«Что я должен был почувствовать? Призвание свое нашел, знаю достаточно».
— Снова ошибка. Любой человек при рождении — это чистый лист, даже иммунная система его включается лишь от соприкосновения с агрессивной средой — бактериями, давлением, температурой воздуха. Мир как бы настраивает родившийся организм под себя, как чувствительный музыкальный инструмент. Человек растет и, как мощный пылесос, всасывает в себя впечатления. В юности весь мир снаружи, как пейзаж за окном, а сам ты — загадка и для других, и для себя, поскольку еще ничего собой не представляешь, кроме набора разных возможностей. Время от времени твоя внутренняя «компромиссочка» переполняется, и кажется, будто ты уже все познал. Это критические возрасты, известные нам, психотерапевтам. У тебя первый критический возраст, их будет еще несколько. Затем ты опять понимаешь, что ничего не знаешь, и продолжаешь впитывать в себя мир. К зрелому возрасту уже весь этот мир внутри тебя, ты сам — целый мир и целая вселенная. Личность — это набор взглядов, мнений, привычек, заблуждений, реакций и инстинктов. А ты ничего и не искал, просто не успел. Значит, не имеешь права судить. Ни о других, ни о себе. Не имеешь права уходить. В конце концов, убивающий себя — тот же убийца, извини за резкость. Жизнь, окружающая тебя, не заслуживает такого поверхностного взгляда, тем более преступления.
«Но как же мне быть?»
— Забыть о своих переживаниях, о том, как тебе не повезло. Забыть о себе, перестать быть потребителем. Стать дарителем, исследователем и наблюдателем. Общаясь с людьми, вообрази на минутку, что ты в чем-то мудрее, сильнее, что тебе ведомо нечто особенное — ведь это почти так и есть. И тогда твоя любовь обязательно к тебе вернется, но главное — ты почувствуешь новые грани существования. Самое главное, самое странное, что тебя ждет на этом пути: люди перестанут замечать такую мелочь, как глухонемота, после первых же минут общения с тобой. Будут видеть только прекрасную душу. И ты не просто почувствуешь себя полноценным — ты им станешь, ты уже и есть такой.
Женя смотрел на ее губы заворожено и внимал ей. Вера Алексеевна день за днем приходила и рассказывала ему: о любви, о красоте духа, о саморазвитии. Женя довольно быстро оттаял, перестал жалеть о несостоявшемся самоубийстве. Слишком сильна в нем оказалась жадность к познанию красоты мира. Однажды Вера рассказала ему о картине, персонажа которой он ей напомнил.
Вместе с родителями восьмиклассница Верочка посетила Третьяковскую галерею. Семья прошла множество залов, обмениваясь впечатлениями от полотен выдающихся русских художников. Сначала родители показали ей огромную, во всю стену, картину Иванова «Явление Христа народу». Больше всего девочке запомнилась «группа дрожащих» на переднем плане композиции. Ей было очень жаль этих кудрявых полуодетых людей, дрожащих под жарким южным солнцем. Следующей по силе восприятия была картина Михаила Врубеля «Демон». Цветовые пятна напомнили Вере сверкание разноцветных хрустальных сосулек на зимнем солнце. А печальный взгляд демона, обращенный внутрь собственной израненной души, таил бездонную тьму загадок.
Но ни «Явление», ни «Демон», ни даже портрет уникальной балерины Иды Рубинштейн не потрясли юную Веру. Подлинным потрясением стала для нее созданная гениальным Нестеровым картина «Явление отроку Варфоломею». Девочка застыла, завороженная образом отрока. Родители звали ее идти дальше, в другие залы, где были другие картины, но она не могла отвести взгляда от Варфоломея. Деликатные взрослые оставили дочь, решив позже показать ей остальные залы музея. Но сила воздействия картины на Верины чувства была такова, что вся остальная экспозиция была ей уже не интересна.
Позже, закончив мединститут, приезжая в Москву на какие-то конференции или краткосрочные курсы повышения квалификации врачей, доктор Лученко непременно находила время, чтобы зайти в Третьяковку посмотреть на любимую картину. Было нечто просветленное и в самом отроке, и в пейзаже вокруг него. Душа Веры наполнялась покоем и умиротворением.
…Вера встрепенулась на своей лавочке, оглянулась. Теплый майский день ворвался в ее сознание, и она поняла — нет больше ада, он снова до времени спрятался в свою клетку и запер за собой дверцу. А есть только удивление: что-то здесь не то. Странно.
