Мы не имели с ним ничего общего, но тем не менее он всегда вился поблизости от нас, неожиданно появляясь из-за угла. Обычно в таких случаях он ухмылялся, дотрагивался пальцами до своего котелка и, поглядев на нас с таким видом, будто хотел сообщить нам нечто очень важное, ссутулившись, ковылял своей дорогой.
Помнится, я сказал Осмунду, что меня удивляет, как Чарли Буллер мог завести такого приятеля, ведь, кажется, Буллер вполне приличный малый.
— Нет, Чарли с ним не дружит, — ответил Осмунд. — Пенджли — приятель Хенча.
А что такое Хенч? И вообще, чем он здесь занимается? По всей вероятности, ничем. Околачивается вокруг без дела, как Буллер и Пенджли, наподобие надутого шара, который так и хочется проткнуть, чтобы зря не мотался. Комическая фигура с кротким, маленьким — с кулачок! — личиком над огромным, расплывшимся телом. «А голос, ну просто кошмар какой-то, — всякий раз, услышав его, боюсь, что не сдержусь и прысну со смеху, как школьница», — сказал мне однажды Осмунд.
Чем они занимались? Вскоре мы это узнали. Развязка была такова, что нам показалось, будто само небо обрушилось и раздавило нас своим свинцовым, темным брюхом.
Мне об этом рассказал Карден.
Человек, которому внезапно случается пережить страшную катастрофу, обычно запоминает даже самые нелепые, самые мелкие детали тех ужасных сцен, когда злые силы калечат, крушат, коверкают все вокруг. Жизнь человека, испытавшего такое, уже не может быть прежней. Вот так и я — в то утро, сидя у Кардена в библиотеке, я был сокрушен и раздавлен.
Помню, я тогда пытался что-то записывать. Да, всю свою жизнь, время от времени, в самые трудные моменты, я пытался что-то писать, а это наиболее спасительное занятие, когда приходится, превозмогая уныние, жить дальше. В тот период я думал, что мне удастся создать этакое недурное сочетание природоописания с художественным вымыслом, ну, знаете, вроде историй про бобров и выдр, где действуют слегка чокнутые герои, стремящиеся освободить мир от зла, и юные, прекрасные и наивные девушки. Но до сих пор гармонической картины слияния природы с человеческими деяниями никому создать не удалось, да и сам я не настолько умен, чтобы преуспеть в этом начинании.
И вот, сидел я в библиотеке у Кардена и сочинял трогательный рассказ из жизни выдр: как злые охотники пришли охотиться за выдровым семейством и как муж-выдра в панике мечется, тычась носом в разные стороны, разыскивая трех своих жен… Как раз в этот момент вошел Карден. Его круглые, невинные, как у ребенка, глазки просто вылезали из орбит.
Он с трудом перевел дыхание, сел и какое-то время пытался что-то произнести, но не мог, словно на него что-то нашло. А затем все сразу выпалил. Прошлой ночью, в половине первого, Осмунд с Буллером и Хенчем, его сообщниками, был арестован в холле особняка Борласов по обвинению в попытке ограбления.
— Чушь! — закричал я. — Осмунд… Ограбление… Ерунда, да это просто невозможно! — И так далее.
Но это была правда, чудовищная правда. Буллер и Хенч прятали лица под масками, в руках держали фонарики, и все было обставлено по всем правилам, как настоящее ограбление.
Осмунд, когда его арестовали, не проронил ни слова, только презрительно пожал плечами. Позднее выяснились другие, весьма загадочные подробности этого дела. Их кто-то выдал. Задолго до того, как была осуществлена попытка ограбления, полиции уже все было известно. Полицейским, вызванным из Эксмаута, оставалось только ждать.
А уже позже оказалось, что выдал их Пенджли.
Поговаривали, что план нападения на виллу Борласа принадлежал Чарли Буллеру. Он еще раньше прослышал о знаменитых бриллиантах леди Борлас и подговорил своего старого приятеля Хенча приехать к нам в графство. Так они и сделали. Никому, однако, не известно, каким образом к ним в доверие втерся Пенджли, этот змей. Как так получилось, что ему стал известен их план и Пенджли сыграл в нем столь характерную для себя роль? Он ведь начал их предавать на самом раннем этапе. Но вот что было загадкой из загадок — как Осмунд попал, так сказать, в одну упряжку с этой шайкой мошенников. Как мог Осмунд, аристократ, связаться с опустившимися типами, дать вовлечь себя в попытку ограбления, повторившую самый что ни на есть пошлый, банальнейший сюжет дешевого детектива.
Ни во время ареста, ни после, на процессе, Осмунд не произнес ни единого слова. Он принял уготованное ему возмездие с той же невозмутимостью, с какой, наверное, сидя на берегу, снимал бы с крючка пойманную рыбку.
