Эдуард Фикер - Современный чехословацкий детектив

— Да.

— Поздравляю, пан доктор, — такое место и лунный свет...

— Ну, знаете, — перебил его доктор Гаусер. — По-моему, это не ваше дело.

— Не мое, — согласился Экснер. — Просто я не смог удержаться. Мне сейчас, в общем-то, не до шуток. Необходимо поговорить с вами, а я никак не мог вас найти. Правда, время не совсем удобное. Только при моей работе не приходится думать о том, насколько подходит то или иное время. В субботу ночью недалеко отсюда был убит человек. Вы его знали. Говорят, даже уважали и ценили, пан доктор. Во время убийства вы находились в замке или в его окрестностях. Примерно до одиннадцати вы играли в канасту. А потом? Это одно. Далее: вы — едва ли не единственный в городке — защищали Рамбоусека. Вы даже платили ему за картины. В Опольне это уникальный случай. Вот мои вопросы. Дело серьезное, ведь совершено убийство с целью ограбления. Заверяю вас, что о нашей беседе и всех обстоятельствах, с нею связанных, никто не узнает. Ваши личные дела меня не интересуют. Я хочу знать все о смерти пана Рамбоусека. И больше ничего.

Хирург почесал волосатую грудь.

— Ладно, доктор, — сказал он. Экснер удивился, как внимательно Гаусер изучил его служебное удостоверение. — Ваше поведение необычно, но не мне о нем судить. Насчет этики вы не рассуждаете, и тут мы с вами заодно. Можно мне закурить?

— Конечно.

Гаусер отошел куда-то за угол, чиркнул спичкой, осветив на миг бело-голубую постель с белым пологом, подушку и голову светловолосой девушки — ее Экснер видел во дворе замка в летнем костюме и туфлях на каблуках-ходулях.

— Прямо как в сказке о гордячке принцессе, — заметил он.

Гаусер уселся на стул рядом с постелью. Во тьме светился огонек его сигареты.

— Да, — сказал он сухо. — Ну что ж, начинайте, доктор.

— Гм... — Экснер откашлялся. — Я хотел бы попросить вас вспомнить... Значит, в субботу вы были у Калабовых и играли в канасту. Так?

— Так.

— Вы не заметили во время игры что-нибудь необычное, особенное? Прошу вас, не говорите сразу «нет». Подумайте. Оба. Вспомните весь вечер. Вы бывали у них много раз; мне не нужны детали обычные. Только если вдруг случайно... Что-то из ряда вон выходящее.

— Нет, — сказал через минуту Гаусер. — Я ничего такого не помню. Ольга!

— Я тоже... не припоминаю. Все было так же, как всегда. Правда, вот скатерть ты залил вином, и Вера, то есть пани Калабова, сняла, ее, простирнула и вынесла сушить. А утром оказалось, что кто-то ее украл.

— Куда она ее вынесла?

— Вера повесила скатерть на балюстраду. Когда мы уходили, мы ее видели.

— В котором часу вы уходили?

— Около половины одиннадцатого, — ответил Гаусер. — В половине двенадцатого я уже был в больнице. Я как раз дежурил. До одиннадцати меня подменил коллега Ваничек. Он уезжал в отпуск, а его поезд уходил около часу. Ему не хотелось идти спать. Я отвез его на станцию к скорому.

— Давайте немного вернемся назад, — терпеливо сказал Экснер. — Пан доктор пролил вино, пани Калабова выстирала скатерть и повесила сушить. Когда примерно это было?

— Потом мы еще довольно долго играли... В девять? Видимо, в девять.

— Барышня Домкаржова?

— Думаю, в девять. А может, раньше.

— Вы закончили игру, потому что вам надо было уходить. В котором часу? Это вы должны помнить точно.

— В десять двадцать пять.

— До больницы тут десять минут, — заметил Экснер. — А может, и меньше.

— В больницу я пришел около половины двенадцатого.

— Так, — удовлетворенно произнес Экснер. — Вот оно! Вы меня понимаете?

— Понимаю, — сказал хирург. — Вопрос стоит так: что я делал от пол-одиннадцатого до, скажем, полдвенадцатого.

— Совершенно верно.

— Вы, наверное, удивитесь... — Он запнулся, потом тихо рассмеялся. — Хотя вряд ли вас удивишь. Мы шли в больницу.

— Вы оба?

— Да.

— Одни?

— Одни.

— Каким путем?

— Через парк.

— Значит, через парк. И вдоль пруда. И мимо мельницы.

— Да, — подтвердил Гаусер. — Потом наверх, на площадь...

— Напрямик?

— Да ну? Вы и этот путь знаете? — удивился Гаусер. — Нет, не напрямик. По улице.

— Мостовая там — булыжная.

— Да, по улице, — подтвердил Гаусер. — И простились прежде, чем вышли на площадь. Ольга пошла...

— Минутку. Это барышня скажет мне сама. А вы?

— Прямо через площадь в больницу.

— Куда вы явились около половины двенадцатого.

— Да, около того. Я машинально взглянул на часы в проходной, но они неточны.

