Однако в тылу у них находился Генерал, который не собирался покидать поле боя и, только слегка приглушив свой рев и перейдя с баритона на густой бас, неторопливо приближался. Один из боевиков выстрелил в голову надвигавшегося на него чудовища. Пуля раздробила левый рог; это на несколько секунд задержало нападение, но судьба стрелявшего была уже решена. Не обращая внимания на милицию, он вскочил и с криком, выдававшим неподдельный ужас, бросился куда глаза глядят. Бык ринулся за ним. К счастью для боевика, Генерал поддел его оставшимся рогом на краю какого-то котлована, и он, сорвавшись с рога, полетел в заполнявшую его вонючую жижу.
Между тем выстрелы возле машин прекратились: один боевик был застрелен, а тот, что оставался в машине, сдался без боя и уже стоял в наручниках.
Генерал оказался доволен первыми результатами сражения, но сердит был не на шутку. Барахтавшийся противник его больше не интересовал, теперь он двинулся на остальных участников сражения, колеблясь, с кого бы начать. Оперативники, как государственные служащие, не решились применять оружие против народного достояния и ретировались в автомобиль, затащив туда же и задержанного. Генерала это вполне устраивало, в отличие от милиционеров он не понимал ценности государственного имущества и атаковал милицейские «Жигули» в лоб.
— Гена, Гена! — кричал подбегавший к полю боя мужичок в распахнутой телогрейке, из-под которой виднелось голое тело. — Ну что ты, маленький, ну что ты, хороший! Чего ты с ними связался, пошли, я тебе лучше комбикорму задам.
Генерал обернулся на голос, что-то промычал, видно, жаловался на обидчиков. Мужик подошел уже вплотную к своему подопечному, ласково потрепал его за ухо, потом щелкнул по носу:
— Ну, дуралей, что теперь с рогом-то будем делать? Пошли, пошли.
Бык тяжело вздохнул, засопел и отправился было за хозяином. Но он чувствовал, что для полной победы ему чего-то недоставало. Он повернулся к автомобилю, полному этих назойливых существ, поддел его под левый порожек здоровым рогом и опрокинул на бок. После чего не торопясь зашагал за мужичком. Пройдя метров двадцать, он обернулся, кратко проревел, что он думает о своих презренных противниках, и, уже не оборачиваясь, бодро зашагал за обещанным комбикормом.
Некоторое время на поле боя стояла полная тишина. Потом, чертыхаясь, оперативники выбрались из машины, поставили ее на колеса. Выловили из котлована уже не сопротивлявшегося последнего боевика и стали собираться в обратную дорогу.
Это было непростой задачей. Оказалось, что при первой атаке на милицейский автомобиль Генерал-Гена пробил рогом радиатор. В результате в обратный путь они отправились на машине покойного Афонина, переставив на нее колеса со своего «Москвича». Всем разместиться там не удалось. Двоих кто-то из местных подкинул до поста ГАИ, и они прибыли в Князев первыми. В результате, когда машина с задержанными, потерявшая по дороге глушитель, который, как выяснилось, был прострелен вместе с задними колесами, с ревом вкатила во двор отделения милиции, их с хохотом встречал весь личный состав. Главарь боевиков потирал скованными руками разодранную утром щеку, которая уже начинала гноиться, и время от времени злобно повторял: «Вот скотобаза!» После купания он источал такое зловоние, что его, против правил, прежде чем допрашивать, отправили в душевую.
«Усталые, но довольные все вернулись с задания невредимыми», — так, по словам Любочки, закончил свой рассказ «юморной» князевец.
— Надо бы Генерала в звании повысить, неизвестно, чем бы это без его помощи кончилось, — сказала Романова, выслушав всю историю. — Ладно, займемся делами.
Она сверила номер с тем, который ей продиктовал Турецкий. Сомнений не оставалось — машина того парня из Останкина.
И только тут она вспомнила про пейджер. Что-то он замолчал... Или они обо всем догадались. Не слишком ли догадливые?
Глава четырнадцатая ЧУЕШЬ, ЧЕМ ПАХНЕТ?
На следующий день, вернувшись из Можайска, Турецкий отправился в кабинет криминалистики к Моисееву.
Старый криминалист казался чем-то встревоженным. Он то и дело потирал руки, поправлял очки и вообще вел себя как-то неуверенно. Турецкому было нетрудно догадаться, в чем дело, ведь он уже знал, кто именно изображен на фотографии.
— Вы знаете, Саша, я сделал не менее десяти вариантов этих лиц, и... сходство...
— Не волнуйтесь, Семен Семенович, — улыбнулся Турецкий, — я знаю, на кого они похожи. Собственно, не похожи, а они и есть. Эти варианты вы спокойно можете уничтожить. Я думаю, так будет даже лучше. А вот третий...
