-- Если уж тебе обязательно надо уйти, Бланш, будь добра, закрой дверь. Вам, возможно, все равно, а я боюсь сквозняков.
У третьей женщины были тусклые, бесцветные белокурые волосы. Вероятно, когда-то она была привлекательной, да и сейчас, глядя на ее мелкие точеные черты и голубые глаза, было бы трудно отказать ей в миловидности, если бы капризное, раздраженное, разочарованное выражение лица не портило его прелести. При виде меня она сердито усмехнулась, в точности как этот мужчина, Поль, затем, встав, направилась ко мне по начищенному паркету.
-- Я вижу, ты не собираешься нас поцеловать, -- сказала она.
ГЛАВА 4
Я наклонил голову и поцеловал ее в обе щеки, затем, по-прежнему молча, пересек комнату и тем же манером поцеловал вторую женщину. Первая, та, белокурая, голубоглазая, -- это она окликнула меня, когда я был в холле, я узнал ее голос, -- подошла ко мне и, взяв под руку, подвела к камину, где тлело одно большое полено.
-- И тебе не стыдно? -- сказала она, обращаясь ко мне на , как до нее Поль. -- Мы тут места себе не находим -- вдруг ты попал в аварию. Но тебе, естественно, не до нас. Что ты делал весь день? Почему не остановился в отеле ? Полю ответили по телефону, что тебя вообще там не видели. Я начинаю думать, что ты делаешь все это нарочно, чтобы напугать нас, чтобы мы представили самое худшее.
-- А какое оно, это самое худшее? -- спросил я.
Я ответил ей без промедления, и это подняло во мне дух. То, что происходило в этом сне, вернее, кошмаре, не имело ничего общего с моим прошлым, мой жизненный опыт помочь тут не мог. И, как бы чудовищно ни было то, что я скажу или сделаю, этим людям придется принять все как должное.
-- Ты прекрасно знаешь, что мы не можем не волноваться, -- сказала белокурая женщина, отпуская мою руку и слегка отталкивая меня. -- Когда ты уезжаешь из дому, ты способен на что угодно и думаешь только о себе. Ты слишком много говоришь, слишком много пьешь, слишком быстро ведешь машину...
-- Другими словами, ни в чем не знаю меры, -- прервал я.
-- Не знаешь жалости к нам.
-- Ах, оставь его в покое, -- вмешалась вторая женщина. -- Неужели ты не видишь, что он не собирается ничего тебе рассказывать? Ты попусту теряешь время.
-- Спасибо, -- сказал я.
Она подняла глаза от работы и бросила на меня понимающий взгляд. Возможно, мы были союзниками. Интересно, кто она? Она ничем не походила на Поля, хотя оба были темноволосыми и темноглазыми. Белокурая женщина вздохнула и снова села. Только теперь, глядя на ее фигуру, я понял, что она ждет ребенка.
-- Мог бы, по крайней мере, рассказать нам о том, что произошло в Париже, -- проговорила она. -- Или это тоже должно остаться тайной?
-- Понятия не имею о том, что произошло в Париже, -- небрежно ответил я. -- Я страдаю потерей памяти.
-- Ты страдаешь от перепоя, -- сказала она. -- От тебя несет. Самое лучшее, что ты можешь сделать: лечь в постель и проспаться. Не подходи к Мари-Ноэль, у нее небольшой жар, вдруг что-нибудь заразное. В деревне у кого-то из детей корь, и если я ее подхвачу... -- Она приостановилась и многозначительно посмотрела на нас. -- Сами можете представить, что будет.
Я продолжал стоять спиной к камину, спрашивая себя, как мне отсюда ускользнуть и найти свою спальню. Чемоданы-то я узнаю, правда, если их уже не распаковали. Даже в этом случае где-то, в какой-то из комнат, лежат щетки с инициалами . Постель была убежищем, там я мог все обдумать, составить какие-то планы. А может быть, я больше не хочу ничего обдумывать и составлять планы? Из моего горла вырвался непроизвольный смех.
-- Что еще? -- спросила белокурая женщина; в ее недовольном, плачущем голосе обида боролась с возмущением.
-- Невероятная ситуация, -- сказал я. -- Ни одна из вас даже представить себе не может, до какой степени невероятная.
То, как свободно я произнес эти слова, сделало чудеса, я снова стал самим собой. Так, верно, чувствует себя невидимка или чревовещатель.
-- Не вижу ничего смешного в том, что я могу заразиться, -- сказала белокурая женщина, -- особенно сейчас. Мне не очень улыбается произвести на свет слепого ребенка или калеку, а это может случиться с любой женщиной в моем положении, если она заболела корью. Или ты имел в виду Париж? Там невероятная ситуация? Надеюсь, ради всех нас, что тебе удалось прийти к какому-то соглашению, хотя поверить этому трудно.