— Благодарю вас, пан доктор, — сказал капитан Экснер. — А теперь вы, барышня. Вы простились с доктором и вернулись в замок. Или нет?

— Вернулась. Боковой улочкой. Той, короткой, что идет от угла площади. Я пошла прямо домой. Отперла ворота...

— Где вы носите двухфунтовый ключ?

Она засмеялась:

— В руке.

— Хорошо. Стало быть, вы открыли ворота...

— И пошла прямо к себе, спать.

— А что скатерть?

— Не знаю. Нет. Врать не стану... Я не посмотрела на балюстраду. А у пана Рамбоусека еще горел свет.

— Это не показалось вам странным?

— Вовсе нет. Я решила, что он вернулся из «Лесовны». Он ходил туда почти каждую субботу.

— Если я вас не задерживаю, — сказал капитан Экснер удовлетворенно, — мы повторим еще разок... Послушайте, пан доктор!

— Да?

— Вы не угостите меня сигаретой?

— Само собой. Только идите сюда. У меня тут пепельница. Вообще-то здесь курить нельзя.

На стене за спиной Гаусера блестело венецианское зеркало. Ольга Домкаржова, закутавшись в простыню, спустила босые ноги с постели и присоединилась к курильщикам. Княгиня Беатриче, особа весьма чопорная, помешалась бы, увидав их.

— Значит, так, — начал капитан Экснер о присущей ему педантичностью. — Попробуйте еще раз все вспомнить. Вы спустились из внутреннего двора в парк по лестнице, Идя к лестнице, вы ничего не заметили?

Оба ответили отрицательно.

— По какому крылу лестницы вы шли?

— По левому, — сказала она, — западному.

— Почему вы избрали именно этот путь? Почему именно по западному?

— Это естественно, — ответила Ольга. — Ведь мы шли к выходу из парка.

— А когда спускались по лестнице, ничего не заметили? Скажем, какие-нибудь звуки? Людей? Вы никого не встретили? Ведь через парк возвращаются из «Лесовны».

— Так поздно мало кто ходит, — ответила она. — Чаще идут на станцию, чтоб успеть на вечерний дизель до Подгорья. Впрочем, кое-кто порой ходит. Рамбоусек ходил. Но в тот вечер я ничего не слышала.

— А вы? — спросил Экснер доктора Гаусера.

— Тоже ничего. Мы никого не видели. Всю дорогу.

— Возвращаясь к замку, я встретила пьяного пана Штрунца. Он по субботам всегда пьян. И не только по субботам. И еще какого-то мужчину с девушкой. Я их не очень рассматривала. Они, видимо, шли из кабачка.

— Пока вы шли парком, вы время от времени останавливались...

— Не очень часто, — сказал Гаусер. — Если прикинуть...

— Знаю, — кивнул Экснер. — Выходит, как раз. Точно так же у меня выходит, что именно тогда, когда вы были в парке, именно в ту минуту... — Он замолчал.

— Что? — опасливо спросила Ольга. — Что в ту минуту?

— Именно то, — заметил он сухо, — о чем вы думаете.

— Иисусе, — прошептала она, и огонек ее сигареты заколебался.

Доктор Гаусер тщательно раздавил в пепельнице окурок. Твердой рукой, как и подобает хирургу.

— У нас нет алиби, — сказал он. — Мы были там. И все же вы, кажется, не подозреваете нас.

— Ошибаетесь, — ответил капитан Экснер. — К сожалению, я не могу не подозревать вас.

— А вы смелый, — заметил Гаусер.

— Почему? — удивился Экснер.

— Прийти сюда, к нам...

— Вы должны принять во внимание, пан доктор, — возразил Экснер приветливо, — когда я шел к вам, я знать не знал о том, куда вы ходили, и, следовательно, не предполагал, что мне надо опасаться.

— Ваша правда. Что дальше? — сухо спросил Гаусер.

— Завтра, каждый в отдельности, вы продиктуете свои показания для протокола. Вы оба под подозрением, но я не вижу необходимости арестовать вас.

— У вас удивительная манера шутить, доктор, — заметил Гаусер.

— Видите ли, к сожалению, это скорее усталость, чем юмор. Да, еще говорят, вы симпатизировали Рамбоусеку.

— Ну, я, пожалуй, любил старика, — сказал Гаусер сдержанно.

— За его живопись, за характер, за то, что он для вас сделал?

— Он ничего для меня не делал. Я починил ему руку. Два пальца. Он не мог нахвалиться, что рука в порядке, как прежде. Пытался всучить мне бутылку, я не взял. Сказал ему, что купил бы у него картинку. Он предложил зайти и выбрать. Я зашел, выбрал две и спросил, сколько за них должен. Он сказал, двести крон. За каждую по сотне. При встрече мы всегда перебрасывались парой слов. А в маленьком городе люди все замечают.

— Я, в общем, даже любила его, — сказала Ольга Домкаржова, — но никогда с ним не разговаривала, мы только здоровались. Он знал про нас. — Она замолчала.