С улицы донесся шум — по шоссе гнали военнопленных.
Военнопленные шли молча, медленно, еле передвигая ноги.
— Нет уж, лучше сдохнуть! — подвел итог Ильин, когда колонна скрылась из виду.
Улитин понянчил на ладони пистолет:
— Последнюю пулю себе.
Дежурство перед тем, как двигаться в нелегкий и опасный путь, всегда нес Орлов. Он часто вспоминал привокзальную площадь Гродно, павильон автобусной остановки, хорошенькую актрису.
«Идти очень хорошо! С каждым шагом ближе к Москве». Жива ли ты, маленькая храбрая женщина?
Орлов будил друзей. Улитин вскакивал моментально. Ильин поднимался медленно, кряхтя — угораздило, вывихнуть ногу.
— Пошли, товарищи, пошли…
Так втроем они в начале сентября пробились к своим — босые, заросшие, голодные, сохранив партийные билеты, воинские документы, список погибших.
Орлов немедленно написал письмо жене и послал его теще, в Кинешму. Ответ пришел не скоро — в последних числах декабря, он застал Орлова в недавно освобожденном войсками Западного фронта Волоколамске.
Варвара Ивановна подробно описала, как совершенно посторонние люди привезли к ней Сережу. «Он не потерялся чудом, потому что не расставался с сумкой Киры, а в ней лежали все Кирины документы, деньги и мое последнее письмо. Как хорошо, что я указала на конверте обратный адрес, он-то и помог быстро найти меня…» О Кире Варвара Ивановна ничего не знала.
В Волоколамске Орлов присутствовал на митинге, происходившем на месте казни восьми московских комсомольцев, перешедших линию фронта для связи с партизанами и повешенных фашистами. Восемь обледенелых трупов — шесть парней и две девушки — качались, крутились на ветру и, казалось, стучали.
Орлов не мог отвести глаз от застывшего, покрытого белой маской инея лица студентки Грибковой.
В этот же день Орлову пришлось осматривать подвал, превращенный гестаповцами в тюрьму, — там нашли истерзанные, обезображенные тела арестованных, застреленных фашистами при отступлении. У входа в подвал в снегу отрыли труп неизвестного майора с выколотыми глазами. Правая рука, сжатая в кулак, была поднята — видно, перед смертью офицер в гневе замахнулся на своих мучителей. Его так и похоронили с поднятым кулаком.
В эту ночь Алексей Иванович не смог уснуть, с тоской думал о Кире: «Где она? Где?» Ответа никто дать не мог. Оставалось лишь надеяться.
Три года Орлов не мог вырваться к сыну. Вскоре после освобождения Волоколамска Алексея Ивановича взял к себе генерал Болотин. Дел хватало, и Орлов не осмеливался попросить отпуск, пока сам генерал не предложил:
— У тебя впереди серьезное поручение, давай съезди к сыну. Двух дней хватит? В крайнем случае можешь три…
От вокзала до дома Орлов не шел, а бежал, прохожие оглядывались на него: «Куда так спешит подполковник?»
Встреча вышла и радостной и горькой: Сережа, посмотрев на подарки, вежливо сказал «спасибо», но интереса к игрушкам не проявлял, а когда бабушка вышла из комнаты, по-взрослому спросил:
— О маме ничего не слышно?
Варвара Ивановна при Сереже не вспоминала о Кире — видимо, опасалась касаться при ребенке самого больного.
За весь вечер Сережа еще только раз напомнил о матери. Отец спросил, в какой школе учится сын.
— В той же, где училась мама…
И посмотрел на бабушку: правильно ли он поступил, ответив так?
— У него две школы, — пришла на помощь бабушка. — Обычная и музыкальная… — И улыбнулась: — Только сольфеджио не любит…
В три часа утра предстояло идти на вокзал. Орлов, уложив сына спать, просидел с тещей до рассвета. Варвара Ивановна рассказывала о городских новостях, лишь бы не говорить о Кире.
— Отца Василевского вчера видела. Ему наши горсоветчики какой-то особый паек предложили, а он отказался: «Не я маршал, а сын…»
Под конец Варвара Ивановна не выдержала, заплакала:
— Неужели погибла?
Орлов молчал.
— Только не женись, Алеша, пока война не кончится… Вдруг она живая… Я тебе Сереженьку поднять помогу.
— Что вы, мама!
Он впервые назвал ее мамой, и Варвара Ивановна заплакала навзрыд.
О том, что впереди у него опасное поручение, Орлов не сказал ни слова.
Орлов ходил по камере, потом вынужден был сесть: у него вдруг закружилась голова, все стало расплываться… Какая-то чертовщина!
Алексей Иванович не знал, что в кофе подмешали порошок, расслаблявший, по мнению немецких врачей, волю.
— Спать так спать, — вслух сказал он и лег.
