Ознакомительная версия.
И снова улица, темная, страшная. Снова мокрый асфальт… Ах нет, я все перепутал – мокрый асфальт был не тогда. А впрочем, не важно. Там впереди зеленым неоновым светом залиты тротуар и стоянка, там впереди… стеклянные двери, там впереди… неизбежность конца.
Двери с услужливостью привратника мертвого царства распахиваются передо мной. Прохожу вестибюль – и оказываюсь в коридоре, в том самом, длинном белом коридоре больницы. Запах отчаяния оглушает, ноги подкашиваются, не желают идти туда, куда дойти невозможно… куда я всегда боялся дойти и на полпути поворачивал назад. Теперь повернуть не получится. Во всем виноват тот, кого я встретил сегодня в парке.
Запах отчаяния усиливается. Я дошел. Мама смотрит на меня в упор, но, кажется, не видит. Или не узнает. Или не хочет узнавать. Сажусь рядом с ней на кушетку. Беру ее за руку – и рука не хочет меня узнавать. Какая неудобная, твердая кушетка! Наверное, ее специально сделали такой, чтобы хоть на какое-то время отвлечь от ужасного ожидания, чтобы мама наконец перестала так прямо держать спину и облокотилась на меня.
Хирург с усталым, размытым чужой болью лицом появляется в том конце коридора. Мы поднимаемся, чтобы пойти ему навстречу, но он каким-то дирижерским жестом приказывает нам остаться. Подходит, прячет взгляд и фальшивым голосом, будто говорит неправду, пытается объяснить, как обстоят дела.
– Поздно привезли, слишком поздно. Процесс зашел далеко. Диагноз был поставлен неверно, и теперь… Необходима срочная операция. Мы сделаем все, что сможем, но нужно быть готовыми ко всему.
Неверно поставленный диагноз – вот оно что! Врачебная ошибка. В которой, однако, виноват не только врач, поставивший неверный диагноз, а кто-то еще. Там, за множеством дверей, в конце этого бесконечного коридора, умирает мой отец.
– Не имеет смысла здесь ждать. – Хирург чуть повышает тон: мы со своими скорбными лицами ужасно его раздражаем. – Операция может занять больше пяти часов. Идите домой. Все будет известно утром.
– Да, – соглашается мама, но не трогается с места. – Конечно-конечно, мы все понимаем. Диагноз часто поставить трудно. Никто не виноват.
Она ошибается, бедная моя мама, ох, как же она ошибается! Я снова беру ее за руку, но она руку отдергивает.
– Пойдем. – Я поднимаю ее за плечи – плечи дрожат.
– Итак, до утра, – говорит хирург и уходит по коридору.
– До утра, – механически отвечает мама, – до утра, до утра.
Будет ли утро? Кушетка не отпускает, ужасно неудобная, твердая, сделанная на заказ специально для таких случаев. Мы остаемся. Я знаю, кто виноват. Я знаю, что исправить уже ничего невозможно. Напротив висят часы. Мне кажется, я слышу, как они стучат, мне кажется, я вижу, как передвигаются стрелки. Время идет, приближая нас к страшному утру.
Стрелка передвинулась на час. Я явственно ощущаю присутствие некоего третьего. Он здесь, где-то рядом.
– Мне нужно на минуту уйти, – говорю я маме. Она никак не реагирует, напряженно смотрит на часы, она меня просто не слышит.
Поднимаюсь и иду по коридору. Коридор разветвляется на два рукава. Куда повернуть – направо? налево? Как было тогда? Не помню.
Но вот я опять явственно ощущаю его присутствие. Он у меня за спиной. Резко, чтобы застать врасплох, оборачиваюсь. Никого. Нервы на взводе. Его не было здесь. Мне это только показалось.
Возвращаюсь назад. А ведь именно это он советовал мне сегодня в парке – вернуться назад.
Мама все так же напряженно смотрит на часы. Кажется, она даже не заметила моего отсутствия. Стрелка передвигается еще на час. Ничего не происходит.
Отчаявшаяся тишина. Только часы стучат. Я не могу больше ждать.
Двери в конце коридора распахиваются. Мама вскрикивает и бежит навстречу человеку, закутанному, словно мумия, в белое. Я тоже иду ему навстречу, безнадежно, как на эшафот. Вот сейчас зачитают приговор…
Хирург срывает маску с лица, закуривает прямо в коридоре и вдруг, как-то неестественно громко засмеявшись, поздравляет нас с успешно проведенной операцией. Из операционной выходят еще врачи и медсестры. Все нас поздравляют, будто это мы сегодня совершили великое чудо: спасли жизнь самого близкого человека.
