-- Когда японцы выдвинут еще кого-нибудь.
-- Пойдут опять усмирять мужиков?
-- Ждали достаточно!
Собрание волновалось. Пеклеванов, отхлебывая чай, успокаивал:
-- А вы тише, товарищи.
Коротконогий представитель Совета Союзов протестовал:
-- Вы не считаетесь с моментом. Правда, крестьяне настроены фанатично, но... Вы уже послали агитаторов по уезду, крестьяне идут на город, японцы нейтралитетствуют... Правда!.. Вершинин пусть даже бронепоезд задержит, и все же восстания у вас не будет.
-- Покажите ему!
-- Это -- демагогия!..
-- Прошу слова!..
-- Товарищи!
Пеклеванов поднялся, вытащил из портфеля бумажду и, краснея, прочитал:
-- Разрешите огласить следующее: "По постановлению Совета Народных Комиссаров Сибири -- восстание назначено на 12 часов дня 16-го сентября 1919 года. Начальный пункт восстания -казармы Артиллерийского дивизиона... По сигналу... Совет Народных..."
Уходя, коротконогий человек сказал Пеклеванову:
-- За нами следят! Вы осторожнее... И матроса напрасно в уезд командировали.
-- А что?
-- Взболтанный человек: бог знает чего может наговорить! Надо людей сейчас осмотрительно выбирать.
-- Мужиков он знает хорошо, -- сказал Пеклеванов.
-- Мужиков никто не знает. Человек он воздушный, а воздушность на них, правда, действует здорово. Все же... На митинг поедете?
-- Куда?
-- Судостроительный завод. Рабочие хотят вас видеть.
Пеклеванов покраснел.
Коротконогий подошел к нему вплотную и тихо в лицо сказал:
-- Мне вас жалко. А без вас они выступать не хотят. Не верят они словам, в человека уверить хотят. Следят... контр-разведка... Расстреляют при поимке -- а видеть хотят. Дескать, с нами ли? Напрасно затеваете.
Пеклеванов вытер потный, веснущатый лоб, сунул маленькие руки в карманы короткополого пиджака и прошелся по комнате. Коротконогий следил за ним из-под выпуклых очков.
-- Сентиментальность, -- сказал Пеклеванов, -- ничего не будет!
Коротконогий вздохнул:
-- Как хотите. Значит заехать за вами?
-- Когда?
Пеклеванов покраснел сильнее и подумал:
"А он за себя трусит".
И от этой мысли совсем растерялся, даже руки задрожали.
-- А хотя мне все равно. Когда хотите!
Вечером коротконогий подъехал к палисаднику и ждал... Через кустарник видна была его соломенная шляпа и усы, желтоватые, подстриженные, похожие на зубную щеточку. Фыркала лошадь.
Жена Пеклеванова плакала. У ней были острые зубы и очень румяное лицо. Слезы на нем были не нужны, неприятно их было видеть на розовых щеках и мягком подбородке.
-- Измотал ты меня. Каждый день жду -- арестуют... Бог знает потом... Хоть бы одно!.. Не ходи!..
Она бегала по комнате, потом подскочила к двери и ухватилась за ручку, просила:
-- Не пущу... Кто мне потом тебя возвратит, когда расстреляют? Партия? Ревком? Наплевать мне на их всех, идиотов!
-- Маня! Ждет же Семенов.
-- Мерзавец он, и больше никто. Не пущу, тебе говорят, не хочу! Ну-у?..
Пеклеванов оглянулся, подошел к двери. Жена изогнулась туловищем, как тесина под ветром; на согнутой руке, под мокрой кожей, натянулись сухожилия.
Пеклеванов смущенно отошел к окну.
-- Не понимаю я вас!..
-- Не любишь ты никого... Ни меня, ни себя, Васенька?.. Не ходи!..
Коротконогий хрипло проговорил с пролетки:
-- Василий Максимыч, скоро? А то стемнеет, магазины запрут.
Пеклеванов тихо сказал:
-- Позор, Маня. Что мне, как Подколесину, в окошко выпрыгнуть? Не могу же я отказаться -- струсил, скажут.
-- На смерть ведь. Не пущу.
Пеклеванов пригладил низенькие, жидкие волосенки.
-- Придется...
Пошарив в карманах короткополого пиджака и криво улыбаясь, стал залезать на подоконник.
-- Ерунда какая... Нельзя же так...
Жена закрыла лицо руками и громко, будто нарочно плача, выбежала из комнаты.
-- Поехали? -- спросил коротконогий. Вздохнул.
Пеклеванов подумал, что он слушал плач в домишке. Неловко сунулся в карман, но портсигара не оказалось. Возвращаться же было стыдно.
-- Папирос у вас нету? -- спросил он.
III.
Никита Вершинин верхом на брюхастой, мохнатошерстой, как меделянская собака, лошади, объезжал кустарники у железнодорожной насыпи.
Мужики лежали в кустах, курили, приготовлялись ждать долго и спорно. Пестрые пятна рубах -- десятками, сотнями росли с обеих сторон насыпи, между разъездами -- почти на десять верст.
