Правила Мерджа - Остап Иванович Стужев

…Ее настоящее имя было таким же, каким назвал ее Сис в своем рассказе. Только фамилия у нее была не Никулина, а Ракова. Маше было уже двадцать девять, когда она родила второго ребенка. К моменту его рождения их роман с Додолевым начал понемногу затихать, и, узнав, что она беременна, Додолев немедленно порвал с ней всяческие отношения. Из московской квартиры, куда он наведывался с завидной регулярностью, она переместилась на Лазурный берег Франции, где, судя по всему, проживала до сих пор. Родившемуся мальчику дали имя Виктор; он получил фамилию Вуколова – человека, с которым Маше по-быстрому оформили фиктивный брак.

У братьев была разная судьба. Старший, если судить по официальным бумагам, изнасиловал одноклассницу и отправился в Икшинскую колонию для несовершеннолетних, где был убит в банальной драке. Младший учился во Франции, а потом, окончив Дипломатическую академию в Москве, семимильными шагами делал карьеру дипломата в Женеве. За каждым поворотом его судьбы незаметными мелкими штрихами прослеживалась тень всемогущей «конторы». В конце восьмидесятых Додолев, до перестройки прозябавший в никому не интересном НИИ, поймал волну и, вовремя сориентировавшись, сжег свой партбилет прямо на научном совете. Тогда спецслужба и направила ему в виде неожиданного подарка судьбы красавицу Машу. К сожалению, молодой бунтарь оказался абсолютно не заинтересованным в каких-либо извращениях, а записанные на видео сцены нормального соития мало кого могли скомпрометировать, тем более что в ту пору он не был в браке. Интересное начиналось именно здесь. Видя, что к Додолеву не подобраться с этой стороны, «контора» посчитала целесообразным прекратить с ним контакты своего агента, и тут выяснилось, что он, если можно так выразиться, реально «запал» на Машу Ракову. Одновременно начался его взлет. На фотографиях Ельцина и Руцкого, стоящих на балконе Белого дома после свержения ГКЧП, можно заметить неприметного молодого человека, смотрящего немного в сторону от фотокамер.

Вечером двадцать первого августа 1991 года, сидя в одиночестве в съемной однокомнатной квартире, Маша смотрела на эту картинку в телевизоре, наверно, уже в десятый раз, когда ей пришло в голову, что теперь она будет королевой бала. До этого дня куратор от «конторы» наотрез отказывался хоть как-то помочь в деле ее тогда единственного сына Игоря Сысоева, при рождении получившего фамилию своего отца-физрука. На их еженедельной встрече, проходившей, как обычно, в неприметной квартире на первом этаже старого, еще дореволюционного дома в центре Москвы, она, закурив американский «Мальборо», с самым решительным видом поставила ему ультиматум: или они, как хотят, вытаскивают Игоря, или она падает в ноги к своему обожателю и рассказывает, как ее, голубку, злое гэбье третирует, заставляя строчить на него доносы. Куратор, мужчина средних лет, единственной мечтой которого было остаться при погонах и стабильном пайке, побледнел и почувствовал головокружение, которое отнес на счет дыма от заморского табака. В те августовские дни один телефонный звонок таких людей, как Додолев, мог сломать жизнь любому партийному аппаратчику, а в таком случае, как с Машей, можно было отправиться на пару-тройку лет шить варежки на «красной» зоне. Он доложил об этом на самый верх, обыграв это дело так, что ее сына в итоге решено было превратить в нелегала и закрыть тему с возможными разоблачениями и скандалами.

Вздохнув, Сунне отложил бумаги в сторону. Об остальном нетрудно было догадаться из разговоров между Зельдиным и Маратом. Рано или поздно агентов сливают вот так, как слили всю эту семейку. Верить ментам нельзя. Это правило, твердо заученное им по жизни, не раз позволяло ему остаться на свободе и дружить с табачком и водочкой. Он поднялся на ноги и, грузно ступая по мягкому ковролину, пошел к двери, на ходу поправляя свою неизменную шляпу. Пора было присоединяться к друзьям.

– Убери папку к себе и дождись, когда мы вернемся, – сказал он, проходя мимо секретарши, которая, несмотря на поздний час, не забыла проводить его приветливой улыбкой.

Вернувшись в отведенные ему апартаменты, Чекарь застал спящих как ни в чем не бывало стюардесс. В комнате было душно. Он невольно засмотрелся на одну из них, ту самую, которая вчера вечером демонстрировала ему шпагат. Кожа вокруг наколки на ее спине воспалилась: линии рисунка вздулись кроваво-красными рубцами. «Зря они полезли купаться в океан. Да и на солнце не следовало оставаться», – подумал он про себя. Чекарь был без багажа и, не считая компьютера в маленьком рюкзачке, собирать ему было нечего. После слов, сказанных ему Себастьяном, часть груза, камнем лежавшего на сердце, была сброшена. Человек, принявший его по всем законам гостеприимства, был осведомлен о стукаче и сможет позаботиться о себе и о безопасности всего картеля. Рома подумал уйти, оставив свою новую собственность дрыхнуть дальше, но решив, что это будет невежливо, дернул за ногу красотку, лежавшую ближе к нему.

– ¡Levantaos! Vamos a despedirnos [198], – стараясь не смотреть на голые тела, сказал он им. Видно было, что после вчерашнего девушки не очень хорошо понимали, что с ними происходит и кто стоит перед ними. Дав им время прийти в себя и вспомнить, как они сюда попали, Чекарь продолжил: – Ahora mismo me voy. Vosotros dos sois libres. A mí no me interesan estas tonterías con exclavitud y tal. Si queréis puedo llevaros hasta el aeropuerto. Solo hay que vestirse rápido. Ando muy justo de tiempo [199].

Не дожидаясь ответа, он кинул им их джинсы и майки, ворохом валявшиеся на полу. Кое-как натянув их на голое тело, стюардессы, не говоря ни слова, поспешно последовали за ним. В Венесуэле Чекаря должен был забрать зафрахтованный через офшорные компании самолет, и так как он не хотел больше беспокоить Хромого Рыцаря, он решил добираться до Маракайбо как простой турист, регулярным рейсом. Как ни пытался он отговорить Марисоль и Тиану лететь с ним, но ничего из этого не вышло. Так или иначе, им больше нельзя было оставаться в Колумбии. Обе они казались испуганными. До ближайшего вылета, на который Чекарю удалось купить билеты, было около пяти часов, и они молча сидели в одном из многочисленных кафе аэропорта. Время первоапрельских шуток давно прошло, но Рома, чтобы как-то разрядить гнетущую атмосферу, заговорил с ними, нахмурив брови и стараясь придать голосу замогильные интонации:

– Espero que no penséis que no sé quiénes sois. Sé perfectamente que sois espías! [200]

Он готов был уже рассмеяться своей собственной незамысловатой шутке, когда Марисоль, сидевшая напротив, выронила из рук чайную ложку и, стараясь не смотреть ему в глаза, начала говорить почти