Я рассказал ему про портфель и продиктовал номер машины, которая ехала впереди.
— Но они направляются на север, — сказал я. — Как далеко мне надо ехать за ними?
— В котором часу у вас завтра вылет?
— В полдень, из Хитроу. Но мне придется еще заехать домой за вещами и паспортом.
Он несколько секунд подумал:
— Пожалуй, решайте сами. Если он выедет на автостраду в сторону Шотландии… ну, тогда возвращайтесь.
— Хорошо.
— Это очень интересно, — сказал Миллингтон. — Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как он берет этот портфель.
— Очень интересно, — согласился я. — А у портфеля есть какие-нибудь особые приметы?
— Насколько я мог разглядеть, он черный, лакированный, возможно, крокодиловой кожи, с золотыми замками.
— Ну-ну, — задумчиво произнес Миллингтон. — Когда выясню что-нибудь про этот номер, позвоню.
Машина, где сидел худой мужчина, направлялась прямиком к автостраде, ведущей в сторону Шотландии. Я решил ехать за ней по крайней мере до тех пор, пока Миллингтон не позвонит снова, что он сделал на удивление быстро и сообщил, что машина зарегистрирована на имя некоего А. Дж. Хорфица, проживающего в Донкастере по такому-то адресу.
— Хорошо, — сказал я, — еду до Донкастера.
Еще час с небольшим, подумал я. Вполне успею вернуться.
— Эта фамилия — Хорфиц — вам что-нибудь говорит? — спросил Миллингтон.
— Абсолютно ничего, — уверенно сказал я. — И кстати, вам знаком тот молодой ученик из конюшни Пита Шоу, который подает большие надежды? Ну, тот многообещающий талант? Так вот, этот юный идиот что-то передал на словах одному неизвестному типу, который мне на ипподроме до сих пор не попадался, а тот, оказывается, заправляет Колли Гудбоя. Для Колли Гудбоя это была какая-то приятная новость.
— А что это была за новость, вы знаете?
— У Пита Шоу во втором заезде скакала лошадь-фаворит, а пришла она чуть ли не последней. Этот ученик знал результат заранее, хоть сам и не ехал.
— Хм, — произнес Миллингтон. — Ну, я покажу им, что такое страх божий: и Питу Шоу, и владельцу, и жокею, и ученику, и Колли Гудбою. В порошок их сотру. Да, — вспомнил он, — фотографий вам, наверное, сделать не удалось? Так что прямых доказательств у нас нет?
— Пожалуй, нет. Я один раз снял этого ученика, когда он разговаривают с человеком Колли, но они стояли ко мне спиной. Еще снял человека Колли вместе с Колли. И еще доску, где Колли написал свою выгодную ставку.
— И то лучше, чем ничего, — сказал он рассудительно. — Я их пугну так, что надолго запомнят. Те, кто ни в чем не виноват, обозлятся и выгонят тех, кто виноват. Они всегда так делают. Наводят порядок в своем доме. Нам меньше работы остается. И мы будем постоянно присматривать за этим болваном учеником. Позвоните мне, когда приедете в Донкастер.
— Ладно. И я еще кое-что снял. Нервного молодого человека с портфелем, его же с худым мужчиной… ну, с тем, который, возможно… как его?.. А. Дж. Хорфиц, и еще Филмера с портфелем, хотя я не уверен, что снимок выйдет хороший, я едва успевал и был довольно далеко, а снимал аппаратом в зажигалке, он не такой заметный.
— Хорошо. Нам нужно будет забрать у вас эту пленку до вашего отъезда. Хм… э-э… позвоните-ка мне на обратном пути, я подумаю, где нам встретиться вечером. Ладно?
— Ладно, — ответил я. — Этот тип, Хорфиц, как он выглядит?
— Худой, пожилой, в темном плаще и черной фетровой шляпе, в очках. Как будто собрался на похороны, а не на скачки.
Миллингтон что-то проворчал — мне показалось, что он узнал этого человека.
— Вы его знаете? — спросил я.
— Это было еще до вас. Да, знаю. Айвор Хорфиц. Не иначе как это он. Пять лет назад мы лишили его допуска на скачки навсегда.
— За что?
— Длинная история. Потом расскажу. И я думаю, что вам, пожалуй, не стоит терять столько времени и ехать в Донкастер. Мы всегда его найдем, если понадобится. Развернитесь на ближайшей развязке и возвращайтесь в Лондон. Я буду ждать вас в том пабе около вокзала Виктория. Не в закусочной, а в пабе.
— Хорошо. Увидимся через… через два с половиной часа, если ничего не случится.
Через два с половиной часа я нашел Миллингтона в темном дальнем углу шумного бара за его любимым занятием — перед ним стояли кружка пива и пирог со свининой. Я отдал ему отснятую, но не проявленную пленку, которую он сунул в карман, с заметным удовлетворением сказав:
— Вы мои глаза на затылке.
