— Не надо нервничать, — сказала Катя. — Мы обязательно поедем к тебе.
Неподалеку от дома я тормознул у освещенной витрины какого–то коммерческого шалмана.
— Посиди, куплю чего–нибудь выпить.
Я купил бутылку коньяку, бутылку венгерского шампанского (нашего не было) и коробку конфет.
В квартиру проникли незаметно. Я любил свой дом, утонувший в глубине просторного зеленого двора, построенный еще в ту пору, когда Черемушки считались глухой окраиной. Девятиэтажка, сляпанная немудрено, но прочно, не имела поблизости осмысленного архитектурного продолжения и потому напоминала каменного путника, присевшего отдохнуть в городских трущобах.
Катя молчком нырнула в ванную, а я зажег электричество, в комнате чуть–чуть прибрался и на кухне накрыл на скорую руку стол — даже откупорил шампанское. Сел, закурил и стал ждать. Зазвонил телефон. Я не хотел снимать трубку, потому что не ждал ниоткуда хороших новостей, но аппарат надрывался неумолимо. Меня сразу насторожило его полуночное неистовство.
— Алло, слушаю! — После паузы ехидный и очень близкий мужской голос спросил:
— Ну что, клевую телку привел, барин?
— А вы кто?
— Дед Пихто. Извини, что помешал. Ты ее рачком поставь. Они это любят.
Я чувствовал то же самое, что бывает, когда неожиданно сзади гаркнут в ухо.
— Что еще скажешь?
— Ничего, приятель, больше ничего. Попозже перезвоню, расскажешь, как управился.
— Ах ты гад!
В трубке самоуверенный гоготок — и гудки отбоя. Кто это был? Чего хотел? Машинально я потянулся к коньяку. Налил, выпил. Вкус жженого сахара — и никакой крепости.
Вошла Катя, села на тот же стул, что и неделю назад, — умытая, с распущенными волосами. В прекрасных глазах — омут.
— Что–нибудь случилось? — спросила тихо.
Налил и ей коньяку в пузатую рюмку.
— Выпей, пожалуйста. Что же я один–то пьяный?
— Ты разве пьяный?
— Пока нет, но напиться хочется.
— Почему?
Я глядел ей прямо в глаза. Ее чистая кожа отливала нежным шоколадным загаром, высокая грудь чуть вздрагивала, стесненная платьем. На ней не было лифчика, и необходимости в нем не было. Подняла рюмку к губам и залпом выпила. Собралась закашляться, но я ловко сунул ей в рот апельсинную дольку. Тут же из–под ресниц брызнул светлый смех.
— Саша, значит, ты архитектор?
— Нуда.
— Наверное, тебе будет скучно со мной.
Я глубокомысленно почесал за ухом.
— Слушай, Кать, сейчас звонил какой–то жлоб. Чего–то даже вроде угрожал. Не твой знакомый?
— Ты что?! Откуда? А как его зовут?
— Он не назвался. Но он нас выследил.
— Как это выследил?
— Ну, он знает, что ты здесь.
В ту же секунду мне стало ее жалко. Она так заволновалась, завертелась, точно ее застали врасплох на чем–то постыдном.
— Если хочешь знать, у меня вообще никого нет.
— Так уж и нет!
— Саша, давай я лучше поеду домой, хорошо?
Впоследствии, вспоминая, я понял, что это была последняя минута, когда мы могли расстаться. Я потянулся к телефонному проводу и вытащил шнур из розетки.
— Кто бы ни был этот подонок, сегодня он нам не помешает.
Она закурила неловко.
— Саша, что бы ни случилось, хочу попросить тебя об одном.
— Проси.
— Не обижай меня понапрасну.
Я ее понял. Ее сердечко, как и мое, истосковалось от одиночества, с той разницей, что я давно не верил в родство душ.
Через час мы сидели на разобранной постели, голые, и степенно обсуждали, что же такое с нами произошло. Беседа наша носила добротный физиологический оттенок. Когда она отдалась мне, когда вдруг заголосила, как после долгой дороги почуявшая родной дом кобылка, я без всяких усилий проник в блаженное, упругое тепло и, кажется, на какой–то срок даже потерял сознание. Катя же впервые испытала оргазм, а прежде полагала, что все это выдумки похотливых развратников, как женщин, так и мужчин. К этому ее сообщению я отнесся очень серьезно. Не буду приводить мои профессиональные рассуждения на этот счет, все глупости не перескажешь, но полагаю, точно так же витийствовал бы обретший голос сперматозоид. Катя слушала с умным, сосредоточенным видом, потом сказала:
— Знаешь, чего мне сейчас хочется?
— Боюсь даже подумать.
— Да нет же, горячего чаю!
