Матвей положил трубку и поднял на меня глаза — я тут же очнулась. Спокойный холодный властный взгляд синих глаз, невозмутимый голос:
— Я слушаю вас, Елена Васильевна.
Он подождал, пока я сяду, и потом сам опустился в кресло за своим рабочим столом.
— Павел Андреевич, я не отниму у вас много времени. Посмотрите, пожалуйста, вы здесь никого не узнаете?
Я специально села на стоящий слева стул, потому что увидела на столе Матвея рамку с чьей-то фотографией, и мне очень хотелось посмотреть, кто на ней. Перегибаясь через стол, чтобы протянуть конверт, я смогла бы это сделать — бабское любопытство, уж никак не профессиональное. Мне это удалось: на снимке была немолодая светловолосая женщина, которая сидела в кресле на фоне горящего камина. Наверное, мать, подумала я.
Матвей посмотрел фотографию и сказал:
— Это я, но трудно сказать в каком году это было. Что еще вас интересует? — его голос совершенно ничего не выражал.
Я быстро уточнила:
— Это снимок 95-го года. Я хотела узнать у вас, не знакомы ли вы с этими близнецами. Конечно, прошло достаточно много времени, но, может быть, вы их помните? Меня интересует, где я могу их найти.
— Кого-то они мне напоминают, но не пойму кого, — Матвей продолжал рассматривать снимок.
Я обратила внимание на старинную, причудливой формы печатку на безымянном пальце его левой руки — серебристый выпуклый узор на черном фоне. Судя по виду, она была сделана из какого-то обыкновенного металла. Странно, подумала я, при его деньгах он мог бы себе позволить любую, хоть из цельного алмаза выточенную.
— Павел Андреевич, они очень похожи на артиста Александра Власова.
— Вы правы, действительно похожи, но, к сожалению, ничем не смогу вам помочь, — он вложил фотографию в конверт и протянул мне, невозмутимый равнодушный голос, безразличный взгляд темно-серых глаз.
Все ясно. Аудиенция окончена. Визитеров любезно просят выйти вон.
Я поблагодарила Матвея, распрощалась и вышла в приемную. Меня тут же, можно сказать, отконвоировали вниз, поэтому я снова ничего не смогла рассмотреть, хотя очень хотелось.
Я отъехала пару кварталов и остановилась, чтобы покурить и осмыслить наш разговор. Я сидела и вспоминала, как он разговаривал с бабушкой и матерью. Да, оказывается, есть люди, перед которыми такой лев падает на спину и, подставляя живот, просит, чтобы его почесали, мурлыча от удовольствия.
Интересно, женат он или нет. Наверное, нет, тогда бы на столе стояла фотография жены и детей, сейчас это модно. Хотя сомнительно. Ведь для такого человека, как он, понятие моды не существует. Странно, но я совершенно не обратила внимание, во что он одет, обычно я замечаю такие вещи, ведь по одежде можно узнать о человеке гораздо больше, чем он захочет о себе рассказать.
Я позвонила Коле узнать насчет архива. Он обо всем договорился и велел обратиться к директору Светлане Николаевне от его имени.
Относительно недавно выстроенное здание областного архива ЗАГС снаружи смотрелось довольно пристойно, но изнутри производило очень тягостное впечатление. Жуткого зеленого цвета масляная краска, которой, наверное, еще при строительстве были выкрашены стены, местами отлетела. Линолеум был протерт до дыр и пестрел разноцветными заплатами. В коридоре вдоль стен стояли друг на друге какие-то коробки и ящики с болтающимися на них картонками, оставляя для прохода узенькую щель, в которой два человека смогли бы разойтись только боком и выдохнув.
Я с состраданием смотрела на попадавшихся мне по пути к директорскому кабинету женщин, ведь они проводили в этом кошмаре большую часть жизни. Мало того, что они были одеты в безобразные темно-синие рабочие халаты, способные изуродовать самую стройную фигуру, так еще этот ужасный свет частично перегоревших закрепленных на потолке люминесцентных ламп придавал их лицам совершенно противоестественный оттенок. Представляю, с какой тоской они идут по утрам на работу.
