Ознакомительная версия.
– Какой фортель?
– Замуж вышла за Костю Стрельцова. Яков Александрович после этого с ней общаться перестал.
– Почему ему не понравился Стрельцов?
– Дело тут вовсе не в Косте. Видите ли, Вензалинов в Юльку всю душу вложил, мечтал, что дочка знаменитой художницей станет. Он, Яков Александрович, человеком был очень непростым. Даже удивительно, что он так в Белозерске и застрял, а не в какой-нибудь большой город уехал. Он ведь Ленинградский университет в свое время с красным дипломом закончил. Да и не из простой семьи он. Сам видел, что у них дворянская грамота, пожалованная Екатериной Второй, есть. Может быть, преследований каких опасался, времена тогда непростые были, вот и предпочел затеряться в глуши. А таких широких познаний человек, по-английски и по-немецки свободно говорил, в нашей-то глуши!
– И Юля надежд отца не оправдала, – констатировал Кирилл, – а она что, рисовать совсем бросила?
– В том-то и дело, что нет, – пожал плечами Игорь, – по мне, так она даже лучше стала писать. Словно цветок, свою почву нашла и еще краше расцвела. Да и с Костей они душа в душу жили. Костя ее без памяти любил…
– Любил и убил, – продолжил Кирилл, – если верить всему услышанному.
– Если верить, – вздохнул Игорь и убежденно добавил, – а я вот не верю!
– Не веришь? – ухватилась за это признание, словно за соломинку, Кася. – Почему?
– Я часто у них бывал и хорошо знал…
Игорь начал свой рассказ, и чем дольше он говорил, тем лучше понимала Кася, как жила эта семья. Юля была очень сложным человеком, необыкновенно талантливым. Иногда она существовала словно в параллельном мире, увлеченная своими видениями, окутанная вуалью фантазии, со взрывами смертельной тоски и такими же непонятными и безумными всплесками счастья. С ней никогда не было просто, но Костя любил ее такой, и ему было хорошо с ней. Он не просто любил ее, он боготворил свою жену и готов был ей отдать все – последний кусок хлеба, последнюю рубашку, последний вздох, все, абсолютно все. Он ухаживал за ней как за ребенком и радовался любому ее успеху. Именно с ним Юля отогрелась, и они по-настоящему были счастливы. Конечно, пришедшему со стороны человеку вся эта история с утоплением неверной жены могла показаться абсолютно правдоподобной. Но чем дольше Кася слушала Игоря, тем больше убеждалась, что Костя мог умереть сам, но никогда бы не поднял руку на обожаемую жену. Она не просила доказательств. Она просто приняла веру Игоря как свою собственную. Но оставалось одно: кто-то ведь убил Юлю. И этот кто-то продолжал оставаться на свободе ненаказанным. А другой, утративший одного из самых дорогих людей на свете, мучился в тюрьме.
– Странно, что Олеся мне никогда не показывала материнские картины, – задумчиво пробормотала Кася.
– А ты попроси, она покажет. У них со стариком только эти картины и остались. Они на них, как на иконы, молятся. Давайте я вас к Стрельцовым и подброшу.
Кася упрашивать себя не заставила, и уже через полчаса удивленная Олеся открывала им дверь своего дома.
– Ты одна зайди, я на улице подожду, – благоразумно произнес Кирилл.
– Как хочешь, – ответила Кася, заходя внутрь.
– А у меня ничего не готово, я вас еще не ждала, – виновато произнесла девочка, – дед только недавно пошел сети проверять.
– Я не за этим пришла, Олеся. Я бы хотела с тобой поговорить.
– О чем?
– О твоей маме, – просто ответила Кася.
Олеся как-то странно дернулась и словно застыла.
– Почему вы хотите о ней поговорить?
– Олеся, милая, я ничего не знала, только вчера вечером услышала.
– Что вы услышали? – с непонятной враждебностью произнес ребенок.
– Что мама твоя погибла, – осторожно начала Кася, у нее возникло ощущение, что она словно продвигается по зыбкому болоту.
Олеся ничего не ответила, только отвернулась. А когда вновь повернулась к своей собеседнице, Кася ужаснулась. Что она наделала! Все лицо девочки было залито слезами, и сквозь слезы блестели большие голубые глаза. Она так и плакала с широко открытыми глазами. Касю парализовало, она рванулась было к Олесе, но та отвернулась и долго молчала, дергая изредка плечами. Девушка ждала и, наконец, решилась.
– Олеся, я ничему этому не верю!
– Чему вы не верите? – спросила Олеся, всхлипывая, и вновь повернулась к своей гостье.
