— Мы воспользуемся передачей, чтобы заявить о твоей будущей книге. — Последние слова Ребекки медленно доходили до моего сознания, пробиваясь сквозь смесь жареной рыбы и теплого саке. Не зная о моей тревоге, она праздновала победу. — После нашего телефонного разговора я позвонила Уисклосу, сообщила о твоем согласии и, воспользовавшись случаем, замолвила словечко за твой проект. Дьявольская книга. Здорово, да? — Я засмеялся. — Сказала ему, что это секрет, но я его знаю. Он будет тебя расспрашивать. Чтобы подготовить выход новорожденной, ничего лучше и придумать нельзя! — Ее глаза сияли от радости. Она была так довольна, так полна решимости помочь мне. Ребекка приложилась к стакану. — Я ведь могла это сказать, а? У тебя все почти готово, да? — Зазвонил телефон. — Да? — переспросила она, тяжело поднимаясь. — Второй звонок, а я все молчу. — Да?
Должно быть, уже полночь. Ребекка сняла трубку. Улыбка исчезла с ее лица, она побледнела и вскрикнула, зажав рот рукой. С безумным взглядом Ребекка выкрикивала вопросы: как? кто? почему? Потом замолчала, глаза наполнились слезами. Наконец она повесила трубку.
Невзрачная Ребекка вдруг превратилась в хрупкую женщину и стала такой близкой. Плача, она обняла меня.
— Клаус… Клаус Хентц мертв. Убит. — Горе изменило ее голос, напоминающий теперь голос Бибу, любовницы Клауса, придуманной мной в дьявольском бреду. Бибу материализовалась и начала жить. — Почему? — спрашивала Ребекка. — Почему ты убил Клауса, придумав эту историю?
Клаус вышел из театра Ренессанс. Играли «Электру» Жироду. Он хотел остановить такси. Внезапно за его спиной появился мужчина. Прозвучал выстрел, и Клаус рухнул. Он умер прежде, чем подоспела помощь. Убийца? Исчез. Ребекка повторяла то, о чем только что узнала. Театр, убийца, упавший на землю Клаус. Вот и все. Это потрясало, смерть наступила через несколько минут. Кто знал об этом? Кто звонил?
— Поль Мессин, — прошептала Ребекка.
Выстрел вышиб весь алкоголь из головы. Я забыл о Клаусе, о его смерти, о неизбежной печали.
— Как ты узнала? Расскажи! — Она плакала, и слезы стекали на грудь. Я осторожно взял ее за плечи. — Ребекка, пожалуйста.
Она справилась с горем и объяснила.
Калин Семье, шеф-редактор журнала «Чтение», была театре. Она выходила вместе со всеми, когда услышала выстрел и увидела, как упал Клаус. Эта журналистка когда-то работала в одном еженедельнике специальным корреспондентом и сохранила нюх на сенсации. Убийство Хентца было сенсацией. Несмотря на позднее время, Семье позвонила Мессину домой (ах, какая хорошая привычка записывать все номера телефонов). Она хотела предупредить его и особенно (ремесло обязывает) понять его первую реакцию. Колебаться? Не тот случай. Она вежливо попрощалась. Расчет был на быстроту действий.
— Мессин был дома? — Ребекка искоса взглянула на меня. — Он не спал? Она разбудила его?
Ребекка все еще не понимала. К чему эти полицейские вопросы? Клаус мертв. Остальное не важно.
Я увидел выражение лица Ребекки, и в голове что-то щелкнуло. Правда, истина врезались, как слова, выбитые на памятнике: смерть. Навсегда. Это была уже не игра и даже не история. Это не имело никакого отношения к тому, что я придумал. Странным образом реальность сплелась с моим вымыслом (ужасно, что я об этом думал). В остальном никакой связи. Я забыл о романе, забыл Мессина, фантастические домыслы насчет него. Между тем, что я рассказывал у Сциллы, и убийством Клауса нет ничего общего, только случайность. Чудовищная случайность. Надо думать только об этом. Я закрыл глаза, надеясь в темноте избавиться от парализовавшего меня ужаса. НИЧЕГО ОБЩЕГО, НИКАКОЙ СВЯЗИ. С закрытыми глазами я увидел словно кадры из фильма. Смерть Клауса свершилась. Я представил себе выстрел и тут же его распростертое тело, руки, сложенные на животе. Он потерял много крови, страдал, просил о помощи. ЭТО КАЖЕТСЯ ТАКИМ ПРАВДИВЫМ… Последующие видения были невыносимы. Клаусу могли помочь только столпившиеся зеваки, а они боялись подойти. Вода, вытекавшая из водосточного желоба, смешиваясь с кровью, окрашивалась в розовый цвет. Клаус всегда был любопытен. И сейчас его интересовало, почему вода больше не прозрачная. Он усмехнулся, поняв, что это его кровь стекает в воду.
— А жизнь идет. Ты не виноват, Матиас…
Последние слова Клауса потонули в потоке крови и воды. Клаус угас, положив конец своим несчастьям.
