потерять ее. Если память вернется к ней, она вспомнит о своем ребенке. Материнский инстинкт возьмет свое, и я перестану для нее что-нибудь значить. Если мне удастся установить ее личность, муж заберет ее к себе... В общем, что бы я ни предпринял, исход окажется для меня роковым. Я сам ковал оружие, способное погубить меня.
– О чем ты думаешь, Даниель?
– Мне так хорошо, – соврал я, – что даже думать ни о чем не хочется...
– Но ведь люди всегда думают о чем-то или о ком-то.
– А о ком думаешь ты?
Вопрос прозвучал, как настоящий крик души. Она положила руку мне на грудь и чуть поскребла ногтями кожу.
– О нас, о нашей любви... Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал...
– А что?
– Глупость, конечно, но ты сначала обещай...
– Обещаю.
Она умолкла.
– Ну говори же!
– Даниель, если ты когда-нибудь захочешь меня бросить, сначала убей меня!
Мне стало не до смеха. Искренняя любовь всегда соседствует со смертью. Любовь ведь – это прежде всего жажда абсолюта, а что может быть абсолютнее, чем смерть?
– Обещаю...
– Спасибо. Понимаешь, ты для меня все. ВСЕ! Наверное, никогда еще мужчина так много не значил для женщины. Это как любовь собаки к хозяину.
– Не говори так.
– Но ведь это правда, Даниель! Ты только представь себе, что произошло!
Она стукнула себя по лбу.
– Как-то утром я проснулась... Я взрослая женщина. Я думаю, существую и в то же время я – ничто... То есть, существо без памяти, без семьи, без имени...
Я взглянул на шрам и буркнул:
– Замолчи!
– Но, Даниель, когда-то же надо об этом поговорить...
– Ну говори!
– Самое потрясающее, – сказала она, – это то, что я уже сложившийся человек, образованная... относительно, конечно, то есть я хочу сказать, что знаю то, что все знают... И в то же время я совершенно новая! Меня зовут мадемуазель Безымянная! Приехавшая Ниоткуда. А родилась я три недели назад на барселонской автостраде. Ты один мой создатель, мой отец, мать, брат, любовник...
