- Пестряков-Водкин, то есть Боткин и Семен Шор. Вы их знаете?
Женщина как перекатывала в пальцах хлебный мякиш, так и продолжала перекатывать. На меня не взглянула. Но ответила не вдруг, как бы преодолевая сонную одурь, как бы не считая свой ответ хоть чуть интересным для меня:
- Пестряков? Шор? Вроде, слышала... Вероятно, это очень незначительные писатели...
- Да, вы правы - малоизвестные и весьма немолодые люди, - подтвердила я.
- Но все равно жаль их, - сказала она.
- Конечно, - отозвалась я.
- И чем же вы будете заниматься теперь? - спросила меня, почесывая ногтем ложбинку между носом и верхней губой. - Куда-нибудь поедете?
- Да, - полусолгала я. - На море или в Швейцарию. Пора отдохнуть.
- Прекрасное место. Великолепные горы. Мы были там с Владимиром Сергеевичем... И зимой, и летом. Он даже пробовал встать на лыжи. Вы не представляете, сколько энергии было в этом человеке! Фонтан! Каскад! Фейерверк!
"Но Андрей с его тренированным телом оказался куда притягательней", сказало во мне это самое женское, задиристое, ядовитое.
Стук прекратился. Беспокойная бабочка вылетела в распахнутое окно веранды.
- Я не знаю, как вы, - сказала я, не гася доброжелательности в своем взоре, устремленному на умную, выдержанную женщину, - но я не люблю, когда поблизости летают бабочки. Они словно бы усиливают тревогу...
- Нет, я их воспринимаю иначе, - отозвалась она. - От них на меня веет чем-то веселым, детским. Я маленькой любила бегать по лугу за бабочками. Ни разу не поймала, но очень, очень старалась поймать.
В окне появилась голова Андрея. Он положил руки на подоконник, в кулаки уперся подбородком. Я сделала вид, что не заметила его появления.
- Какой чудесный у вас чай, - сказала и в том же тоне совсем-совсем о другом. - Кстати я недавно была у Натальи Ильиничны...
- У этой крейзи? Жалкой алкоголички?
- Да, - подтвердила я рассеянно. - У нее... Вид, конечно, не для парада... По-своему несчастная женщина...
- Несчастная, но в своем несчастье виновата исключительно сама, возразила мне Ирина. - Богатство, почет, принадлежавшие по праву лишь Михайлову, вскружили ей голову. Бросилась в омут удовольствий. Создала для него невыносимую обстановку. В итоге - крейзи! Впрочем, она, верно, генетически была предрасположена к сумасшествию... В абсолютно жутком виде?
... Я стояла на краю. Я забралась на самый верх вышки для прыжков в воду. И сейчас или же прыгну, согласно правилам, или сорвусь от перенапряжения и разобьюсь при падении... И прахом пойдут все тренировки... Такое со мной уже было. В тринадцать лет. Еще чуть-чуть - и отбила бы весе все внутренности... Но успела, уже в полете, уже на полпути к больничной койке, дала телу команду сконцентрироваться и врезалась в тяжелый водяной пласт как положено...
- Да, вы правы, - польстила без нажима. - Вид у нее... не классный. Но она хочет действовать, работать. То ест у неё есть планы... У неё есть какие-то рукописи Владимира Сергеевича.
- Врет, - отрезала Ирина Георгиевна. - Очередной бзик. Видно, во сне увидела красное. Она терпеть не может красное. Видно, скоро опять её отправят в больницу.
- Она сама говорит об этом. И очень не хочет. Но не это меня покоробило, Ирина Георгиевна.
- А что же?
- Она собирается на днях дать интервью какому-то, как она выразилась, "любимому" журналисту.
- И что же? Пусть дает!
- Боюсь, что "не пусть", - вздохнула я. - Она хочет опорочить имя Владимира Сергеевича. Она намекает на какие-то тайны, вот, мол, как раскроет их в интервью, так и поднимет бурю, и опорочит Владимира Сергеевича, и отплатит ему за то, что бросил её. Она при мне звонила этому журналисту. Он собирается прийти к ней в понедельник, то есть через три дня.
- Дрянь, глупая дрянь, - Ирина небрежно смахнула со стола крошки от печенья.
Андрей молчал. На веранде ощущалась тишина. Казалось, стало слышно потаенное шуршание пятнистых теней от березы, плавающих на белой скатерти и лакированным доскам пола.
- И все-таки... вдруг она... - завела, было, я свою лукавую шарманку. - Сейчас любая сплетня на вес золота. Даже от посторонних людей. А то вдруг сама бывшая жена с откровениями! Журнал расхватают как горячие пирожки!
Ирина держалась молодцом. Она даже потянулась, словно бы со сна, и попросила меня с тем особым оттенком голоса, который бывает у политиков, когда они лгут во имя высокой цели:
- Ах, оставьте! Кто будет слушать эту ненормальную! Пусть городит! Смотрите, смотрите, какая прелесть! - она всплеснула руками, глядя на яркий шелковый лоскуток - бабочку-лимонницу, танцующую прямо над головой молчаливого Андрея.
