Совесть призвала меня заняться полезным делом, и мы с Гошей отправились на поиски библиотеки.
Она нашлась на втором этаже, недалеко от малой гостиной. По замыслу дизайнера, библиотека должна была быть уютной комнатой с удобными креслами, изящными столиками с настольными лампами, богатыми коврами и драпировками на окнах. Все впечатление портило ощущение, что здесь произошло нечто драматичное. Почти все книги из книжных шкафов снесла какая-то неведомая сила. Они валялись на полу, покрывали ковры и мебель бугристым слоем.
Книги валялись как попало, многие раскрыты. Их покрывал легкий слой пыли. Видимо, никто к ним не притрагивался после книгоизвержения. Что же за ураган прошелся по книжным полкам?
Гоша расчистил себе местечко на кресле, улегся и задремал. Время от времени он многозначительно шевелил бровями.
Не зная, с чего начать, я решила разложить книги по языкам в первоначальные кучи. Мне попадались издания на английском, немецком, французском, итальянском и русском языках. Тематический разброс - от древнеримского права до сентиментальных романов. Однако я не нашла ни одной книги, выпущенной после гражданской войны. Работа продвигалась медленно, так как под руку подворачивалось много интересных книг, я начинала их листать, и увлекалась.
Я забыла про обед и засиделась бы допоздна, но в комнату заглянула Глаша. В обрезанных валенках она перемещалась по дому беззвучно, как бесплотный дух, ловко припадая на правую ногу.
- Барыня просили надеть что-нибудь поприличнее, - покосилась она на мои шорты и майку. - В Трофимовку, в церковь поедите, свечку за упокой души невинно убиенных поставите. Мустафа уже лошадку запряг.
Я облачилась в сарафан, повязала на голову платочек, попросила Гошу не скучать и поспешила к парадному входу. Солнце уже клонилось к закату, легкий ветерок приятно холодил плечи.
Мустафа держал лошадь под уздцы. Он покосился на меня из-под облезлой шапки-ушанки и пробормотал в растрепанную черную бороду, которая начиналась у самых глаз:
- У, Шайтан!..
Под его угрюмым взглядом я поежилась и пожалела, что не дождалась Эмму Францевну внутри дома.
- Душенька, ты крещеная? - спросила бабушка, выходя из дверей.
Я кивнула головой, деликатно рассматривая дальнюю родственницу. На ней было надето кремовое кисейное платье в стиле времен первой мировой войны, изящная соломенная шляпка крепилась в уложенных седых волосах при помощи внушительного вида булавки с набалдашником слоновой кости, а в руках она держала кружевной зонтик от солнца. Опять меня посетила мысль, что для столетней старушки она слишком молодо выглядит. Глаша тоже не тянет на долгожительницу, уж больно любопытна и шустра, не смотря на хромоту.
Мы сели в коляску. Мустафа устроился на козлах. Он подергал вожжи, почмокал губами, и лошадка потрусила в сторону деревни.
- Совсем забыла спросить тебя, матушка, - продолжила расспросы Эмма Францевна. - А замужем ли ты?
- Нет.
- Что ж и зазнобы у тебя нет?
- Нет, - опять односложно ответила я.
Мне совсем не хотелось вдаваться в подробности личной жизни и признаваться в полном провале своих матримониальных планов. Кто ж мог подумать, что моя "зазноба", который морочил мне голову целый год, оказался женат и имел двух малолетних детей?! Банальная история, сотни раз отображенная в классической литературе. Однако я умудрилась вляпаться в некрасивую ситуацию и теперь изо всех сил зализывала душевные раны.
- Вот и славно, не люблю посторонних мужчин в доме... Какая ты, однако, скрытная, - посетовала Эмма Францевна, а я покосилась на возницу. - Можешь на этот счет не волноваться, - перехватила она мой взгляд. - Он по-русски почти не понимает, Глаша с ним на пальцах объясняется. Левушка привез его из какой-то Тмутаракани.
Почему-то уверенность Эммы Францевны мне не передалась. Спина татарина в сером ватнике очень напоминала мне ту же часть тела Гоши в тот момент, когда он делает вид, что хозяйский разговор ему совершенно не интересен. Я была уверена, что уши Мустафы ловят каждое наше слово. Однако я не стала высказывать своих подозрений вслух, а спросила:
- Что за служба у Льва Бенедиктовича? Кем он работает?
- Ты еще не поняла? - усмехнулась бабушка. - Да филер же он, топтун... В частной сыскной конторе работает.
Лошадь, не спеша, перебирала ногами. Коляска плавно катилась по дороге, пахло свежескошенной травой, летним зноем и сухой землей.
