Ознакомительная версия.
Наталья Михайловна открыла свою сумку — простенькую такую, из серо-голубой змеиной кожи, — и вынула довольно пухлый органайзер (в обложке из аналогичной рептилии, только желто-зеленого колера). Между страницами была заложена четвертушка, вырванная из какой-то старой газеты, но «одетая» в ламинат.
— Наша семейная реликвия, — пояснила Наталья Михайловна. — Мама нашла листок среди немногочисленных бабушкиных вещей, оставшихся со старых времен… Она убеждена, что в списке значится фамилия ее отца. Посмотрите.
Алёна взяла желтоватый листок, и несмотря на то, что он был покрыт гладкой пленкой, у нее чуточку запершило в горле, как бывало всегда, когда она работала в библиотеке или архиве и касалась шершавых, пропитанных пылью лет и даже веков газетных и книжных страниц. Текст почти стерся, и на одной стороне листка можно было с трудом прочесть список фамилий без конца и без начала, причем некоторые вообще стерлись, потому что оказались на сгибах. Абрикосов, Берлянт, Москвитин, Николаенко, Орлов, Переверзев, Ростовский, Столбов, Учкасов, Федоров, Феоктистов, Фофан, Харитонов, Хмельницкий, Цверидзе, Чекалин… — Алёна пробежала по списку глазами, потом прочла несусветное стихотворение какого-то Митрофана Голодаева, бывшее на той же страничке:
Революция смотрит мне в очи
И сурово гласит: «Защити!»
Мне не спится в осенние ночи,
Громко сердце стучится в груди.
Не отдам тебя на растерзанье,
Не тревожься, великая новь!
Пусть мы все испытаем страданье,
Но попьем мы буржуйскую кровь!
Ужаснувшись, Алёна перевернула листок и увидела какое-то воззвание — опять же без начала:
«…переполнили чашу терпения революционного пролетариата. Рабочие и деревенская беднота требуют принятия самых суровых мер к буржуям, эсерам и меньшевикам, чтобы отбить охоту к подлым заговорам, которые загоняют острый нож в сердце революции. Вся обстановка начавшейся борьбы не на живот, а на смерть побуждает отказаться от сантиментальничанья и твердой рукой провести диктатуру пролетариата.
В силу этого губернская комиссия по борьбе с контрреволюцией расстреляла вчера 41 человека из вражеского лагеря. Список фамилий помещен на второй странице газеты.
Да здравствует революция!
Да здравствует диктатура пролетариата!
Да здравствует товарищ Ленин!»
— Ну и ну… — пробормотала Алёна, протягивая листок Наталье Михайловне. — Кошмар!
— Вы обратили внимание на фамилии? — спросила та, не принимая листок.
— Нет, а что?
— Да всего-навсего то, что я тоже убеждена: в списке расстрелянных находится фамилия моего деда.
— И вы до сих пор так и не знаете, кто он? — Алена снова перевернула листок и прочла вслух:
— Абрикосов, Берлянт, Москвитин, Николаенко, Орлов, Переверзев, Ростовский, Столбов, Учкасов, Федоров, Феоктистов, Фофан, Харитонов, Хмельницкий, Цверидзе, Чекалин…
— Представления не имею, — вздохнула Наталья Михайловна. — Никакого представления! Но точно знаю, что он — не Абрикосов, не Москвитин, не Николаенко, не Переверзев, не Ростовский, не Столбов, не Федоров, не Феоктистов, не Харитонов, не Цверидзе и не Чекалин. И, кстати, не Фофан.
— Почему вы так уверены?
— Ну я же говорила, что мы с мужем очень серьезно работали в архивах и спецхране. И нам удалось найти данные о тех людях, фамилии которых я назвала. Ни один из них не мог быть моим дедом. Например, купцы Переверзев и Цверидзе, а также фабрикант Абрикосов оказались людьми весьма преклонных лет, они Наталье сами годились в деды, а не в мужья, Фофан — это фамилия женщины-доброволки, в смысле, добровольно пошедшей служить в так называемый Женский батальон смерти, составлявший личную охрану Керенского, потом, после Октябрьского переворота, попытавшейся, как и многие из них, укрыться в провинции, но схваченной революционными, так сказать, сознательными массами и поставленной к стенке. Николаенко — тоже женщина, эсерка. Федоров и Чекалин были крестьяне, пришедшие возмущаться порядками новой власти, Москвитин, Харитонов и Столбов, в прошлом офицеры царской армии, были женаты, и сведения о судьбе их семей нам удалось раздобыть, они тоже весьма печальны…
— Понятно, — вздохнула Алёна.
