траектории, быстрее всей планеты, и я порой гадала, как это мы до сих пор не оторвались от земли.
Я всегда подозревала, что ссоры мгновенно выветривались из головы родителей, испарялись, как будто их и не было вовсе. Но ко мне их скандалы возвращались постоянно: проползали в щели под дверями, впитывались в страницы книг, которые я читала, витали в воздухе едва уловимым, ускользающим запахом. Находиться рядом с подобной агрессией мучительно, однако не находиться рядом было гораздо хуже: это значило вздрагивать от любого шума, обзавестись навсегда странными страхами. Я стала бояться ярмарочных аттракционов, громких строительных работ и лая собак.
* * *
В тот день для нас утреннее прощание было необычным. Мы не поцеловались. Этого не смог сделать даже Джейк, эксперт по нормальности. Вместо поцелуя он помахал мне рукой, поворачиваясь к двери. Даже взглядом со мной не встретился. Я проводила взглядом его и мальчиков. Джейк взял под мышку школьные рюкзаки, которые сыновья отказались нести сами. Я слышала его голос, когда он переводил детей через дорогу и велел им быть осторожнее. Он был в теплом пальто и вязаной шапке. Под пальто он надел хороший джемпер – подарок его матери. Под джемпером была белоснежная хлопковая рубашка с тонкими синими полосками. А под рубашкой – я это знала – была царапина. Теперь она стала еще бледнее, приобрела персиковый цвет, и краешки кожи уже начали срастаться.
Джейк бы точно сказал, как этот процесс называется. У него был научный склад ума, он был биологом по профессии, изучал пчел. Иногда приносил домой крошечные фрагменты своих работ и время от времени что-то мне объяснял простым, понятным языком. Однажды он мне объяснил, что название «пчелиная царица» неверно по сути. Царица вовсе не правит в улье. Ее единственная функция состоит в рождении потомства. Вот это дело полностью в ее власти.
В школе учителя спрашивали, почему я то и дело рисую ее – женщину с крыльями, длинными волосами и обвисшим животом. «Она птица? – спрашивали меня. – Она колдунья?» Я качала головой и ничего им не отвечала.
Я никогда не говорила о ней своим подружкам, не упоминала ее во время наших игр. Я прятала ее внутри себя, на самом краю поля зрения. Она появлялась и тут же исчезала.
После того как муж и дети ушли, мое сознание словно бы распалось на части. Разрозненные настроения потонули в пространстве пустых комнат. Именно здесь я впервые попробовала удаленную работу и как будто стала жить удаленной жизнью, перенесла все свое существование в стены этого дома, взятого в аренду. Я прожила в этом городе большую часть жизни – уезжала только на учебу в университете в другой город, который был почти близнецом этого, – но мне раньше никогда не удавалось стать хозяйкой хотя бы части собственности. А здесь, в этом доме, я обрела свое место, пусть даже на какое-то время. «Разве жизнь – это, в принципе, не временное явление? – спрашивала я у себя. – Разве постоянство – не фантазия?» И все же я ничего не могла поделать со своим желанием постоянства, я хотела почувствовать безопасность, обрести иллюзию, будто четыре стены могут сберечь твою жизнь, удержат на земле.
В первые годы нашего супружества мы побаивались думать о покупке дома, то мы были слишком небогаты, то чего-то боялись – об этом можно рассказать по-разному, – а потом покупка недвижимости стала невозможной. Карьера Джейка продвигалась очень медленно, моя толком и не начиналась, а цены в нашем районе поднялись быстро, выросли, как плесень внутри забытой банки. Теперь купить здесь дом могли бы только банкиры, корпоративные юристы, высокооплачиваемые сотрудники мультинациональных фармацевтических компаний – люди, доходы которых странным образом шли вразрез с их вкусами. Они украшали свои дома эдвардианскими витражными окнами, а на полки ставили книги, оставшиеся со времен учебы в университете.
В этих домах большинство женщин не работали. Их мужья были настолько заняты бизнесом, что им требовались домохозяйки, няньки, они хотели, чтобы кто-то постоянно суетился и порхал в доме. Женщина – жена – могла быть и тем и этим, и пятым и десятым, а еще могла чем-то себя занять, к примеру, стать членом родительского комитета.
Даже не знаю, почему я считала, что чем-то от них отличаюсь. Нет, наверняка я была точно такой же, только денег у меня было меньше. Сегодня, как и в любой другой рабочий день, я должна была написать текст – руководство для термоклеевой брошюровочной машины. В подростковом возрасте я мечтала стать писательницей и воображала, что буду сочинять нечто более содержательное, чем фразу, которую довела до ума сегодня: «Во избежание несчастных случаев располагайте провода так, чтобы за них нельзя было зацепиться при ходьбе». Но, возможно, мне не удалось бы сочинить ничего более полезного – такого, что могло бы спасти кого-то от смерти.
До рождения детей я нашла работу в университетском издательстве, и это было очень близко к интеллектуальной жизни, к получению степени доктора философии, возможностью обретения которой я когда-то не воспользовалась. Я продвигалась от строки к строке плотных, скучных текстов, находила ошибки, правила их. Я продолжала заниматься этой работой даже после рождения Пэдди и оправдывалась за каждую его болезнь всякий раз, когда вынуждена была отпрашиваться. Меня окружали коллеги-мужчины, работавшие допоздна и очень быстро, и запах их пота наполнял небольшой офис. Я понимала, что речь идет о моих амбициях, но когда я стала фрилансером (после рождения Тэда, чтобы проводить больше времени с детьми), мне пришлось работать с чем попало: с гостиничными буклетами, проспектами частных школ, материалами тренинга разных компаний. Я убеждала себя в том, что так я вижу мир, что я его описываю. Может быть, так оно и было.
Но сегодня я никак не могла сосредоточиться. Я бесцельно бродила по комнатам, смотрела в окна, пытаясь что-то увидеть. Стала наблюдать за женщиной, которая переходила дорогу с детьми. Она была бледна, все краски ее лица растворились в том, что ее окружало – домах, улице, яркой одежде ее детей. Переходя через проезжую часть, женщина шла впереди детей, заслоняя их собой.
Я ушла на кухню и приготовила себе чай. Не дождавшись, пока он хоть немного остынет, я сделала глоток и обожгла кончик языка. Я не могла перестать думать о Ванессе, ее быстрых взглядах, ее самовлюбленности и о том, как она улыбалась Джейку. «По-матерински», – думала я раньше. У меня противно засосало под ложечкой. Я