Наш экипаж миновал мостик через речку Бездонку, обогнул зеленое поле и въехал в деревню.
Трофимовка состояла из десятка домишек, сложенных из теса. Не скажу, чтоб совсем развалюхи, но и зажиточными их тоже не назовешь. При каждой избе имелся огород и небольшой сад фруктовых деревьев. В двух дворах копались женщины. При нашем появлении они распрямили спины и проводили повозку долгими взглядами из-под ладоней.
Больше никого не было видно, кроме кур, гусей и ленивых собак, которые валялись в тенечке и даже не лаяли на лошадь. Мне показалось, что в нескольких домах колыхнулись занавески на окнах. Неприятное чувство поселилось в душе: молчаливая деревенька, неприветливый народ.
Коляска проехала деревеньку насквозь, повернула в сторону и остановилась около церковной ограды. Мустафа отвел лошадку в тень старой ветлы и разлегся на траве, очевидно, приготовившись к долгому ожиданию. Мы зашли в прохладу храма. Внутри никого не было.
Церковь была недавно отреставрирована. Пахло известкой и древесными стружками. Росписи еще не восстановили, зато иконостас поражал богатством.
- В чью честь церковь? - поинтересовалась я.
- В честь великомученика Авеля. Это русский Нострадамус, замечательный был человек, удивительные вещи предсказывал... Вот здесь, в раке, хранятся его рукописи.
Эмма Францевна подвела меня к нише в стене. За толстым стеклом, вмонтированным в стену, на красном бархате лежали две книжечки в потрескавшихся кожаных переплетах.
- Здравствуйте, дщери мои, - вошел в храм отец Митрофаний.
Он слегка запыхался, и одна пола его рясы была изрядно испачкана в грязи.
- Лизонька заинтересовалась судьбой монаха Авеля, - сказала бабушка, поприветствовав священнослужителя.
- О! Монах Авель - величайший мыслитель-самоучка, претерпел многие мучения за свою веру. Его совсем недавно канонизировали, - подхватил тему отец Митрофаний. - В миру он прозывался Василием Васильевым. Родился в крестьянской семье в 1757 году в Тульской губернии. С юности он отправился странствовать по Руси, принял постриг в одном из Новгородских монастырей. Став монахом и взяв имя Авель, жил отшельником на Волге, затем ушел в Соловецкий монастырь. Монашествуя в Валаамской обители, написал свои первые "зело престрашные книги", которые назывались "Сказание о существе, что есть существо Божие и Божество" и "Жизнь и житие отца нашего Дадамия". Авель потом объяснял, что ничего не писал, а "сочинял из видения".
Отец Митрофаний увлекся не на шутку и вдохновенно продолжал свое повествование:
- Костромской епископ, в епархию которого перебрался Авель, немало озадачился писаниями монаха, углядев в них ересь. Авеля расстригли и должны были судить светским судом, но отправили в Шлиссельбургскую крепость за то, что в своих записях упоминал имя императрицы: "Когда воцарится сын ее Павел Петрович, тогда будет покорена под ноги его земля Турецкая, а сам султан дань платить станет. И еще рцы северной царице Екатерине: царствовать она будет сорок годов".
После смерти Екатерины на престол взошел Павел, Авеля отпустили из крепости. Но неугомонный старец написал книгу предсказаний, где упоминал дату смерти царя. Авеля заточили в Петропавловскую крепость. На свободу он вышел в 1801 году и написал новый трактат, в котором, в частности, предрек, что "врагом будет взята Москва", да еще и дату назвал - 1812 год. За что посадили его в Соловецкую тюрьму.
После разгрома Наполеона, Александр I высочайшим указом освободил Авеля, и тот поселился в Троице-Сергиевской лавре. Однако пробыл там недолго, пустился в бродяжничество. Его заточили в Спасо-Евфимьевский монастырь как самовольно оставившего место поселения, где Авель и умер в 1841 году, прожив, как сам предсказывал, ровно "восемьдесят и три года и четыре месяца".
В общей сложности Авель провел в ссылках и тюрьмах двадцать один год, так как имел дерзновение предсказывать день и причину смерти Екатерине II и Павлу I, Александру I и Николаю I, - закончил отец Митрофаний обзорную лекцию.
В церкви прибавилось народу. Три пожилые женщины в белых платочках усердно молились у иконостаса.
Эмма Францевна поставила свечку перед иконой "Всех святых". Отец Митрофаний удалился за царские врата и вернулся уже в саккосе, расшитом речным жемчугом, и с кадилом в руке. Женщины проворно встали на хорах и слаженно затянули "Со святыми упокой". Запахло ладаном. В носу у меня защипало, в голове поплыл туман, и я поспешила на свежий воздух.