В ее вопрошающих глазах была укоризна. Я взглянул на вторую женщину. Ее лицо изменилось, бледные щеки залила краска, но вид у нее был настороженный, и, прежде чем снова опустить взор на свою работу, она чуть заметно покачала головой, словно предупреждая о чем-то. Да, они с де Ге, несомненно, были союзниками, но в чем? И в каком родстве находились все трое? Неожиданно я решил сказать им правду, чтобы испытать собственное мужество и удостовериться, что я еще в здравом уме.
-- На самом деле, -- начал я, -- я вовсе не Жан де Ге. Я встретился с ним в Ле- Мане прошлым вечером, и мы поменялись одеждой, и он исчез, уехал в моей машине Бог знает куда, а я оказался здесь вместо него. Согласитесь, что это невероятная ситуация.
Ни одна из женщин не посмотрела на меня. Мои слова они сочли бестактной шуткой, такой плоской, что она не стоила ни внимания, ни ответа. Это показывало, насколько глубок был их самообман. Я мог вести себя как угодно, что угодно говорить и делать, они просто будут думать, будто я навеселе или спятил. Трудно описать охватившее меня чувство. Бешеная гонка на вызвала лишь легкое опьянение, теперь же, когда я прошел проверку -разговаривал с родными моего двойника, даже целовал их и они ничего не заподозрили, -- ощущение моего могущества захлестнуло меня целиком. Я мог, если бы захотел, причинить этим чужим мне людям неисчислимый вред, перевернуть их жизнь, перессорить их друг с другом, и мне было бы все равно, ведь для меня они -- куклы, посторонние, в моем истинном существовании им места нет. Интересно, сознавал ли Жан де Ге, когда оставлял меня спящим в отеле Ле-Мана, какой опасности он их подвергает? Может быть, на самом деле его поступок вовсе не был легкомысленной выходкой, может быть, им руководило сознательное желание, чтобы я разрушил его семью и дом, которые, по его словам, держат его в плену.
Я почувствовал на себе взгляд черноволосой женщины -- мрачный, подозрительный взгляд.
-- Почему вы не подниметесь наверх, как предложила Франсуаза? -сказала она.
Она держалась странно. Казалось, она боится, как бы я не сказал что-нибудь невпопад, и хочет, чтобы я поскорей ушел.
-- Прекрасно, -- сказал я. -- Ухожу. -- И затем добавил: -- Вы обе были правы. Я слишком много выпил в Ле-Мане. Провалялся бесчувственной колодой в отеле весь день.
То, что это была правда, придавало особую пикантность обману. Женщины пристально смотрели на меня. Обе молчали. Я пересек комнату и через полуотворенную дверь вышел в холл. Я услышал, как за моей спиной женщина по имени Франсуаза разразилась потоком слов.
В холле было пусто. Я задержался у второй двери по другую сторону шифоньера -- до меня донеслись приглушенные звуки: лилась вода, бренчала посуда, видимо, где- то там была кухня. Решил подняться по лестнице. Первый ее марш привел меня к длинному коридору, идущему в обе стороны от площадки; следующий пролет вел на третий этаж. Я остановился в нерешительности, затем повернул налево. Коридор освещала одна тусклая лампочка без абажура. Я шел крадучись вдоль стены, и меня все сильней била нервная дрожь. Под ногами скрипели половицы. Подойдя к самой дальней двери, протянул руку и приоткрыл ее. За дверью было темно. Я нащупал выключатель. При свете вспыхнувшей лампы увидел высокую мрачную комнату: окна были закрыты темно-красными портьерами, над узкой односпальной кроватью, покрытой таким же темно-красным покрывалом, висела большая репродукция картины Гвидо Рени [ название картин, изображающих Христа в терновом венце.].
По форме комнаты я понял, что она расположена в одной из башен. Полукруглые окна образовывали нечто вроде алькова, и это углубление было приспособлено для молитвы: здесь стояли скамеечка для коленопреклонения, распятие и чаша со святой водой. Ничто не украшало эту крошечную келью. В остальной части комнаты я увидел, кроме тяжелого комода и платяного шкафа, бюро и стол со стульями -- не очень уютное сочетание спальни и гостиной. Напротив кровати была еще одна картина на религиозный сюжет -- репродукция , на стене у двери, возле которой я стоял, другая -Христос, несущий крест. Мне стало зябко, казалось, здесь никогда не топят. Даже запах был неприятный: смесь мастики и пыли от тяжелых портьер. Я погасил свет и вышел. Идя по коридору, увидел, что за мной следили. С верхнего этажа спустилась какая-то женщина и теперь, остановившись на площадке, смотрела на меня.
-- Bonsoir, monsieur le Comte [Добрый вечер, господин граф (фр.).], -- сказала она. -- Вы ищете мадемуазель Бланш?
-- Да, -- быстро ответил я, -- но в комнате ее нет.
Было неудобно к ней не подойти. Маленькая, тощая, немолодая, она, судя по платью и манере говорить, была одной из служанок.