Лошадь -- ленивая, вместо седла -- мешок. Ноги Вершинина болтались и через плохо обернутю портянку сапог больно тер пятку.
-- Баб чтоб не было, -- говорил он.
Начальники отрядов вытягивались по-солдатски и бойко, точно успокаивая себя военной выправкой, спрашивали:
-- Из городу, Никита Егорыч, ничего не слышно?
-- Восстание там.
-- А успехи-то как? Ваенны?
Вершинин бил каблуком лошадь в живот и, чувствуя в теле сонную усталость, отъезжал.
-- Успехи, парень, хорошие. Главно, -- нам не подгадить!
Мужики, как на покосе, выстроились вдоль насыпи. Ждали.
Непонятно -- незнакомо пустела насыпь. Последние дни, один за другим уходили на восток эшелоны с беженцами, солдатами -японскими, американскими и русскими.
Где-то перервалась нить и людей отбросило в другую сторону. Говорили, что беженцев грабят приехавшие из сопок мужики, и было завидно. Бронепоезд N 14.69 носился один между станциями и не давал солдатам бросить все и бежать.
Партизанский штаб заседал в будке стрелочника. Стрелочник тоскливо стоял у трубки телефона и спрашивал станцию:
-- Бронепоезд скоро?
Около него сидел со спокойным лицом партизан с револьвером, глядя в рот стрелочнику.
Васька Окорок подсмеивался над стрелочником:
-- Мы тебя кашеваром сделаем. Ты не трусь!
И, указывая на телефон, сказал:
-- С луной, бают, в Питере-то большевики учены переговаривают?
-- Ничо не поделашь, коли правда.
Мужики вздохнули, поглядели на насыпь.
-- Правда-то, она и на звезды влезет.
Штаб ждал бронепоезда. Направили к мосту пятьсот мужиков, к насыпи на длинных российских телегах привезли бревна, чтоб бронепоезд не ушел обратно. У шпал валялись лома -- разобрать рельсы.
Знобов сказал недовольно:
-- Все правда, да, правда! А к чему и сами не знам. Тебе с луною-то, Васька, для чего говорить?
-- А все-таки, чудно! Может захочем на луне-то мужика не строить.
Мужики захохотали.
-- Ботало.
-- Окурок!
-- Надо, чтоб народу лишнего не расходовать, а он тут про луну. Как бронепоезд возьмем, дьявол?
-- Возьмем!
-- Это тебе не белка, с сосны снять!
В это время приехал Вершинин. Вошел, тяжело дыша, грузно положил фуражку на стол и сказал Знобову.
-- Скоро ль?
Стрелочник сказал у телефона:
-- Не отвечают.
Мужики сидели молча. Один начал рассказывать про охоту. Знобов вспомнил про председателя ревкома в городе.
-- Этот, белобрысый-то? -- спросил мужик, рассказывавший про охоту, и тут же начал врать про Пеклеванова, что у него лицо белее крупчатки и что бабы за ним, как лягушки за болотом, и что американский министр предлагал семьсот мильярдов за то, чтоб Пеклеванов перешел в американскую веру, а Пеклеванов гордо ответил: "Мы вас в свою -- даром не возьмем".
-- Вот стерва, -- восторгались мужики.
Знобову было почему-то приятно слушать это вранье и хотелось рассказать самому. Вершинин снял сапоги и начал переобуваться. Стрелочник вдруг робко спросил:
-- Во сколько? Пять двадцать?
Обернувшись к мужикам, сказал:
-- Идет!
И точно, поезд был уже у будки, -- все выбежали и, вскинув ружья, залезли на телеги и поехали на восток к взорванному мосту.
-- Успем! -- говорил Окорок.
Вперед послали нарочного.
Глядели на рельсы, тускло блестевшие среди деревьев.
-- Разобрать бы и только.
С соседней телеги отвечали:
-- Нельзя. А кто собирать будет.
-- Мы, брат, прямо на поезде!
-- В город вкатим!
-- А тут собирай.
Окорок крикнул:
-- Братцы, а ведь у них люди-то есть!
-- Где?
-- У Незеласовых-то? Которые рельсы ремонтируют -- есть-то люди?
-- Дурной, Васьша, а как мы их перебьем? Всех?
И, разохотившись на работу, согласились:
-- Все можна... Перебьем!..
-- Нет, шпалы некому собирать.
Все время оглядывались назад -- не идет ли бронепоезд. Прятались в лес, потому -- люди теперь по линии необычны, -поезд несется и стреляет в них.
Стучали боязливо сердца, били по лошадям, гнали, точно у моста их ждало прикрытие.
Верстах в двух от домика стрелочника, на насыпи увидали верхового человека.
-- Свой! -- закричал Знобов.
Васька взял на прицел.
-- Снять ево?
-- Какой чорт свой, кабы свой -- не цеплялся б!
Син-Бин-У, сидевший рядом с Васькой, удержал:
-- Пасытой, Васика-а!..
-- Обождь! -- закричал Знобов.
Человек на лошади подогнал ближе. Это был мужик с перевязанной щекой, приведший американца.
-- Никита Егорыч здеся?
-- Ну?
Мужик, радуясь, закричал:
