— Нет, — категорически заявила Марианна Потаповна. — Решения фармакологического комитета о разрешении выпуска такого лекарства не существует… Значит, это не лекарство.
— А что же? — недоумевал Игорь Андреевич.
— Может быть, «Баурос» разрешило выпускать Министерство пищевой промышленности. Как прохладительный напиток типа «Байкала»… Справьтесь там… Что же касается выезда комиссии в Березки, то мы должны были отправиться туда сегодня. Но вчера в конце рабочего дня выяснилось, что в комитете по премиям, на которую выдвинуты Ростовцев и Баулин, давно уже лежит письмо якобы от одного из претендентов, а именно — от Баулина… Выезд отложили.
— Что за письмо? — насторожился Чикуров.
— Могу дать вам ознакомиться, — сказала Суичмезова, открывая сейф и доставая конверт. — Интересно то, что Баулин послал его в день покушения. Оно датировано третьим июля. — Марианна Потаповна протянула письмо следователю и добавила: — Я прочла и подумала, что это скорее всего покушение на самого себя. Если не в физическом, то уж в моральном смысле определенно…
Послание в комитет по премиям было написано на хорошей плотной бумаге. Игорь Андреевич узнал руку Баулина — ему уже немало пришлось видеть бумаг, написанных профессором. Что бросалось в глаза — почерк. Скорее всего Баулин писал в состоянии необычном, нервном: буквы были разной величины, строчки шли вкривь и вкось… Следователь невольно вспомнил предсмертные записки самоубийц. Письмо профессора походило на них.
«Уважаемые товарищи! — читал Игорь Андреевич. — Самое дорогое, что есть в природе, в обществе — это человек. Человек! С большой буквы, как говорил Горький. Гибель хотя бы одного человека по твоей вине (три последних слова были подчеркнуты) есть и будет всегда самым страшным преступлением. Но если ты врач и заведомо, умышленно губишь больного — это преступление вдвойне. Я не хотел быть преступником, но я стал им. Меня опутали, обманули, втянули в это преступление. Приняв на себя организацию и руководство березкинской экспериментальной клиникой, я искренне жаждал помочь людям избавиться от болезней и страданий. И отдавался этому весь. Но, поддавшись однажды корыстным интересам и соблазнам, я не мог уже остановиться и причинил, пусть немногим, новые, иногда еще большие страдания. Я чувствую, я слышу их справедливые гневные проклятья и упреки. Оправдания мне нет и быть не может! То, что произошло с „Бауросом“, который низкие люди использовали в подлых целях, окончательно пригвоздило меня к позорному столбу. Я самым решительным образом отказываюсь не только от выдвижения на премию, но и складываю с себя звание врача, которое опозорил. Судите меня строго, обрушьте на меня меч справедливости, но прошу об одном: не подвергайте даже малейшему сомнению нужность и полезность народной медицины, ее методов и средств. Ни в коем случае нельзя забывать вековой опыт народа, выбрасывать за борт то хорошее, что делалось и делается в нашей клинике».
Дальше шли подпись и дата — 3 июля 1984 года. Почтовый штемпель на конверте был того же числа.
«Значит, Баулин составил это послание ранним утром в день покушения и бросил в почтовый ящик по пути к Лавутке», — подумал Чикуров.
Ему вспомнились слова Троянова — «приговор совести». Письмо в комитет по премиям подтверждало этот вывод.
— Не понимаю, — не сдержавшись, возмущенно сказал следователь, — где было это письмо до сих пор?! Исключительно важный для следствия документ! Мы вот уже сколько дней бьемся, а оно спокойно лежит в столе у кого-то!
— Претензии ваши не по адресу, — спокойно ответила Суичмезова. — Мне как председателю комиссии по проверке клиники передали его только вчера. Уверяю вас, что…
— Простите, Марианна Потаповна, я говорю о тех, кто промариновал эту бумагу столько времени! — Чикуров потряс письмом. — Оно же проливает свет на то, что случилось с Баулиным. Но главное — преступникам дали время, чтобы замести следы, скрыться и так далее! Понимаете?
— Отлично понимаю, — кивнула Суичмезова. — Однако прошу не судить сгоряча… Как мне объяснили, письмо попало к одному из референтов в комитете по премиям. Он подумал, что это очередная анонимка… Да-да, — грустно улыбнулась Марианна Потаповна, — такое у них не редкость… Дело в том, что еще ни разу никто из кандидатов на премию не отказывался сам, да еще в такой форме… Посудите, как бы поступили вы с подобным признанием?.. Впрочем, вы бы, конечно, поняли, что пишет преступник. Так сказать, специфика вашей работы такова… Но ведь в комитете по премиям не имеют дел с уголовщиной…
— Возможно, вы правы, — согласился следователь. — И все-таки надо было дать ход письму. В любом случае.
