Из одиночной камеры Матвея перевели в шестиместную. По представлениям Бутырки, это почти что «люкс». Соседи его не раздражали, да и сам он уже успел соскучиться по общению.
Заложив руки за голову, Матвей блаженствовал на шконке. Приятно было осознавать, что через каких-то двадцать четыре часа тюрьма окажется в прошлом, а в кармане у него окажется совсем новенький паспорт на имя уроженца города Львова. Для пущей схожести останется только отпустить усы, научиться ругать «москалей» и лопать сало за обе щеки. Уже через сутки его бронхи очистятся от тюремного смрада, и он наполнит их чистейшим воздухом свободы.
Улыбнувшись собственным мыслям, Матвей увидел, что его усиленно разглядывает маленький худенький блатной с погонялом Пупырышек.
— Неужели ты трех человек уделал? — удивился тот.
— Пупырышек, ты ошибаешься, — назидательно проговорил Матвей, повернув голову. — Не людей, а трех петухов, а это, как тебе известно, большая разница.
Блатной слегка смутился, осознав промашку:
— Нет, но… все-таки такие же, как и все…
— Здесь ты опять ошибаешься, дорогой Пупырышек, — разговор начинал его слегка забавлять. — У всех людей кишка для испражнений существует, а у них она шириной с трубу и нужна для того, чтобы заталкивать туда всякие инородные предметы. Так что со всеми пернатых я никак не могу сравнивать.
— Ну, все-таки, а внутри что-нибудь встрепенулось? — не отставал Пупырышек, придвинувшись ближе.
Тихоня пребывал в хорошем расположении духа, и можно было немного побазарить, а то и пощипать сокамернику нервную струну.
Матвей приподнялся на локте, лицо его погрубело, и с неожиданно посиневших губ слетело звучное:
— Об одном жалею, что мало порезал… Других не успел. А что ты так все расспрашиваешь, Пупырь? Может, тебе показать, как это случилось?
Пупырышек виновато улыбнулся и попятился в сторону пустующих нар.
Тихоня лишь улыбнулся в его перепуганную физиономию и возобновил прерванное занятие — разглядывание облупившейся краски на верхних нарах.
По поводу убийства Тихоня и вправду не сокрушался. Уже через неделю он начал основательно подзабывать подробности произошедшего. Ощущение было такое, как будто все это случилось с кем-то другим, с каким-то хорошим его знакомым.
Непонятно только, что это было — свойство памяти, которая оберегала его психику, или вконец огрубевшая душа. Хоть бы икнулось от пролитой крови. Атак, ну совершенно ничего! Будто мимоходом наступил на червя и потопал себе дальше, мгновенно позабыв о собственном злодеянии.
Позавчера Сан Саныч вновь посетил Матвея в одиночке. Поздоровался за руку, похлопал, словно хорошего знакомого, по плечу и, бросив на столик блок «Мальборо», произнес:
— Это тебе.
Матвей вопросительно посмотрел на Сан Саныча и проговорил:
— Я здесь столько париться не собираюсь… Кажись, уговор был.
— А ты ершистый парень, — с улыбкой произнес Сан Саныч, присаживаясь рядом, — хотя по твоему погонялу этого никак не скажешь. Сегодня тебя должны перевести в общую камеру… Не пугайся! Долго ты там не задержишься. За это время успеешь искурить пару пачек… не больше. Остальное отдашь на «общак», пускай пацаны побалуются.
— Понял, — повеселев, сказал Тихоня, разрывая блок. Вытащил одну пачку.
Подумав, распечатывать не стал.
— Камеру мне обещали подобрать для тебя приличную. После той свалки, в которой ты жил, эта покажется тебе санаторием. Телевизор, холодильник, все как положено. Я для тебя подарок приготовил, — хитро посмотрел Сан Саныч на притихшего Матвея, сунул руку в карман и положил на край стола тоненькую книжечку.
— Что это такое? — белесые брови Матвея удивленно вспорхнули, Улыбка Сан Саныча сделалась еще более располагающей.
— А ты открой да взгляни!
Матвей осторожно взял книжечку. На лицевой стороне был отпечатан герб Российской Федерации, а немного ниже большими буквами было написано: «Паспорт».
Матвей открыл книжицу и увидел собственную фотографию. Не казенную, какие можно встретить только в личном деле рецидивиста, а вполне цивильную. Лицо украшала располагающая улыбка. Интересно, в какой момент жизни они запечатлели его сияющую физиономию? И главное, где? Не на тюремном же дворике? А в графе «имя, фамилия» аккуратным каллиграфическим почерком было написано, что сия ксива принадлежит гражданину Украины Остапу Константиновичу Луценко, уроженцу города Львова.
Ничего себе дела!
— Это мой? — заметно волнуясь, спросил Матвей. Вот и предательская хрипотца в голосе появилась.
— Хм… Ну, не мой же! — Сан Саныч вытянул из рук Матвея паспорт. — Или себя не узнал?
— Нет, но…
— Безо всяких «но»! А теперь обговорим детали. Первое — за оставшуюся пару дней ты не должен делать никаких глупостей. Люди с тараканами в башке нам тоже не нужны. Понятно? — строго спросил он.
— Что ж не понять? — взгляд Матвея проследил за рукой Сан Саныча, которая безмятежно повертела паспорт, а потом равнодушно опустила его во внутренний карман пиджака.
Матвей невольно поморщился, как будто вместо обещанной амнистии его приговорили к пожизненному заключению.
— Через пару дней тебя должны будут перевести в Лефортово, как особо опасного преступника. Документы на твой перевод уже готовятся.
— И сколько же мне придется пробыть в Лефортове? — не скрывал своего разочарования Тихоня.
— Не перебивай, — строго произнес Сан Саныч, при этом его подбородок раздраженно дернулся. — И советую тебе впредь слушать меня внимательно. Тебе все ясно? — небольшие глазки Сан Саныча, наполненные арктическим холодом, впились в лицо Тихони и без труда отыскали его блуждающий взгляд.
— Да, — еле выдавил из себя Матвей, понимая, что у него не хватает воли противостоять круглым кабаньим глазкам своего нового знакомого.
Сан Саныч попросту был сильнее.
Точно такое же смятение испытывает более слабый зверь, повстречав матерого соперника на узкой тропе. Могучему самцу достаточно всего лишь поворота головы, чтобы слабовольный, поджав хвост, отскочил в сторону. В природе побежденного соперника добивают редко: даже у самого кровожадного зверя не хватит решимости перекусить артерию, подставленную под клыки в знак покорности. Роль невозмутимого чистильщика берет на себя дикая природа, отодвигая на задворки естественного отбора неудачников. Иное дело людские отношения, где сильнейший, не ведая о великодушии, запросто, безо всякого внутреннего содрогания, наступает на склоненную голову, взывающую к милосердию.
Сан Саныч знал о великодушии не понаслышке. И в то же время он был матерый зверь, сознающий собственную силу и обладающий немалыми возможностями.
— Вот и отлично, — сказал Сан Саныч, улыбнувшись. — Кажется, мы поняли друг друга. В Лефортове ты не пробудешь и часа, — едва ли не по слогам проговорил он. — Тебя будут перевозить в «луноходе», в нем ты сбросишь свою форму, — с нескрываемой брезгливостью показал он на засаленный ворот робы Матвея, — и наденешь простой серый костюм, который будет лежать на сиденье. У тебя пятидесятый размер?
— Да.
— Я так и думал, — удовлетворенно качнул головой Сан Саныч. — Будет момент, и ты выйдешь из «лунохода». У Госпитального моста тебя будет поджидать обыкновенное такси. Не пугайся, там наш человек. Он отвезет тебя туда, куда нужно, и считай, что твоя стажировка уже началась. У тебя есть вопросы?
— А меня не хватятся?
— Отвечаю… Ты будешь убит во время побега. И твой труп будет предъявлен и опознан.
Лицо Тихони болезненно поморщилось.
— Это как же?
— Не пугайся, — ухмыльнулся Сан Саныч. — Это будешь не ты. Скажем так, труп будет принадлежать твоему двойнику. У него будут даже твои наколки. — Он остановил свой взгляд на кистях Тихони, черных от выколотых перстней. — Все обойдется, как говорится, без особых хлопот. Труп сдан, труп принят. Лицо покойного будет обезображено до неузнаваемости, и опознавать тебя будут по особым приметам, а они совпадут полностью. И чтобы уж совсем не возникло ни у кого нареканий, в этот же день труп сожгут в крематории, а урну с прахом зароют где-нибудь на задворках кладбища. Тебя устраивает такой расклад?
— Вполне. Можно еще один вопрос?
— Спрашивай, — охотно разрешил Сан Саныч. Игра во всемогущего дядю его слегка забавляла. Несмотря на тюремные университеты, Матвей выглядел деревенским увальнем, тридцать три года пролежавшим на теплой печи. Не стоило даже объяснять, что для спецслужб подобная операция всего лишь семечки, так сказать, обыкновенная текучка, с которой сталкиваешься едва ли не ежедневно.
Все-таки приятно чувствовать себя всемогущим и знать, что за твоей спиной находится сильнейший аппарат подавления.
— А кто будет… этот человек?
— Ну, право, ты меня удивил! — по губам Сан Саныча скользнула снисходительная улыбка. — И это я слышу от человека, который несколько дней назад отправил на небеса три грешные души.
