У Миши снова по спине побежали мурашки.
— Что вы хотите? — спросил он.
Старуха молчала. Вместо ответа она медленно положила сморщенную желтеющую руку на перила. Маленькие черные глазки впились в Михаила.
Лифт, не дождавшись пассажира, захлопнул двери.
— Что вы на меня так уставились? — предпринял Миша еще одну попытку найти общий язык с местным населением. Впрочем, он был уверен, что и на этот раз ведьма не удостоит его ответом.
— Кхх, — произнесла старуха.
— Извините?..
— Хрррр… — выдохнула та.
Миша хлопал глазами и ничего не понимал. Старуха между тем аккуратно опустила зеленое пластиковое ведро на ступеньку, разогнулась, оперлась локтями на перила и снова уставилась на Михаила. Только взгляд теперь был…
«Господи, валить надо отсюда», — подумал парень.
Ему показалось, что зрачки у нее почернели. Она вытянула одну руку, медленно сжала ее в кулак, выпустив вперед указательный палец.
— Хррр… хххх… — задышала она.
— Так, все понятно, — сказал Миша и направился к лестнице. Старуха по-прежнему смотрела на него. — Бабуся, иди спать! Сумасшедший дом какой-то…
Шесть этажей он пробежал не останавливаясь. Когда выскочил на улицу, сразу ощутил разницу: воздух внутри дома был тяжелый, сдавливающий грудь. Он никогда не смог бы здесь жить.
За 18 дней до Большого Взрыва
Октябрь — странный, непредсказуемый месяц. В этом году он выдался неожиданно мягким, сухим и даже солнечным, за исключением нескольких мерзопакостных дней. Теплые куртки и дубленки все еще дожидались своего часа в пыльных шкафах, а традиционно депрессивные по осени горожане получили возможность немного пощеголять в более-менее изящных нарядах.
В то нежно-желтое октябрьское утро студент-химик Костя Самохвалов, 21 года от роду, проснулся как обычно. Он открыл глаза, посмотрел в белый потолок, сел на диване и стал механически натягивать свежевыстиранные синие носки и тщательно отутюженные черные брюки. Потом он включил телевизор на канале «Культура», глянул на термометр за окном (плюс 12 в тени!) и неспешно надел рубашку. К завтраку он всегда выходил полностью одетым, причесанным, надушенным, похожим на солиста хора мальчиков-зайчиков, и не было в природе еще той силы, что могла бы его убедить нарушить привычный утренний ритуал. Представить Костю Самохвалова за завтраком в футболке с изображением Че Гевары и джинсах или хотя бы в домашнем халате было невозможно. Это была бы настоящая катастрофа!
— Доброе утро, мама, — без всякого выражения произнес Костя, присаживаясь к столу. Мать, Елена Александровна Самохвалова, в девичестве Гольдберг, интеллигентная и еще довольно свежая и привлекательная в свои 50 лет женщина, не оборачиваясь кивнула в ответ. Она стояла у плиты и жарила яичницу.
— Мне, пожалуйста, два яйца, — продолжил унылый монолог Костя, — и, если возможно, без соли. Это возможно?
Елена Александровна повернулась к нему. Несколько секунд она молча изучала сына, затем со вздохом, в котором читалась уже ничем не излечимая тоска, произнесла:
— Это возможно, Константин Михайлович. Капуччино подавать со сливками на подносе с серебряными ложечками, или достаточно будет обычного растворимого в кружке?
Костя вскинул брови. Это была первая заметная эмоция на его постной физиономии.
— Мам, как ты спала сегодня?
Женщина вернулась к своему занятию — приготовлению яичницы.
— Спала как обычно — в одиночестве.
— А что тогда случилось?
Она ответила не сразу. Она просто не знала, что ответить. Вот у мужа, царствие ему небесное, всегда хватало ума, такта и, главное, умения так встряхнуть этого парня, что он вмиг вспоминал, в какой стране живет и почему в этой стране не любят инопланетян. Михаил Самохвалов был добр, мудр и терпелив — когда требовалось, он мог разговаривать даже с табуретками и плинтусами, и те его слушали.
— Ничего не случилось, — со вздохом бросила мать. — Просто мне кажется, что тебе пора снова сходить к Татьяне Николаевне.
Костя нахмурился.
— Почему ты так решила?
Мать поставила перед ним тарелку, придвинула приборы и хлебницу. Себе она накрывать почему-то не стала, а присела на стул напротив.
— Мне кажется, Костя, ты снова замыкаешься. Это не очень хорошо. М-м?..
Парень молчал. Тишину нарушал только работавший в его комнате телевизор.