— Дали. Руководство комитета ознакомилось, проконсультировалось… Письмо переслали к нам в Минздрав, а замминистра передал его мне.
«Обычная волокита, — подумал Игорь Андреевич. — Главное — побольше резолюций, чтобы лично никому не брать на себя ответственность».
— А почему вам? — спросил Чикуров. — Вы же не следователь. Из признания Баулина ясно вытекает, что речь идет о преступлении… Надо было сразу направить в прокуратуру или милицию.
— Руководство сочло нужным поручить разобраться сначала комиссии, — ответила Суичмезова.
«Да, Ганжа прав! — вспомнил последний разговор с зампредисполкома поссовета Игорь Андреевич. — Эта практика бесконечных ведомственных проверок в то время, когда требуется следствие, вошла в плоть и кровь нашей бюрократической машины».
А Суичмезова, уже не такая уверенная в себе, сказала:
— Так вы считаете, что нам в Березках делать нечего?
— Почему же, — возразил следователь. — Вы, кажется, собираетесь проверить по своей линии деятельность клиники? Методы лечения, постановку научной и практической работы, оправдывают ли себя средства народной и нетрадиционной медицины и так далее?
— Совершенно верно, — с некоторым облегчением ответила Марианна Потаповна.
— Если комиссия поможет следствию восстановить кое-какие обстоятельства, по причине которых стало возможным совершение преступления, — вам только спасибо скажут. И я первый. Что же касается уголовной стороны — тут уж позвольте…
— Понимаю, понимаю, — кивнула Суичмезова. — Вы правы. Откладывать выезд нельзя. Пойду к нашему руководству, передам ваши соображения…
Не успел Чикуров вернуться в свой кабинет, как секретарь Вербикова сообщила, что Олег Львович просил срочно связаться с пресс-группой Прокуратуры СССР. Оттуда уже дважды звонили, разыскивали Чикурова.
Игорь Андреевич набрал номер телефона прокурора отдела систематизации и пропаганды законодательства Прокуратуры Союза Якова Терентьевича Сливина.
— Вас беспокоит Чикуров, из следственной части Прокуратуры РСФСР, — назвался он.
— Очень хорошо, что позвонили, Игорь Андреевич, — сказал Сливин. — Понимаете, какое дело, речь идет о товарище Мелковском. Вы, кажется, с ним хорошо знакомы?
— Товарища Мелковского я знаю, — ответил Чикуров, чуть не добавив: «очень даже хорошо», но промолчал.
— Отлично. Рэм Николаевич человек известный, пропагандирует работу наших лучших следователей. В частности, изъявил желание написать серию очерков о работниках органов прокуратуры для журнала «Социалистическая законность».
— Ну и что? — спросил Чикуров, настораживаясь.
— Понимаете, он как раз завтра летит по заданию редакции. Взял билет на самолет. Рейс утренний, кажется, на девять часов. А вы его вызвали повесткой на двенадцать. Это так?
— Да.
— Товарищ Мелковский сказал, что вы уже виделись с ним в Березках. Было такое?
— Было. Имел счастье, — усмехнулся Игорь Андреевич, но Сливин не понял его тона и продолжал:
— Рэм Николаевич говорит, что он имел задание от редакции газеты написать о вас очерк. Вы почему-то отказались. А теперь вдруг сами вызываете, да еще повесткой…
— Ловко повернул, — сказал Чикуров. — Яков Терентьевич, неужели вы думаете, что я вызвал Мелковского для того, чтобы он славил мою персону в прессе?
— Разумеется, странно, — после некоторого раздумья сказал Сливин.
— Уверяю вас, я не жажду рекламы… Мелковский вызван совершенно по другому поводу… В Березках задавал вопросы он. Теперь же возникла необходимость задавать вопросы мне, а ему — отвечать…
— В качестве?.. — В голосе Сливина послышалась тревога.
— Пока свидетеля.
— Пока? — хмыкнул Сливин. — А в перспективе?
— Поживем — увидим… Сейчас в объединении «Интеграл» проводится ревизия. В частности, проверят, на каком основании Мелковский разъезжал по Москве на персональной машине, оплачиваемой «Интегралом», и так далее, в том же духе… И сколько он тяпнул у государства. И по какому праву… Тогда и решим…
На другом конце провода воцарилось молчание. Затем Сливин произнес:
