сегодня она точно не обнаружила рядом с собой достойного объекта для ревности. Да, она стройная и с хорошим вкусом.
– Но более странного брата нарочно не придумаешь, – заметила Марина.
И подруги опять весело рассмеялись. Вечер удался.
День после
Марина приехала к себе поздно ночью и обнаружила под дверью своей квартиры Григора. Он сидел прямо на полу, доверчиво прильнув к стене, и крепко спал, похоже, давно. Рядом стояла большая живописная корзина, заполненная цветами, фруктами и бутылками с вином. Он в первый раз приехал к ней без договоренности. Возможно, думал, что она его ждет в день своего торжества. Или просто понадеялся на это. Марина опустилась на корточки и стала внимательно рассматривать его лицо. Оно было сейчас совсем беззащитным под ее взглядом. Марина обнаружила, что у него длинные ресницы, и они вздрагивали во сне, как у ребенка после долгого плача. Какая нелепость: сердце Марины сжала жалость, так похожая на родство. Это чувство она не испытывала еще ни к кому, кроме сына. Там вечное дитя, которое не может жить без ее нежности, жалости и защиты. Тут – немолодой, опытный, практически всесильный мужчина, и он отлично живет без эмоциональной шелухи. Он искал ее и выбрал в огромном мире, чтобы приобрести все, что нужно его душе и телу, – без любви и привязанности. Как сокровище, которое держат в сейфе, чтобы время от времени убеждаться в том, что оно есть. И почему Марине вдруг показалось, что великий Вагранян однажды не сможет помочь одному человеку – себе самому.
Она сначала открыла ключом входную дверь, затем потрясла его за плечо.
– Ну, здравствуй, – сказала она, когда он открыл глаза. – Я приехала бы раньше, если бы ты позвонил.
– Не переживай, дорогая, – улыбнулся он. – Я просто хотел неожиданно поздравить. И я отлично выспался тут.
Они посидели за столом, обильно заставленным прекрасными яствами из корзины, почти ни к чему не прикасаясь. Рассвет лег печалью на их усталые лица. Марине скоро собираться на работу, а у Григора сложная операция в одной из клиник, в которых он практикует. Он, собираясь поздравить Марину с защитой, назначил и дату операции. Не пропадать же целому дню, когда люди ждут и страдают.
Ирина собиралась на работу, как на каторгу. Нога, конечно, жутко разнылась. Голова была тяжелой, а в глазах как будто битое стекло. Она не спала ни минуты этой ночью, точнее, в тот ее кусочек, который провела в своей постели. Крутилась, билась со своими одеялами, пытаясь выбросить из головы картинки и воспоминания вечера в гостях у Алексея. Отсюда, из темного одиночества, все казалось мучительным, неловким, даже постыдным. Ведь совершенно очевидно, что они с Мариной притащились в семейный дом не просто в гости к нормальным людям, а с видами на чужого мужа, который имел неосторожность поднять с гололеда одну неуклюжую женщину с одичавшей и больной душой. И был настолько беспечен, что открыл дверь своего жилья, рассчитывая всего лишь приобрести новых друзей, комфортных в общении, легких, открытых, в идеале даже веселых. Что получилось? Алексей сидел рядом с чужими, не слишком доброжелательными тетками и без конца якающей женой и тосковал по умершему товарищу, понимая, что замены в дружбе не бывает.
Ирине удалось принять душ, одеться. Попыталась выпить кофе, но горло сдавил спазм волнения и тревоги. Она не находила в себе сил ни выйти из дома, ни явиться к другим людям – в коридор кафедры, в аудиторию. Чуть не вцепилась в спасительную мысль: нет никаких проблем, можно сегодня все отменить, сказать, что еще болеет. И остаться дома, закутаться в одеяло с головой, надышать себе сон и покой. Но ведь любому ежу понятно, что через день, неделю, месяц выбраться из норы будет еще труднее, и левая нога станет симулировать все отчаяннее, пока не доведет себя до полной инвалидности. Нет, надо собрать всю свою решимость, сделать это, отработать день как разумный, профессиональный человек. А потом… Потом очень хорошо подумать, почему столько смятения в ее сердце из-за одного полузнакомого мужчины.
Алексей встал очень рано, мельком взглянул на жену, свернувшуюся уютным клубочком у противоположного края кровати. На ее глазах, как обычно, черная маска для сна, в ушах беруши. Идея заказать кровать шириной в три метра возникла после того, как Алена категорически отвергла его предложение об отдельных спальнях. Ничего коварного в этом предложении не было, наоборот: у самых близких людей должна быть возможность отдохнуть друг от друга, не думать о том, что ты можешь помешать, разбудить, вызвать раздражение. Алексей считал, что это нужно не потому, что у них что-то не так, а потому, что все нормально, даже отлично. Прекрасные отношения: доверие и теплота, физическая совместимость, взаимная моральная ответственность. Да, именно такими словами Алексей определяет для себя ценность своего брака. Звучит, как в протоколе, но он убежден, что лишь такая отлакированная нормальность, подсушенные эмоции и сдержанные, корректные желания спасают людей друг от друга, от самих себя и не дают браку превратиться в катастрофу. Он слишком хорошо знает, что шаг вправо, шаг влево от жесткой нормальности могут приблизить лишь пропасть, а о побеге не будет и речи. Он это видит вокруг и постоянно, он мысленно это всегда примеряет на себя.
Короче, его идея с отдельными спальнями сразу была зарублена на корню. И не потому, что Алена так жаждет его общества каждую секунду, пылает и взывает. Все ровно наоборот: Алена обожает и по-настоящему лелеет только себя, и для нее это почти подвиг – подвергать себя риску быть разбуженной мужем, который часто возвращается очень поздно, потерять часы своего сна, если ему нездоровится или просто не спится. Но она мужественно натягивает повязку на глаза, толкает затычки в уши, как стойкий охранник на страже собственного покоя, и полностью уверена, что таким образом создает и держит в своих тонких, сильных руках самый правильный брак на свете. Другого ей не надо.
Это все примитивно, это раздражает Алексея? Да, разумеется. Это просто бесит, и… это такое благо, на которое можно променять даже свою свободу. Все постоянно в одной плоскости, без дыма пожаров,