— Если я не делаю замечаний, это не значит, что я ничего не вижу, — продолжала Елена Александровна. — Я все вижу. Ты давно не общаешься не только со мной — господи, уж это я как-нибудь переживу! — но ты ни с кем не общаешься и за пределами этого дома. Нельзя быть окруженным людьми и молчать с утра до вечера. Это вредно!
Костя продолжал игнорировать ее слова — он молчал, опустив голову и уставившись на свою нетронутую глазунью.
— Сынок, тебе крайне необходимо с кем-нибудь разговаривать. Хотя бы просто о погоде!
Костя поднял голову, кивнул в сторону окна.
— Я там не знаю никого, с кем имело бы смысл обсуждать даже погоду, не говоря обо всем остальном.
— Тогда сходи к Татьяне Николаевне! Она опытный специалист и тебе уже неоднократно помогала.
— Знаю. А зачем?
— Что — зачем?
— Зачем мне сейчас с ней говорить?
Мать хлопнула ладонью по столу — не сильно, но достаточно энергично. Она уже с трудом держала себя в руках.
— Затем, чтобы ты завтра или послезавтра не выбросился из окна и не сделал меня окончательно одинокой и сошедшей с ума старухой! Я уже не прошу у тебя невестку и внуков, но ты хоть сам попробуй сохраниться и меня сохранить в здравом уме!
Она поднялась из-за стола и повернулась к нему спиной. Уже закипал электрический чайник, нужно было делать кофе. Елена Александровна была убеждена, что всегда нужно что-то такое делать, чем-то занимать руки или ноги, даже если вокруг тебя землетрясение, цунами или праздник по случаю победы Хиддинка над оранжевой угрозой. Сейчас она с удовольствием нахлестала бы сына по щекам, чтобы привести в чувство, но лучше она пока заварит кофе.
— Да, мама, я тебя понял, — тихо отозвался Костя.
Если бы она обернулась, то увидела бы в глазах сына слезы. Парень жевал корку ржаного хлеба, смотрел в тарелку и беззвучно плакал.
Мать так больше и не посмотрела на него, а он не стал завтракать. Молча и тихо парень вышел из-за стола, задвинул стул и отправился в прихожую, где его уже ожидали пара начищенных черных туфель, черная куртка, того же цвета зонтик и черная же папка с молнией. Через минуту «черный человек» Константин Самохвалов покинул квартиру.
Едва за ним захлопнулась дверь, Елена Александровна взяла с подоконника трубку радиотелефона и стала набирать номер. Она долго слушала длинные гудки, успев даже увидеть, как Костя бредет по двору в сторону дороги. Парнишка выглядел таким одиноким и несчастным, что у матери сжалось сердце.
— Слушаю, — сказала трубка приятным женским голосом.
— Татьяна Николаевна? Это Самохвалова.
— А, доброе утро, Лена!
— Да, доброе. Татьян, я могу переговорить с вами минут пятьдесять?
— Конечно. Что-то с Константином?
Елена Александровна вздохнула:
— К сожалению.
— Хорошо. Секундочку, я припаркуюсь.
Костя ехал в переполненном маршрутном такси. Втиснулся он в машину с превеликим трудом, потому что новостройки в районе Тополиной улицы до сих пор не имели вменяемого транспортного сообщения с центром города и доступного большого автобуса, не говоря уже о супервостребованных «Газелях», в час пик приходилось ждать по полчаса.
Компания ему в салоне попалась отвратительная (мысленно он уже наградил ее более сочными эпитетами, допустимыми в его лексиконе). Он сидел в хвосте салона прямо у задней двери, слева его плотно поджимал толстыми ляжками опохмеляющийся пивом туземец лет тридцати, а в кресле напротив размахивал уже опорожненной бутылкой его не менее отвратительный товарищ. Впрочем, если сам Костя еще мог бы перетерпеть тяготы и лишения транспортной модернизации, то видеть, как напротив рядом с туземцем мучается худенькая девушка, ему было по-настоящему тяжело.
Впрочем, еще тяжелее было туземцев слушать.
— Короче, тачка в хлам, лобовуха, нах… в крошку, передний бампер под капот сложился — просто писец… Я ему говорю: ты, бля, не слезай с этого урода, тебе страховая х… чё заплатит — ни свидетелей нету, ни протоколов… будешь еб…ся с ними до весны и хер чо выторгуешь… это ж такие козлы, бл…
— А он чё?
— Да х… в сранчо! Говорил же я, он мудак. Ему этот «поршак» никуда не впился, на «шохе» пусть ездит, гандон малолетний…
Минут через десять Константин понял, что скоро начнет задыхаться, причем не столько от воздуха, сколько от этого диалога. На двенадцатой минуте он решил прибегнуть к недавно изобретенному им методу, который позволял целиком погрузиться в себя и изолировать психику от окружающей клоаки. Он начал мысленно читать Пастернака.