— Вот именно, — кивнула Наталья Михайловна. — Итак, остаются неизвестными судьбы и личности Берлянта, Орлова, Хмельницкого и Учкасова. И, честно говоря, до последнего времени я просто не верила, что удастся хоть что-то выяснить, тем более что муж мой умер и теперь мои возможности доступа к закрытым архивным материалам резко, ну очень резко сократились! Но вот буквально в последние дни…
Она умолкла и так многозначительно поглядела на Алёну, что той стало страшновато от сваливающейся на нее ответственности.
— Наталья Михайловна, — забормотала она панически, — но я, ей-богу, просто не вижу, чем же я в силах… Мои возможности, как я уже говорила, вообще никакие… Что я могу?!
— Вы можете очень многое, — последовал ответ. — Например, просто пойти и спросить.
1918 год
Товарищ Полетаева? Аглая слышала имя знаменитой комиссарши. В очередях говорили, что она приехала из Москвы, от Ленина, излишки золота у буржуев отбирать. А какие у кого излишки и где они вообще, буржуи-то? Давно всех, кто был, к стенке поставили!
Ну, наверное, еще не всех, если Полетаева приехала из самой Москвы.
Боже мой… Так вот чью одежду позаимствовала Аглая, поддавшись мгновенной одури! Да за такое заимствование ее…
Она была от страха на грани обморока и вряд ли соображала, когда «самокатчик» подхватил ее под руку и вывел на площадку. Матрос заботливо притворил дверь и последовал позади.
Аглая шла как во сне, иногда шевеля губами, чтобы признаться в обмане, но тут же сжимая рот покрепче и понадежней пряча язык за зубами.
Может, на улице удастся от них как-нибудь сбежать?!
Стало легче, когда свежий воздух коснулся лица. Он и в самом деле был удивительно свежий, с тонким ароматом осеннего увядания, едва уловимо прошитый дальней бензиновой струей и ближней — с отчетливым навозным оттенком. Раздалось ржание, и Аглая увидела рыжую лошадь, которая стояла посреди мостовой и таращилась вокруг недовольными глазами. Лошадь была впряжена в воз с дровами. Вид у нее был изрядно заморенный. Такое впечатление, что коняга предпочла бы быть впряженной в воз с сеном, но… Уж такая выпала ей судьбина! Под ногами у нее валялись свежие катышки.
Аглая озиралась вокруг, словно впервые видела мир. Вернее, в последний раз. Она не сомневалась, что обман сию минуту раскроется, а потому, прощаясь с жизнью, смотрела и смотрела по сторонам.
— Не беспокойтесь, товарищ Полетаева, — сказал «самокатчик», встретившись взглядом своих небольших карих глаз с ее расширенными от ужаса и потрясения серыми глазами. — Я ваш новый охранник. Прежнего пришлось сменить, так как он оказался неблагонадежным элементом, сомкнувшимся с врагами революции. То же и с шоффэром. Садитесь в авто, товарищ Хмельницкий приказал срочно доставить вас к нему.
Вдруг раздался странный треск, и словно бы несколько пчел пролетели над головой Аглаи. Она изумленно повела глазами налево-направо и увидела, что немногочисленные прохожие кинулись врассыпную.
— Скорей в автомобиль! — крикнул «самокатчик». — Подстрелят в два счета!
Только сейчас до Аглаи дошло, что треск — не просто треск, а выстрелы, и не пчелы летают вокруг, а пули свистят.
Да, в городе часто вот так, ни с того ни с сего, вспыхивали перестрелки, и даже убивали в них порою совершенно случайных людей. И никого это особо не удивляло, не возмущало. Люди привыкли. Такое уж время!
Черный запыленный автомобиль со всего хода подкатил прямо к Аглае и остановился, резко затормозив. У него был довольно широкий нос, приплюснутый спереди решеткой, и огромные фары. Может, самый настоящий «Кадиллак»? Аглая где-то слышала такое название… Никакого тента, и стекла впереди тоже нет, алый флажок трепыхается на носу автомобиля. Или нос бывает у корабля? А у авто как штука, которая выступает вперед, называется?
За рулем уже сидел матрос. Сейчас он был в огромных очках, которые, кажется, называются «консервы». Они защищали от ветра глаза шоффэра.
— Садитесь! — крикнул «самокатчик».
Аглая растерянно огляделась. Честное слово, она готова была подчиниться, но никак не могла найти дверцу, через которую предстояло сесть в кабину. И ни шоффэр, ни «самокатчик» не делали попытки эту дверцу обнаружить и как-то помочь Аглае сесть в автомобиль.
Наконец, спохватившись, они помогли, но очень своеобразно: один подхватил ее и подпихнул снизу, второй схватил за плечи, в результате чего Аглая была весьма бесцеремонно втащена в авто, которое немедленно сорвалось с места.
Ознакомительная версия.