– Не верю, что твой отец, Константин Стрельцов, убил твою маму, – как можно тверже произнесла девушка.
Олеся с неожиданной надеждой посмотрела на Касю:
– Вы этому не верите?
– Нет, и не я одна. Игорь тоже этому не верит!
– Тогда вы нам поможете, – сказала, словно постановила, Олеся.
Кася хотела возразить, что ничего от ее уверенности не изменится, что совершенно не в ее силах изменить что-либо в этой истории. Но в глазах Олеси было такое ожидание чуда, что Кася не смогла, не посмела возразить.
– Ты можешь показать картины твоей мамы? – попросила Кася.
– Могу, конечно же, могу, – удивительно лучисто улыбнулась девочка, утирая продолжавшие катиться по щекам слезы, – те, которые она никому не любила показывать и мне запрещала. Говорила: это только для специальных людей.
– А мне можно показать?
– Думаю, что да, мне кажется, что именно тебя она и имела в виду, – совершенно серьезно ответила Олеся и предложила: – Ты хочешь, чтобы и твой друг на них поглядел?
– Если можно.
– Отчего же нельзя?! Для того они и существуют, чтобы на них особенные люди смотрели, – с неопровержимой логикой заявила Олеся, – мама потому их и рисовала.
– Хорошо, спасибо. – Кася легко прикоснулась к плечу Олеси и позвала Кирилла.
Олеся проводила Касю с Кириллом в застекленную террасу, пристроенную к боковой стене дома. Эта терраса на самом деле оказалась Юлиной мастерской. На центральной стене их внимание сразу привлек необычный триптих. Он был неожиданно огромным, занимал почти всю стену мастерской. И даже беглого взгляда на эти три картины было достаточно, чтобы оценить мастерство художника. Юля действительно была необыкновенно, не по-человечески талантлива. Но с другой стороны, эти картины рождали чувство странного неудобства, дискомфорта и даже в какой-то степени страха. Кася присмотрелась внимательно.
Больше всего поражала центральная часть триптиха, на которой на костре сжигали группу людей. Самое удивительное, что на лицах обреченных не было никакого следа муки, никаких искажавших лица гримас боли – ничего. Огонь лизал ноги и руки, подкрадывался к головам, у некоторых уже тлели волосы, но женщины и мужчины были поразительно красивы и спокойны. Глаза персонажей светились умом и одухотворенностью. Все они были одеты в белые одежды, на фоне которых красно-желтые отблески пламени смотрелись особенно зловеще. В правом углу картины высокий обрыв опоясывали крепостные стены странной геометрической формы. Весь левый угол был занят извилистой, то поднимавшейся вверх, то опускавшейся вниз дорогой, усеянной перевернутыми крестами. И внизу, под костром, вместо земли или булыжников, синело небо с золотыми песчинками звезд.
– Потрясающе! – только и вымолвил Кирилл.
Кася смотрела молча, словно впитывая в себя странные образы. В искусстве она не была сильна и судить о ценности произведения никогда не бралась. Она могла отличить стили и эпохи, разбиралась в живописных техниках, но сама признавала, что художественным вкусом никогда не обладала. Но для восприятия этих картин никакого художественного вкуса не требовалось. Они просто захватывали целиком и вели в особый, неповторимый мир, куда любому другому, кроме художника, вход был запрещен.
– Им совершенно не больно! – вымолвила, наконец, она.
– Словно огонь для них избавление, – подхватил в задумчивости Кирилл.
– Избавление от чего?
– От страданий, наверное, – предположил Кирилл.
– Спасение в мучении… Нет, я ничего не понимаю! – помотала головой Кася.
– Такими одухотворенными могут быть только лица святых, – продолжал размышлять Кирилл.
– Ты прав, – подхватила Кася, – это и поражает – смешение иконописных стандартов с современными стилями письма.
– Верно замечено! Чем дальше рассматриваю, тем больше понимаю, что такое странное впечатление действительно вызвано соединением несоединимого. На периферии картина совершенно современна. Но смотришь на центральную группу: все пропорции нарушены, как в средневековой живописи…
– Или в иконописи… – Кася усиленно вспоминала уроки изобразительного искусства. – Посмотри, пропорции человеческого тела также сознательно нарушены, как и в иконописи. Фигуры святых всегда изображались более тонкими, плечи узкими, а пальцы руки и ног несоразмерно длинными. Овал лица удлиняли, нос и рот писали маленькими, лоб – высоким, а глаза – огромными.
– Но кто эти люди? В новозаветных преданиях и в иерархии святых я не силен.
Ознакомительная версия.