— Но там же шесть человек!— возразил Моисеев. — Четыре молодых человека и две девушки.
— Так вы их всех состарили?
— Конечно, вот посмотрите.
Турецкий взял в руки шесть фотографий. На каждой из них был изображен человек среднего возраста, лет пятидесяти пяти. Об искусстве Моисеева Турецкий мог сейчас судить со всей очевидностью — потому что с двух портретов на него смотрели люди, с которыми он разговаривал совсем недавно — Валентина Андреевна Лисицына и Вячеслав Тимофеев, он же Попердяка. Не узнать их было невозможно, хотя, конечно, «постаревшие» портреты немного отличались от реальных людей. Валентина Андреевна была без очков, и лицо ее казалось более радостным, оптимистичным, чем было на самом деле. Тимофеев же был таким, каким, возможно, стал бы, сложись его жизнь по-иному, если бы не было ни обвинения, ни суда, ни десяти лет тюрьмы. В нем не было озлобленности и ненависти, хотя элемент ерничества, какого-то юродства все же имелся. Это у Попердяки было всегда.
С двух других фотографий на Турецкого смотрели, непонятно чему улыбаясь, начальник спецохраны Президента Шилов и чуть ли не первое лицо в финансовой системе России Константин Корсунский. Они были узнаваемы однозначно, но все же немного не похожи на себя — у Шилова взгляд был вовсе не таким тяжелым, как в действительности, и если в реальной жизни он производил впечатление резкого, даже грубого человека, то на портрете, сделанном Моисеевым, он был мягче, человечнее. А Корсунский так и вовсе был похож не на нынешнего финансиста, человека умного, осторожного и опасного, а на какого-то профессора, витающего в эмпиреях. Такого Костю когда-то и полюбила будущая учительница Валя Лисицына, и это вовсе не казалось удивительным.
«Да, — подумал Турецкий, взяв в руки последний, шестой портрет. — Ведь здесь Вера еще жива. Они еще не преступники, они еще не знают, что ждет их впереди».
А вот и Вера, которой не суждено было дожить до пятидесяти. Она так и осталась пятнадцатилетней. С фотографии на Турецкого смотрело обычное, самое среднее женское лицо. Да Вера и не обещала стать красавицей, но она могла стать нормальной женой и матерью, работала бы, вела хозяйство и стала бы вот такой — теткой с добродушным лицом. Но не стала.
И, наконец, Алексей, двоюродный брат Шилова, тот самый, которого Тимофеев назвал самым опасным и которого ненавидел больше всех.
Это был мужчина с крупными чертами лица, причем не сказать, чтобы неприятными. Лицо казалось волевым, хотя и грубоватым. Рот был крепко сжат, глаза смотрели сурово. «Ну да, он ведь только что вернулся с зоны, — подумал Турецкий. — Каким же он, интересно, стал теперь?»
Саша снова разложил всех шестерых перед собой. Он вглядывался в лица, какими эти люди могли стать, если бы их жизнь сложилась немного иначе. Здесь они, несмотря на то что стали старше на сорок лет, сохраняли оптимизм молодых, это выражение не смог убрать никакой компьютер. В жизни, судя по тем лицам, которые Турецкий знал реально, они были совершенно иными.
В сущности, сейчас из всех шестерых его интересовало только одно лицо — таинственного Лехи, Алексея Шилова, двоюродного брата начальника войск спецохраны и большого преступного авторитета.
— Ну что, Саша, как вам результаты? — спросил, подходя к Турецкому, Моисеев. — Впечатляют, не правда ли?
— Да, — задумчиво ответил Турецкий. — Но сказать по правде, Семен Семенович, они не стали для меня неожиданностью.
— Значит, пресловутый «черный вторник» все-таки вышел не случайно, — задумчиво сказал Моисеев. — Я говорил вам, помните, что курс доллара это не такая простая штука. Кое-кто очень даже нагрел руки на этом деле. Вот вам мой совет: проверьте, какие банки потеряли на этом, а какие выиграли. Всегда, конечно, есть элемент случайности, но эта акция планировалась.
Турецкий вспомнил тот «отстрел банкиров», которым занимался до ранения. Действительно, сразу же после «черного вторника» все закончилось — не было ни заказных убийств, ни взрывов под дверью, ни взлетевших на воздух машин. Значит, Скронц готовил почву для своей гигантской финансовой аферы. И банки должны были сыграть так, как-то было выгодно ему — выставить такой спрос, который бы значительно превосходил предложение на валюту, что по естественным экономическим законам приводит к резкому повышению цены доллара и других твердых валют.