Мой отец выжил. В чем же тогда состояла вина человека, которого я убил? И почему так явственно ощущалось его присутствие здесь этой ночью? Какую роль он сыграл в том, что произошло? За что я его убил? Почему я так боялся дойти до конца этого больничного коридора, когда все кончилось благополучно? Он не оставит меня в покое, пока не вспомню, не восстановлю свою память, давшую сбой в тот момент, когда я спустил курок, словно не ему, а себе в голову выстрелил. Психологическая травма, такое бывает, я когда-то читал… Мне нужно избавиться от этой травмы во что бы то ни стало. Избавиться от травмы и все вспомнить, а не впадать в спячку. Моя жертва все равно не даст мне уснуть.
Я должен найти ответ.
Оставляю маму и счастливую группу в белых халатах радоваться сегодняшнему утру, а сам ухожу все дальше и дальше от них по коридору. Мне нужно найти ответ – во что бы то ни стало, любой ценой. Голос хирурга, этой ночью победившего смерть, настигает меня.
– Теперь вы можете отдохнуть, – размеренно, как гипнотизер, говорит он, – все самое страшное закончилось. Отправляйтесь домой со спокойной совестью.
– Нет, – отвечаю я ему и упрямо продолжаю продвигаться вперед – мне нельзя останавливаться. Дохожу до разветвления коридора – перекрестка дорог, – в прошлый раз я так и не смог решить, куда повернуть: направо или налево. Возможно, поэтому и не нашел ответа. Но сейчас я проверю обе возможности, дойду до конца.
Поворачиваю направо. Позади слышатся шаги. Шаги меня догоняют – не стану обращать внимания, не стану оборачиваться, все это очевидные препятствия, чтобы мне помешать узнать правду.
– Максим! Подожди!
Мама! Самый иезуитский способ выбран, чтобы меня сбить. Я не могу не остановиться.
Господи, как же она запыхалась! Видно, долго бежала.
– Там нет выхода. Кажется, ты заблудился. Ну не удивительно – такая ужасная ночь.
Мама улыбается, я беру ее под руку – она доверчиво опирается на меня, все недоразумения между нами забыты. Нервной скороговоркой рассказывает, что пережила и что передумала за то время, пока шла операция. Я тоже рассказываю. Мы идем вместе по коридору, сделавшемуся совсем нестрашным. И вдруг мама останавливается и озабоченно смотрит на меня.
– Ты не должен никого обвинять в том, что случилось. Никого, – с нажимом на каждом слове повторяет она, – слышишь? Это просто несчастное стечение обстоятельств, ты меня понимаешь?
– Понимаю, – лгу я и еле-еле сдерживаюсь, чтобы не выдернуть руку и от нее не сбежать. Все испорчено, ничего уже не исправить.
– И в том, что произошло потом, тоже не было ничьей вины. Послеоперационное осложнение – проблема ослабленного организма, а не…
И тут я не выдерживаю. Бросаю ее посреди коридора и убегаю. Впереди приоткрытая дверь, в щель просачивается темнота. Там, за этой дверью, самое страшное, но я очертя голову назло себе, назло маме, назло всем, кого люблю, бросаюсь туда.
Деревянная лестница. Взлетаю по лестнице вверх, комната… освещенная тусклым бра… Голова разрывается от боли на ужасные кровавые осколки – и я просыпаюсь.
Просыпаюсь, но темнота, еле-еле освещенная тусклым светом, не кончается. В ужасе бьюсь, пытаясь из нее вырваться, мне представляется, что я ослеп, и вспоминается девушка из парка. Запутываюсь в чем-то мягком, удушливая шерсть закрывает мне рот, перекрывает дыхание. Отчаянно борюсь с невидимым врагом – и наконец его побеждаю. Это всего лишь плед, которым я закутался с головой, перед тем как уснуть. За окном тусклый, как бра из моих время от времени повторяющихся кошмаров, рассвет.
Неприютное, серое, холодное утро. Но меня почему-то неодолимо тянет выйти на улицу. Мне кажется, что, если останусь дома, пропущу нечто важное.
Непроснувшийся город пуст, как в каком-нибудь фантастическом фильме. Тревожно и немного жутко. И свет ненужных уже фонарей тревожен и жуток. И звук моих шагов, слишком громкий в этой сонной тишине, меня пугает. Я представляю себя неким монстром, разгуливающим по опустевшему городу.
Но тут к грохоту моих шагов прибавляется еще один звук – странный, я не сразу могу определить его суть, но подающий неясную надежду. Останавливаюсь и прислушиваюсь. Легкое ритмичное постукивание… Каблуки? Нет, так может постукивать трость по асфальту – трость слепого.
Иду на этот почему-то обнадеживающий звук, стараясь ступать неслышно, чтобы его не спугнуть, не потерять. Сворачиваю на перекрестную улицу – и вижу ее, девушку из парка. Ну конечно, это она, никто другой не мог бы мне встретиться на этой фантастической улице. Иду за ней осторожно, еле-еле касаясь ногами асфальта. Как уверенны ее движения, как легко она ориентируется в невидимом для себя пространстве! Трость ей совсем не нужна, она и без нее совершенно легко и свободно движется.
Ознакомительная версия.