Чаем мы не ограничились. Поджарили на сковородке двухдневной давности вареную картошку, заправили жирной китайской тушенкой, покрошили лучку и слупили без остатка. Дальше взялись за бутерброды с сыром и паштетом. Катя смотрела на меня с испугом:
— Но ведь мы совсем недавно ужинали!
Войдя опять в роль сперматозоида, я объяснил, что в некоторых случаях, как раз похожих на наш, человеческий организм производит колоссальный выброс энергии, и чтобы компенсировать потерю, наступает вот такая обжираловка.
— У меня прямо живот раздулся, как барабан, — пожаловалась Катя.
— Ну–ка дай пощупаю.
— Саша, но не здесь же!
Замечание было разумным, и мы вернулись в постель, где успели еще о многом поговорить. Ночь длилась бесконечно, безвременно, но утро наступило внезапно. Я открыл глаза: солнышко белым лучом пульнуло в глаза из–под занавески. Возле кровати стояла Катенька, одетая, в своем длинном вечернем платье, аккуратно причесанная, с сумочкой в руке.
— Милый, я побежала… Прощай!
— Куда побежала?
— На работу, опаздываю… Ой!
Я попытался ухватить ее за что–нибудь, но это не удалось.
— Какая работа? Раздевайся немедленно!
— Не могу, Сашенька.
— Поцелуй меня.
— Нет, Сашенька, надо быть благоразумным.
— Что это значит?
— Это значит, что заниматься любовью надо ночью, а днем — работать.
— Ты что, спятила? Какая, к черту, работа?
Она не спятила, она ушла.
В мастерской — как на поле боя после генерального сражения, но когда я вошел, враждующие стороны мирно спали, разметавшись посреди бумажного хлама. Зураб открыл один глаз и недовольно пробурчал:
— Позвони шефу, Саня! — перевернулся на другой бок и захрапел.
Я позвонил Огонькову, который, не здороваясь, подозрительно спросил:
— Зачем ездил к Гаспаряну, мастер?
— Георгий Саввич, вы следите за мной?
— Не считай себя слишком важной фигурой, Каменков. Если за каждым следить…
— Откуда же узнали?
Самоуверенный смешок.
— Слухом земля полнится. Чего он хочет?
— Торопит… Георгий Саввич, а это не ваш, случайно, человек мне домой вчера названивал?
— Не мели чепуху. Как продвигается проект?
— Пока топчемся на месте. Берем разгон.
— Саня!.. Сколько вас?
— Пока трое. С понедельника еще двое подтянутся.
— Саня, помни! Такой шанс судьба дважды не предлагает.
— Это само собой.
— И еще прошу тебя, как коллега коллегу: никаких шуров–муров за моей спиной.
— Исключено, гражданин начальник…
— Надеюсь, ты понимаешь ситуацию.
Проснулся Коля Петров, закопошился на полу, сел, чихнул. Испепелил меня взглядом, как ведьмочка из «Вия».
— Саня, я с Зурабом работать не буду.
— А что такое?
— Да его же надо лечить. У него крыша поехала.
— В чем это выразилось? Он тебя укусил?
Коля Петров нашарил под собой сигарету и задымил.
— Представь себе, свихнулся на национальном пункте. Подмосковье для него все равно что горное ущелье, сам он — Давид–строитель, а заказчик — царица Тамара. Чего я вчера натерпелся, словами не описать.
— Я не сплю, — подал голос Зураб. — Слушать этот бред мне очень тяжело.
Завтракали мы на кухне, пили чай с бутербродами, и мне было неловко оттого, что они всю ночь вкалывали, а я… Чтобы как–то оправдаться, я сказал:
— С такой женщиной познакомился, сто лет воли не видать.
Заинтересовался один Зураб:
— Блондинка или брунетка?
— Все при ней, — сказал я. — И даже разговаривает по–человечески.
— Большая редкость, — согласился Зураб. — В наше время они обычно понимают: один доллар, десять доллар — и больше ничего.
— Вот гляди, Саня, — возмутился Коля Петров. — Он и нашу родную речь нарочно коверкает.
Зураб не обратил внимания на его выпад, не сбился с любимой темы.
— В женщине главное — душевное расположение, — заметил наставительно. — У меня была подружка тем летом. Ну, парни! Поглядеть не на что.
Ноги кривые, грудей вообще нету, один глаз стеклянный — даже плакать хочется. И что ты думаешь? За ней народ скопом ходил. Только на «мерсах» и возили. Я ее у такого крутяка отбил, страшно вспомнить. Угадай, в чем секрет? Петров не поймет, ты, Саня, угадай… Огонь в ней был, душа живая. Слова всякие знала, которые никто не знает. Обоймет, нашепчет в ухо — ты и спекся. При этом сама кончала восемь раз подряд.