Я открыл глаза. Как глупы мои переживания! Я не виноват в смерти Клауса. Спустя время узнают, почему его убили, и не останется ничего общего между убийством и романом. Нужно забыть, избавиться от чувства вины и дурацкой уверенности, что я способствовал его причине. Ни я, ни Мессин.
— Что он сказал тебе?
— Что? — Ребекка все еще плакала.
— Мессин. — Оказывается, я все еще упорно думал о нем.
— Он так подавлен, что не мог разговаривать.
Ребекка достала белый носовой платок из ящика с надписью «Цветы», громко высморкалась, грустно улыбнулась и снова превратилась в сестру милосердия. Ему звонила Семье. Мессин сам это сказал. Журналистка походила на грифа с полным клюзом вопросов. Мессин выдал себя, вспомнив и Ребекку, и даже номер ее телефона. Вот доказательство того, что издатель испугался, однако недостаточное, чтобы считать его замешанным в смерти. Зазвонил телефон, унося мои последние сомнения. Это была Калин Семье. Я сделал знак Ребекке включить микрофон.
Семье рассыпалась в соболезнованиях, не успев извиниться. Она работала. Объективно. Смерть Клауса Хентца — только один из фактов, относящихся к ее профессии. Она торопилась, была возбуждена, потому что готовила специальный выпуск «Чтения», посвященный Клаусу Хентцу. Это еще один бесстыдный выстрел. Журналисты стряпали макет. Состояние было стрессовым. Не хватало жареного. Паршивое ремесло Семье объясняло тот цинизм, с которым она рассуждала о случившемся: последняя рукопись, разоблачения, реакция близких. Так она оправдывала свой звонок Мессину.
Разве она не хотела преподнести новость со всеми предосторожностями и бережно? Это Семье должна жаловаться, потому что звонок был бесполезным. Прежде всего, говорила она, этот дорогой Поль не верил. Хуже того, он назвал это гнусным фарсом, который следует осудить. Семье пришлось настаивать, напомнить, кто она такая. Тогда Мессин замолчал. Теперь он поверил ей. Несколько секунд замешательства, непонимание, затем ужас, неизбежные вопросы. Кто мог убить его, как, почему? — спрашивал Поль. С большим трудом ей удалось убедить его, что она ничего не знает, потому и звонит. Мессин успокоился. Семье с авторучкой в руке собралась пожинать первые плоды. Увы, результат был нулевым. Мессин пробормотал несколько слов о Клаусе. Он мало знал его как человека, их связывали только издательские дела. Семье спросила о причудах Клауса. Мессин сказал, что тот был большим тружеником. Враги? Он вспомнил лишь провокацию мыслителя, разоблачавшую идеи конца века. Его последняя книга — памфлет против фанатизма — вызвала бурную реакцию. Издательский дом получил письма с угрозами. Но чтобы убить его? Мессин не понимал этого. Семье узнала разве что об этих угрозах, которые никто, даже Хентц не принимал всерьез. И журналистка решила, что в своем расследовании должна идти по другому пути. Есть ли у Хентца близкие? Кто-нибудь лучше информированный? Поль Мессин упомянул имя Ребекки. От нее Калин Семье узнает гораздо больше. Она замечательная пресс-атташе. Телефон — пожалуйста! Мессин дал телефон, но прежде хотел сам сообщить ей о трагедии.
— Кстати, он сделал это? — спросила Семье.
— Да.
— Отдаю ему должное! — засмеялась журналистка.
Ребекка овладела собой и перестала плакать. Она слушала, прикрыв глаза, как сетовала Семье по поводу недостатка информации о Клаусе Хентце. Надо было дать эту информацию. Ребекка скомкала белый платок, вобравший в себя ее горе, собралась и рассказала о бурной жизни Хентца. Ему чуть больше сорока пяти, холостяк, детей нет. По крайней мере она о них не слышала. С самого начала печатается у Мессина. Когда и с каких текстов начались первые публикации? Ребекка, не зная, что ответить, теребила платок. Я мог бы помочь ей. Это было в 70-е. Клаусу было шестнадцать лет. И произошло это не у Мессина, а в издательстве под названием «Хентц и Скриб», то есть он и я. Это была не книга, а журнал. Название? «Перед погибелью».
Клаус и я были пансионерами одного учебного заведения, строгого и потому имевшего хорошую репутацию. Это заведение, почерневшее снаружи от грязи, было чем-то вроде духовной семинарии для тех, кто не нашел призвания, и готовило бакалавров, требуя от них дисциплины. Больше молитв, больше исповедей, больше раскаяния. Акт покаяния был справедливым мирским наказанием, налагаемым на христиан, язычников, безбожников, даже евреев; его охотно принимали при условии своевременной оплаты школьного курса. В этом безбожном мире светские люди брали мало-помалу верх, и лишь несколько священников еще бродили по двору, но большинство их были стары, а их жилища все более нищали. Эти люди молча наблюдали за разрушением своего мира. Никто из них никогда не навязывал своих взглядов. Их крестовый поход начинался приемом учеников и заканчивался выпуском. В ожидании следующих учащихся кюре проводили службы, стараясь, однако, побыстрее завершить их. Это было в Нормандии, близ Алансона. Нас сослали в этот ледяной угол Франции, предназначенный для дрессировки юношества.