- Ой, мне пора! - вроде, спохватилась я, ибо впереди меня ждали какие-то великие, сверхсрочные дела.
- Вас проводить? - спросил Андрей.
- Не надо. Спасибо! Лето! Воздух! Красота! Идти, ни о чем не думать одно удовольствие.
Я шла и думала: "Молодец, Татьяна! Неплохо, неплохо сыграла свою роль! Теперь остается только ждать..."
И ещё думала, уже поскучнее, о том, что сама приучилась лгать и придуриваться во имя все той же высокой цели, что, однако, по-другому нельзя и что, все-таки, эта охота на человеков - ужасное дело, и очень-очень мало подходящее для женщины, даже если это охота на убийц...
Однако внутри, помимо воли и всяческих гуманистическо-эстетических сомнений, дрожало и пело ликование охотника, который вот-вот и собьет птицу влет. Еще чуть-чуть, и разлетится вдребезги любовная лодка самоуверенной лицедейки Ирины и её молодого бой-френда о непреложный закон бытия: зло наказуемо.
Впрочем, целиком доверять этой своей догадке, что Андрей и Ирина пара злодейская, что на их совести смерть Михайлова, Пестрякова-Боткина, Шора и Нины Николаевны, - я не могла. Мне надо было поставить ещё один капкан - в доме Клавдии Ивановны. Ведь эта старая дама ясно дала мне понять, что в случае каких-либо поклепов на бывшего мужа - она не смолчит, найдет средства "утихомирить обнаглевшего клеветника". Да и эпизод с белым итальянским платьем Софьи Марковны о многом говорил. Ведь не всякий внук "известного, знаменитого" и не любой преуспевающий клипмейкер дворянских корней способен злонамеренно, в отместку облить его крюшоном... Даже если мадам и пообещала создать свой мемуар и чего-то там рассекретить про его бабушку и дедушку...
Но какой же сердечной, великодушной оказалась эта высокая, очень старая леди в легком платье туманно-голубого цвета! Она обрадовалась мне как родной:
- Танечка! Как это хорошо... ваш приход! Я всегда уважала людей слова и дела! Простите меня великодушно за то, что не совсем поверила в ваше обещание написать статью о Владимире Сергеевиче! Сейчас ведь молодежь достаточно бесцеремонна и легкомысленна... Мы сейчас с вами посидим, выпьем кофе... Мне внук привез восхитительные конфеты с ликером из Англии. Садитесь, садитесь...
Я пила кофе с конфеткой, хотя это было не по правилам, но очень вкусно. А Клавдия Ивановна читала в это время мои статьи-наживки.
- Благодарю вас от всего сердца, - произнесла она, наконец, и на полминуты приложила газеты к своей груди. - Как это дорого, когда молодое поколение с уважением воспринимает опыт старших, когда оно способно отличить истинное от подделки, высокое от низкого. Вы, Танечка, совершенно правильно уловили одно из главных качеств произведений Владимира Сергеевича. Он, действительно, всегда стоял на страже высокой морали, всегда с глубочайшим уважением относился к людям труда, всегда старался поднимать животрепещущие проблемы нашего общества. Открою вам наш семейный секрет. В свое время один очень большой человек включил молодого писателя Михайлова в группу для поездки в Америку, чтобы там вести агитацию за мир... С тех пор он был постоянным членом Комитета борьбы за мир. А это, вы понимаете, очень ответственно... И, конечно, приносило свои плоды. Все-таки наша страна много десятилетий не брала в руки оружия. Это теперь, когда ниспровергается все, что попадается под ноги, у нас льется кровь в Чечне, Таджикистане, Грузии... Безумное время! Безумная литература, где сплошные убийства, мордобой, насилие! Есть опасная тенденция - оплевывать выдающихся людей прошлого. Поднимают руку даже на Льва Толстого! Как вам это нравится? Вы сделали очень доброе дело, Танечка. Вы написали светлую, добрую статью... Вы воздали должное Владимиру Сергеевичу. Повторяла и повторяю такого самоотверженного труженика, такого, не побоюсь этого слова, могучего многостаночника, как Владимир Сергеевич, - трудно найти. Он с утра до полуночи был в деле. Буквально с самого раннего утра. Создать столько романов, пьес, стихотворений - с ума сойти можно! Я, конечно, имею право презирать его как мужчину, бросившего меня с двумя детьми, но как творца никогда. Это было бы крайне жестоко и несправедливо с моей стороны. Я, Танечка, благодарю вас от всего нашего клана Михайловых! Дай Бог вам здоровья! Правда должна торжествовать! Я непременно схожу в церковь и помолюсь за вас. И вторая ваша заметка по делу, к месту... Вы абсолютно правы - очерствели многие люди от нехваток, и очень жаль, конечно, этих стариков-писателей, которых сгубила некачественная водка... Позвольте, Танечка, подарить вам эти конфеты... Мой внук, знаете ли, не умеет покупать по одной коробке, непременно в паре...