Светлана Николаевна оказалась пожилой седой женщиной. По внешнему виду она никак не походила на матерую канцелярскую крысу, а скорее напоминала очень уютную белую мышку, которая всю свою жизнь провела между стеллажами, и ее совершенно не. коснулись произошедшие за стенами архива перемены. Может быть, поэтому ее глаза сохранили такое детское, радостное, немного наивное выражение. Она встретила меня очень приветливо:
— Здравствуйте, Елена Васильевна, присаживайтесь. Меня предупредили, что вам наша помощь потребуется. Какая же интересная у вас работа! А вы знаете, нам ведь тоже приходится иногда проводить целые расследования. Порой такие интересные запросы попадаются. Сейчас стало модно свою родословную знать. Раньше ведь как было, знали деда с бабушкой, в лучшем случае, прадеда. Теперь же хотят знать всех поименно, где жили, чем занимались. Наверное, это хорошо, что люди стали историей своего рода интересоваться, как вы думаете? Одно время все больше поступали просьбы подтвердить немецкое или еврейское происхождение, ну это для выезда на историческую, так сказать, родину. Откуда только письма не приходили! Очень много из Сибири было, с Севера, из Казахстана, куда немцев в войну высылали. А сейчас другая мода пошла. Вот, например…
Нет, пора было остановить симпатичную старушку, а то она меня просто заговорит.
— Светлана Николаевна, в моем случае, я думаю, особых сложностей не предвидится, не такое уж это далекое прошлое.
— Да-да, конечно, — видно было, что ей не хотелось слезать со своего любимого конька, но, вспомнив, что я пришла все-таки по делу, она вызвала в кабинет молоденькую девушку Иру и препоручила меня ее заботам.
Я объяснила Ире, что мне нужно посмотреть журналы регистрации свидетельств о рождении за 1974 год по всем районам нашего города. Ира понятливо закивала, рассматривая меня с нескрываемым любопытством, видимо, слухи о моей профессиональной принадлежности уже успели широко распространиться по всему зданию. Не удивлюсь, если чуть позже любопытствующие будут приходить посмотреть на меня, как на редкий музейный экспонат.
— Пойдемте, я проведу вас в зал, где вам будет удобно работать, — предложила Ира.
Комната, громко именуемая залом, напомнила мне своим видом сельсовет времен первых пятилеток: лампы под железными колпаками стояли на страдающих сильной кривоногостью столах, чьи столешницы были деревянными только по краям, а середина покрыта где сукном когда-то зеленого цвета, где дерматином. Стулья заслуживали особого внимания: судя по виду, садиться на них нужно было с соблюдением особого ритуала, известного только посвященным. Мало того, что они были очевидно шаткие, складывалось впечатление, что кто-то специально, старательно, потратив на это немало времени, делал на них ножом зазубрины, исключающие всякую возможность встать с них в целых колготках и без затяжек на юбке. Будь ты трижды «Omsa» и четырежды «SiSi», против наших родных стульев тебе ни в жизнь не устоять!
Спасительница Ирочка дала мне рабочий халат, каких я здесь уже насмотрелась (я обречено его надела — без него здесь действительно было не обойтись), и ушла за документами. Она принесла нужные нам журналы — их оказалось неожиданно много, и мы сели за работу. Ирочка сказала, что по ее опыту за один день можно управиться.
Записи попадались самые разные: аккуратные, сделанные хорошим почерком, и жуткие нечитабельные закорючки с массой исправлений и последующим исправлением исправленного. Когда у меня в глазах от напряжения уже начали чертики плясать, я решила сделать перекур, а Ирочка, якобы, желая показать мне место для курения, пошла вместе со мной. Я прекрасно понимала, что ей просто хочется поболтать — ведь коллеги теперь ее вопросами замучат — не каждый же день к ним в архив живые частные детективы заходят.
— Елена Васильевна, только вы не смейтесь, пожалуйста, а вам стрелять приходилось? — в ее широко открытых глазах было столько восторженного интереса, ну, дитя дитем.
— И неоднократно, Ирочка, — улыбаясь, ответила я. — Правда, в основном в тире, я ведь раньше следователем в милиции служила. Только мне и тогда, и сейчас как-то все больше головой приходится работать.