Через «глазок» за ним наблюдал поручик Астафьев, которому приказали, как только Орлов станет засыпать, немедленно сообщить об этом Власову. «Их превосходительство желают беседовать с задержанным лично и хотят начать разговор неожиданно, врасплох».
— Добрый день, Алексей Иванович!
Перед Орловым стоял человек высокого роста, в полувоенной форме. Первое, что бросилось Орлову в глаза, — на редкость большие круглые очки с толстыми широкими дужками. Казалось, лица у человека не было — очки на широком мясистом носу прикрывали все остальное.
Орлов сразу вспомнил Ялту, санаторий «Аэрофлот», где он несколько лет назад отдыхал с Кирой, не просто отдыхал, а проводил беззаботный, веселый медовый месяц. «Господи, как же там было хорошо!»
— Не узнаешь, Алексей Иванович? А? Может, разговаривать не хочешь? Напрасно…
«Это же Власов! Конечно, он… Тогда он был подполковником. Совершенно верно…»
— Почему не хочу? Хочу! Не каждый день с предателем встречаться приходится…
Дверь распахнулась, унтер-офицер внес кресло, поставил его, смахнул невидимую пыль. Власов сел.
Орлов засмеялся:
— Здорово вымуштрованы!
— Каждый обязан добросовестно выполнять свои обязанности.
— Такие афоризмы записывать надо. На мраморе вырубать. Предатель о добросовестном выполнении обязанностей!
— Это у вас все просто. Предатель, и все. Жизнь сложнее. Никто не знает, сколько я всего передумал, пока этот свой шаг сделал.
— Оправдываетесь?
— Мне оправдываться не в чем и не перед кем.
— Перед Родиной, перед народом…
Власов снял очки, неторопливо протирал стекла. Орлов вспомнил, как в Ялте Власов на пляже, даже купаясь, не снимал очков. Кира шутливо спросила:
«Вы и спите в очках?»
Власов серьезно ответил:
«Привык».
Очки действительно делали его более солидным. Как только Власов оставался без очков, сильнее выпирала тяжелая нижняя челюсть с жирной губой, на широком, скуластом, бугристом лице щурились узенькие подслеповатые глазки почти без ресниц — физиономия незначительного, мелкого человека, любителя выпить.
Власов протер стекла, медленно нацепил очки на мясистый нос, напыщенно произнес:
— Адольф Гитлер, правительство Великой Германии желают России только одного — добра!
— Мерзавец ваш Адольф!
Власов встал:
— Молчать! Я не позволю в моем присутствии оскорблять рейхсканцлера…
— Тогда уйдите.
Власов сел, улыбнулся — под дужками очков собрались крупные морщины.
— Не будем ссориться. Ты и тогда, в Ялте, был кипяток. Помнишь, как на меня набросился за то, что я твоей жене букет преподнес? Я к тебе с серьезным предложением…
— Что вам от меня надо?
— Пойдешь ко мне служить?
— Как это понять — «ко мне»?
— Я организую «Русскую освободительную армию». Должность обещаю хорошую. Ты мне еще в Ялте понравился. Хочу тебя от смерти спасти…
— Идите к черту!
Власов подошел к двери, открыл. Чья-то рука подала ему папку.
— Не торопись. Еще поговорим. Посмотри.
Подал Орлову папку.
— Лучше смотри.
Орлов ждал чего угодно, но только не то, что он увидел, — перед ним был его портрет в немецкой форме.
— Ну как? Неплохо? Дальше смотри.
Под вторым снимком стояла подпись: «Советский офицер Алексей Орлов беседует с генералом Трухиным».
Власов победоносно смотрел на Орлова:
— Что скажешь? Еще смотри…
Орлов вслух прочел подпись под третьим снимком:
«Алексей Орлов после принятия присяги вождю всех освободительных армий мира Адольфу Гитлеру беседует с генералом Власовым. «Я отдам все мои силы для борьбы с коммунизмом», — заявил этот храбрый русский офицер».
— Ну?
— Хорошие мастера… Сами разжились или Кальтенбруннер подкинул? А что это? Еще?
— Читай, читай!
В конверте лежала листовка «Русским солдатам»: «Я, русский офицер Орлов, обращаюсь к вам, друзья, со словами правды…»
— Клинч умер бы от зависти.
Власов настороженно посмотрел на Орлова:
— Какой Клинч?
— Художник есть такой. Специалист по фотомонтажам. Часто в «Крокодиле» печатается. Так вот он, посмотрев эти шедевры, умер бы от зависти. Ловко, сволочи, делаете.
— Сообразил, Алексей Иванович, что к чему? Ты теперь для большевиков человек конченый, обратного выхода у тебя нет, если даже убежишь, что абсолютно исключено, да и советские повесят тебя на первой осине. Выбирай: или ко мне, или в могилу.
