— Ты очень близок к смерти, — прошептал он в самое ухо Цезаря.
Все подручные целились в них из карабинов и автоматических пистолетов.
Колумбиец застыл в оцепенении.
— Если я шевельну ножом, перережу артерию, — сказал Тобела. — Ты меня слышишь?
Шум, крики.
— Пусть твои шестерки бросят оружие.
Никакой реакции. Получится ли у него? Тобела подумал: теперь он понимает, какая дисциплина царит среди наркодельцов. У них тут настоящее самодержавие.
— Считаю до трех. Потом режу.
Тобела напряг мышцы, показывая, что готов на все, но рука не слишком слушалась его. Он понял, что у него перерезаны сухожилия.
— Раз!
Цезарь снова дернулся, но рука была выкручена слишком сильно — должно быть, боль он испытывал ужасную.
— Два!
— Coloque sus armas, — почти прошептал колумбиец.
— Громче!
— Coloque sus armas!
Подручные не шелохнулись — стояли как раньше. Тобела медленно начал вонзать лезвие в горло колумбийцу.
— А-а-а!
Крик был хриплый, высокий, отчаянный; Тобела понял, что лезвие что-то порезало.
Бритоголовый посмотрел на Цезаря, потом на Гриссела и выплюнул какое-то слово. Потом швырнул свой карабин в пыль.
— Давай, — сказал Тобела на африкаансе, поворачиваясь к Грисселу. — Теперь ты можешь забрать свою дочь.
На остановке на Одиннадцатой авеню она постучала в окошко «ауди», за рулем которой была женщина, и сказала:
— Прошу вас, мэм, мне нужна помощь!
Женщина оглядела ее с головы до ног, увидела грязь на ногах и поехала прочь.
— Пошла ты! — крикнула ей вслед Кристина.
Она побрела в сторону Франс-Конради-авеню, часто оглядываясь. Сейчас они уже должны понять, что она сбежала. Наверное, уже подняли тревогу и ищут ее.
На светофоре она оглянулась во все стороны. Через дорогу были магазины. Если бы только туда попасть! Незаметно. Она побежала. Какая-то машина резко затормозила; водитель нажал на клаксон. Она продолжала бежать. Добежала до середины и остановилась на разделительной полосе. Потом загорелся зеленый. Она затрусила через дорогу. Сандалии не созданы для таких упражнений!
Повернула налево, дорога пошла вверх. Уже недалеко. Она успеет, должна успеть. Она должна позвонить Ванессе. Никаких такси! По такси ее легко вычислят; узнают, где она вышла. Ванессе придется ее забрать. Ванессе и Соне. Она отвезет их на вокзал. Они сядут на поезд — на любой, куда угодно. Уедут. Она купит машину — в Бофорт-Уэсте, Джордже, где угодно. Она должна убраться отсюда. Исчезнуть.
Гриссел прошел мимо него; он видел, что Цезарь не вырвется. Полицейский шел медленно, и в руках у него ничего не было. Интересно, подумал Тобела, где его пистолет. И что означает странное выражение в глазах полицейского.
Гриссел подошел к микроавтобусу.
Он открыл дверцу. Тобела разглядел внутри какое-то шевеление. Услышал, как Гриссел что-то сказал. Тобела выгнул шею. Увидел, как шею Гриссела обнимают тонкие девичьи руки.
Он посмотрел на шестерок. Все стояли тихо. Им было не по себе. Но они выжидали, не сводя взглядов с Цезаря.
Он убедился, что держит колумбийца крепко. Он не знал, чья кровь течет по нему. Оглянулся на микроавтобус. Гриссел стоял в дверях; дочь крепко обнимала его. Ему показалось, что он слышит голос полицейского.
— Гриссел! — позвал он, потому что не знал, долго ли еще продержится.
Один из приспешников Сангренегры переступил с ноги на ногу.
— А ну, тихо! Иначе перережу горло вашему боссу.
Приспешник окинул его непонятным взглядом.
— Пристрелите их, — приказал Цезарь, но из-за кровотечения слова вышли невнятными.
— Заткнись, или я тебя убью.
— Пристрелите их! — повторил колумбиец чуть громче.
Шестерки придвинулись ближе. Бритоголовый шагнул к своему карабину.
— Сначала я убью Цезаря!
Боль в плече стала вовсе невыносимой. В голове гудело. Где полицейский? Он быстро оглянулся. Гриссел стоял рядом, рука об руку с дочерью, и сжимал свой пистолет.
Все посмотрели на Гриссела. Он подошел к первому приспешнику.
— Он тоже? — спросил он у дочери.
Та кивнула. Гриссел поднял пистолет и выстрелил. Приспешник повалился навзничь.
Отец и дочь подошли к следующему.
— И он?
Карла кивнула. Гриссел прицелился насильнику в голову и спустил курок. В ночи прогремел второй выстрел, и приспешник упал. Бритоголовый молниеносно нагнулся к карабину. Тобела понял: вот, сейчас. Он вонзил нож в горло Цезаря и оттолкнул от себя упавшее тело. Он знал, где лежит ближайший к нему автоматический пистолет, и метнулся туда. Услышал еще один выстрел. Не сводил взгляда с оружия. Ударился о землю, вытянул руки, услышал еще один выстрел. Пальцы нащупали металл. Голова кружится — потеряно много крови. Левая рука не слушается. Перекатился на другой бок. Фары «ниссана» слепят, ничего почти не видно. Он попытался встать, но не удержался.
Упал на одно колено.
Бритоголовый лежал на земле. Цезарь тоже. И еще трое. Гриссел прицелился в последнего. Теперь Карла стояла совсем близко от Тобелы. Он увидел ее лицо. И понял, что никогда этого не забудет.
Отец девушки повернулся к последнему.
— И этот?
Дочь посмотрела на него и кивнула.
За Калвинией он увидел, что над горами собираются тучи, белоснежные башни кучевых облаков в свете утреннего солнца; они выстраивались в прямую линию над сухой землей. Он хотел показать Карле эту красоту. Хотел поделиться своей гипотезой: он считал, что погода зависит от ландшафта.
Она спала на пассажирском сиденье.
Он посмотрел на дочь. Интересно, видит ли она сейчас сны?
Впереди перед ними открылась обширная равнина. Дорога шла прямо, как стрела, до Брандвлея — черная лента тянулась вперед до бесконечности.
Интересно, когда она проснется? Пропустит все самое интересное.
Священник посмотрел на газетную вырезку. Над статьей был снимок: два человека выходят из вертолета. Мужчина и молодая женщина. У мужчины темные нечесаные патлы, на висках намечается седина. В лице есть что-то славянское, выражение суровое. Голова повернута к молодой женщине — он смотрит на нее сочувственно.
Между ними заметно сходство; смутная похожесть очертания бровей и линии подбородка. Наверное, отец и дочь.
Она хорошенькая, с ровными чертами и черными волосами. Но было что-то в том, как она держит голову — смотрит себе под ноги. Как если бы она была старая и некрасивая. Может быть, у священника сложилось такое впечатление потому, что куртка, наброшенная на плечи девушки, была ей велика. Может быть, на него произвел впечатление заголовок:
«Похищение заканчивается кровавой баней».
Джон Африка, Матт Яуберт и Бенни Гриссел сидели в просторном кабинете отдела особо тяжких преступлений. Вошел Кейтер, поздоровался. Ему никто не ответил.
— Джейми, — сказал Гриссел, — у меня к тебе только один вопрос. — Несмотря на то что говорил он тихо, его было слышно в самом дальнем углу. — Это ты?
Кейтер нервно переводил взгляд с одного на другого.
— Мм… э-э-э… О чем ты, Бенни?
— Это ты поставлял информацию Сангренегре?
— Господи, Бенни!
— Ты или не ты?
— Нет! Никогда!
— Откуда у тебя деньги, Джейми? На одежду. И на дорогой сотовый телефон. Откуда деньги?
Гриссел привстал со стула.
— Бенни, — сказал Джон Африка увещевающим тоном.
— Я… — начал было Джейми Кейтер.
— Джейми, — вмешался Яуберт, — будет лучше, если ты все расскажешь.
— Это не то, что вы думаете, — сказал Кейтер дрожащим голосом.
— Что же? — спросил Гриссел, заставив себя сесть.
— Я подрабатывал, Бенни.
— Подрабатывал?
— Работал моделью.
— Моделью?! — изумился Джон Африка.
— Снимался в телерекламе.
Никто не произнес ни слова.
— Для французов. И немцев. Но, клянусь, с этим покончено!
— Джейми, можешь доказать?
— Да, шеф. У меня есть видеокассеты. Я снимался в рекламе кофе и плавленого сыра. И одежды. Еще я снимался в шведской рекламе молока, мне пришлось снять рубашку, но это все, шеф, клянусь…
— Телереклама! — сказал Джон Африка.
— Гос-споди, — прошептал Гриссел.
— Бенни, так ты из-за одежды? Ты подозревал меня только из-за моей одежды?!
— Джейми, кто-то послал факс. Отсюда. Из отдела особо тяжких преступлений. С фотографией Мпайипели.
— Его мог послать кто угодно.
— В тот день была твоя смена.
— Но я ничего не посылал!
В комнате воцарилось молчание.
— Можешь идти, Джейми, — сказал Яуберт.
Кейтер испустил вздох облегчения.
— Бенни, я тут подумал…
Все досадливо посмотрели на него.