Почему мальчик спустя три года снова решил уйти из жизни? Ведь восемнадцать — уже не пятнадцать, это возраст мужчины, а не бесплотного эльфа. Да и не было в Жене недоверия к жизни, страха перед ней, характерного для других пациентов, склонных к суициду. Тем более, вспомнила Вера, спустя полгода он прислал ей открытку, писал, что его возлюбленная с ним, они живут вместе, родители приняли их на удивление хорошо. Что жалеет о своем поспешном желании уйти, что все понял. Тогда это была просто любовная травма… Но сейчас — зачем он совершил непоправимое? А если прав Пашка Винницкий с этой своей «каплей крови не туда»? Кому понадобилось убивать глухонемого юношу? У Жени Цымбала не было врагов! Разве может его смерть быть убийством? Ох, сгущается вокруг тебя, Вера, что-то темное. Какой-то это неправильный калейдоскоп, неправильные стеклышки. И все как на подбор — черные.
Может быть, позже она пожалеет о том, что не сразу прислушалась к судмедэксперту. Но картонная трубка калейдоскопа уже повернулась, стеклышки и зеркальца с шорохом посыпались, образовался новый узор, а старый не повторится никогда.
* * *Уютный и родной Киев, привычно удобный, как домашняя одежда, Вера покидала с облегчением. Будто занозу вытаскивала из ладони. Хотя обычно не советовала никому убегать от проблем, наоборот. «Стойте, — говорила, — иначе не сможете никогда остановиться, будете бежать отовсюду, от всех и от всего, превратитесь в вечного беглеца, пожизненного кочевника». Но какие уж тут советы, когда у самой пятки жжет!.. И не помогают ей правильные слова. Только другим. А сама-то, Вера Алексеевна? Всегда умела вдруг встать посреди разговора, посреди шумной компании — и уйти. И никто, никто не мог ее удержать, потому что гордость — этот крупный недостаток — был присущ ей в полной мере.
По дороге в гостиницу Веру развлекал Юрий Лученко. Правда, он и не догадывался, что веселит ее, — просто ворчал и бубнил. Вера неосторожно сказала, что мечтает наконец посмотреть город Бабеля и Ильфа с Петровым, и его тут же «понесло». Дескать, в этом приморском городе летом живут только мазохисты, мечтающие переболеть парочкой инфекционных заболеваний, обожающие тучи мух и комаров, тухлую рыбу и сгнившие фрукты. И только ненормальные романтики надеются, что на каждом углу их подстерегают герои Куприна. Той Одессы уже давно нет, она умерла или уехала за рубеж; та, что осталась, — это грязный, тяжелый город, где не хочется жить, где коверкают русский язык, где нет горячей воды, свежего воздуха и квадратного метра без пыли.
Вера смотрела в окно автобуса, молчала и мечтала, как бросит в номере сумки вместе с бывшим мужем, ныне просто соседом по коммуналке. Не спросила даже: что ж ты так рвался сюда вслед за мной, если Одесса такой ужасный город? Пусть болтает, пусть токует, как тетерев. И еще она думала о том, что говорить с любым городом нужно на одном языке. И дело вовсе не в одесском чувстве юмора. Просто в чувстве. В жадном любопытстве. В интересе и уважении. Если этого нет, то все попытки увидеть живую душу города — это старания хомячка оценить творчество Бетховена. В холле гостиницы «Аркадия» ждали всех приглашенных компанией «Океанимпэкс». Президент компании, высокий худощавый эстонец Янис Пылдмаа откинулся на спинку необъятного кожаного дивана и оттуда, поворачивая голову то вправо, то влево — ну точно орел на вершине! — наблюдал за происходящим. При виде Веры Пылдмаа стремительно подошел к вновь прибывшим.
— Здравствуйте, Вера! — улыбнулся он. — Добро пожаловать!
— Добрый день, Янис. Спасибо за приглашение.
Она протянула ему руку. Рука была маленькая, с нежной кожей и очень прохладная. Мужчина галантно поцеловал эту руку и, задержав ее в своей широкой ладони, весело прибавил:
— А вы стали еще красивее, чем десять лет назад!
— Познакомьтесь, это Юрий, мой муж, — представила своего спутника Вера, с трудом выговаривая последние два слова.
Эстонец слегка кивнул мужу и вновь улыбнулся идеальной светской улыбкой.
— Очень приятно. Ваша жена рассказывала о начале нашей бурной деятельности? О том, что десять лет назад у нас была одна маленькая комнатка, один компьютер и крохотная коптильня, которую можно было спрятать в чемодане?
Соблюдая приличия, Юрий Лученко ответил на улыбку и на рукопожатие:
— Она у меня скрытная женщина… Ничего не рассказывает, — проговорил он.
— Вера Алексеевна просто очень скромный человек, но великолепный специалист! Я до сих пор помню ее ролевые игры и тренинги, все эти «ворчалки», «пыхтелки», «кричалки».