Как вы правильно догадались, самой первой моей мыслью (и главной до самого конца) была мысль о Хелен. Как должна была страдать ее любящая душа, ее гордость. Как должно было ее оскорблять грубое вторжение в личную жизнь и страшить внезапное осознание того, что она обречена на одиночество! Но разве это не было так по-человечески, что, сочувствуя ей в ее горе, я в глубине души невольно задавал себе вопрос: может, это к лучшему и у меня теперь появится шанс? Но я плохо ее знал.
После происшедшего я видел ее только однажды. Как-то ненастным вечером, борясь с порывами ветра, я пробирался домой вдоль берега моря и столкнулся с ней лицом к лицу, едва не сбив ее с ног. Мы укрылись за скалой. Я спросил ее:
— Могу ли я вам чем-нибудь помочь?
— Ничем, — ответила она и, протянув мне с улыбкой руку, сказала: — Он мне так и не объяснил, зачем это сделал. Он вообще ничего не говорит. Думаю, он собирался подшутить над Борласами и ввязался в это дело в самый последний момент. Не знаю. Мы поженимся, как только он выйдет. — Посмотрев на меня так, как еще никогда не смотрела, она промолвила: — Я хочу, чтобы вы мне кое-что пообещали.
— Все, что угодно, — заверил я ее.
— Не пытайтесь меня найти, чтобы встретиться со мной. Забудьте нас обоих. Мне нравится жить сложной жизнью, но я не хочу ее слишком усложнять. Если вы действительно желаете мне помочь, обещайте мне это.
Она ушла, оставив меня в страшном волнении, отчаянии, негодовании. Неужели у нее нет ко мне никаких чувств? Никаких?! Ну а если есть? Тогда я вправе перевернуть вверх дном весь мир, чтобы завоевать ее!
Внутри меня подленький голос шептал, что Осмунд больше мне не друг. В любом случае он принесет ей только несчастье и что, хотя бы ради ее же блага, я обязан удержать ее от проклятого брака. Я без конца писал Хелен безумные, страстные письма, умолял ее внять моим мольбам. Ответа я не получал. Мне ничего не было известно о ней, а узнать, что с ней, я тоже не мог. В 1914 году началась война, и все нити этой истории были порваны.
И все же мне довелось еще раз мельком увидеть злого демона наших мест, Пенджли.
В 1915 году я был дома, в увольнении, один-одинешенек на белом свете, и вздумал навестить моего единственного друга, так как других друзей, кроме него, у меня теперь не было. Уведомив Кардена телеграммой, я, не дожидаясь ответа, поехал к нему. Прибыв туда, я обнаружил, что дом его закрыт, а сам он, как я узнал, находится во Франции. Был унылый, дождливый вечер. Я грустно бродил по мокрому саду, который уже начал приходить в запустение. Меня убивали наглухо закрытые ставнями окна, вдруг ставшие мне чужими, и вой ветра в вершинах деревьев.
Сквозь несущиеся по небу тучи пробился робкий луч луны и слабо осветил газон, тот самый, на котором под сияющим солнцем мы встретились впервые — Осмунд, Хелен и я.
И когда я стоял там погруженный в воспоминания, я вдруг услышал, как под чьими-то ногами захрустел гравий на дорожке под закрытыми окнами дома. Обернувшись, я увидел Пенджли. Нет, ошибки быть не могло, это был он — в грязном, съехавшем набок котелке и в бесформенном плаще, в полах которого он путался.
Пенджли замер и смотрел на меня выпучив глаза, словно перед ним было привидение. Я крикнул ему:
— Пенджли, гнусная свинья!
Он повернулся и побежал, я — за ним. Но луна скрылась за тучей, дождь хлынул стеной. Он так забарабанил по доскам, что заглушил все остальные звуки. Мир потонул в этом гуле. Я уже ничего не видел — кругом была тьма — и ничего не слышал, кроме шума дождя.
После того случая Пенджли сделался для меня своего рода наваждением. Я всюду и постоянно его искал. Если найду его, думал я, то обязательно сначала выведаю у него, где Осмунды, а потом непременно сверну ему его грязную шею.
Но земля огромна, а человек — песчинка на ней. Попробуй сыщи его. Жизнь шла, я бедствовал, перебиваясь с одной жалкой должности на другую, и все это время образ Хелен неотступно стоял передо мной. Я любил только ее и был ей предан, не ведая, где она, жива ли, или ее уже больше нет на свете, но все равно я желал ее… желал…
Теперь вы понимаете, почему явление этого призрака в дверях парикмахерской — мерзопакостной рожи Пенджли — было для меня самым долгожданным, может быть решающим, событием на свете!