— Кто такой Хорфиц? — спросил я, утолив жажду после долгой езды полпинтой бочкового пива. — Вы знали, что он знаком с Филмером?
— Нет, — ответил он сначала на второй вопрос. — И Филмер не хотел бы, чтобы его с ним видели и вообще чтобы знали, что они общаются.
— Из ваших слов получается, — медленно произнес я, — что тот посыльный, нервный молодой человек, тоже известен в лицо распорядителям… а возможно, и вам самому… потому что если бы он был незнакомцем, которого нельзя опознать, то почему Филмер так бурно реагировал на то, что его увидели с ним, что видели, как он что-то у него берет?
Миллингтон покосился на меня.
— Кое-чему научились за время работы, верно? — Он похлопал себя по карману, где лежала пленка. — Вот посмотрим и увидим, знаем мы его или нет. Как он выглядел?
— Такой полноватый, довольно бестолковый. Потный. Жалкий. Червяк между двух ястребов.
Миллингтон покачал головой:
— Это может быть кто угодно.
— А что такого сделал Хорфиц?
Миллингтон не спеша откусил кусок пирога, а потом заговорил, роняя крошки:
— У него была небольшая конюшня в Ньюмаркете и собственный тренер, который, естественно, делал то, что ему говорили. Не слишком на виду, но очень неплохие результаты. Поразительные результаты. Впрочем, это бывает, есть владельцы, которым постоянно везет. А потом тренер раскололся — он думал, что мы вышли на него, чего на самом деле не было, мы и не думали, что он мошенник. Так или иначе, он все выложил, сказав, что у него нервы не выдержали напряжения. Он сказал, что все лошади в этой конюшне, так сказать, взаимозаменяемые. Их выставляли на все скачки, где, как считали тренер и Хорфиц, они имели шанс выиграть. Трехлеток — на заезды для двухлеток, много раз побеждавших — на скачки для начинающих, и так далее. Хорфиц постоянно покупал и продавал лошадей, конюшня обновлялась каждую неделю, и помощники конюхов менялись как перчатки — ну, так обычно и бывает. Жокеев они нанимали самых разных. И никто ни о чем не догадывался. У Хорфица было несколько победителей, которые приносили ему крупные куши, но ни один букмекер ничего не заподозрил. Конюшня была маленькая, малоизвестная, понимаете? В газетах про нее никогда не писали. Потому что они не совались на большие скачки только на второразрядные, на такие ипподромы, куда репортеры не ездят, но выиграть в тотализаторе там можно ничуть не меньше, чем на любых других. Все делалось тихо, но мы обнаружили, что Хорфиц сколотил буквально сотни тысяч — не только в тотализаторе, но и продажей своих победителей. Только он всегда продавал подлинных лошадей, тех, чьи клички были в программках, а не тех, которые выступали на самом деле. Тех он придерживал, и выпускал снова, и продавал тех, под чьим именем они выступали, и так далее. Все было очень хитроумно задумано.
— Да уж, — согласился я: энергия и организаторские способности, вложенные в это предприятие, произвели на меня впечатление.
— Так вот, когда этот тренер раскололся, мы с его помощью расставили кое-какие ловушки и поймали Хорфица, можно сказать, с поличным. Он был лишен допуска пожизненно и поклялся убить своего тренера, но пока что этого не сделал. Тренера дисквалифицировали на три года и сделали ему строгое предупреждение, но два года назад он получил лицензию снова. Такая была договоренность. Так что сейчас он снова в деле, но мы всех его лошадей держим под микроскопом и каждый раз, когда они выступают, проверяем их паспорта. Теперь мы вообще стали гораздо чаще устраивать выборочные проверки паспортов, что вам, конечно, известно.
Я кивнул.
И тут Миллингтон буквально разинул рот. Увидев этот классический признак крайнего изумления, я спросил:
— В чем дело?
— Господи! — воскликнул он. — Как дело-то оборачивается! Представьте себе: Пол Шеклбери, тот помощник конюха, которого убили, — он же работал у прежнего тренера Хорфица!
Я оставил Миллингтона погруженным в глубокое раздумье с новой кружкой пива — он ломал голову над тем, как это понять, что у прежнего тренера Хорфица работал помощник конюха, которого убили, потому что он слишком много знал про Филмера. «Что такого знал Пол Шеклбери?» — в сотый раз повторял он про себя прежний риторический вопрос. И еще несколько вопросов, более свежих: что было в том портфеле и зачем Хорфиц передал его Филмеру?
— Займитесь тем потным посланцем, — посоветовал я, вставая, чтобы уйти. — Может быть, он расколется так же, как и тренер. Всякое бывает.
