Гаснет свет, затворяется стальная дверь, становится на место книжный шкаф. Хозяин фирмы достает из ящика стола два заклеенных конверта и вручает их пришельцам. Те благодарно кланяются и выходят через стеклянную дверь в сад.
Порой приходит плотный, даже толстый человек. Впрочем, чувствуется, что толщина его из мышц — не из жира. Не сняв каскетки, он плюхается в кресло. Он одет довольно элегантно, в клетчатый костюм, клетчатый плащ. С этим туалетом странно контрастирует серая каскетка, какие носят прорабы на строительствах.
— Что нового? — спрашивает хозяин фирмы.
— Мало, — отвечает толстяк, — за этот месяц все положенное мы сдали, все ожидаемое получили. С производством дела идут отлично, хуже с мелким сбытом. Происходит уплотнение клиентуры. — Толстяк выговаривает фразу с важностью, она ему самому нравится, он повторяет: — Уплотнение клиентуры. Некуда больше внедрять товар. Университеты, лицеи, колледжи охвачены.
Он замолкает, уставившись на хозяина фирмы — своего хозяина.
— Беритесь за школы, — ворчит хозяин, — другие давно уж взялись. А мы все ждем чего-то.
— Не ждем. Беремся. Но трудновато. Там свои сидят…
— А мы чем хуже?
— Вы же сами говорили, что другие давно взялись. Думаете, они нас там с поцелуями ждут? Можно, конечно, влезть и нам, но без заварухи не обойтись. Решайте.
— Ладно. Подождем. И дай команду — пусть распространителями займутся, последние звенья пусть прижмут. Поставь им крайний срок. Потверже, потверже! А то ты все пригласительные билеты рассылаешь: будьте, мол, любезны, сделайте одолжение, приведите клиентов, тогда сбавим вам цену! Сразу чтоб вели! И пока не приведут, ни копейки не уступать. Все.
— Хорошо, — толстяк встает, — будем жать. Может, чего еще нацедим.
— Ну-ну…
Совсем поздно является человек странного вида. У него не только поднят воротник и шляпа с необъятными полями надвинута по самые уши, но и нижняя часть лица закрыта шарфом, а на глазах темные очки, на руках перчатки.
Хозяин фирмы иронически смотрит на вошедшего.
Тот беспокойно оглядывается по сторонам, садится на первый попавшийся стул.
Хозяин фирмы — хозяин вошедшего — улыбается.
— Все в порядке? Я тебе жизнь не осложняю?
— Да, пока в порядке, — ворчит пришедший. — А жизнь, конечно, осложняешь. Что ни день, то скандал. Один из окна выбрасывается — решил, что он ангел, другой вообразил себя танком, видишь ли, и пошел на таран самосвала, а сегодня нашелся чудак: «Я апельсин!» — кричит, требует, чтоб из него сок выжали. А когда никто не захотел, сам себе живот вспорол… Ну? И это те, что с ЛСД балуются, про других уж не говорю. Потом вот что, курильни эти все-таки ты убери поглубже куда-нибудь. Уж очень много шума. Все туристы повадились ходить туда. Туризм туризмом, но опиум-то настоящий. Когда-нибудь возьмутся за меня. Я ведь не бог и не президент.
— Ничего. Не возьмутся. Я что-нибудь сделаю. Но и ты пойми, дела-то надо делать. Надо на хлеб зарабатывать и мне и тебе… — Хозяин встает, достает из ящика стола заклеенный конверт, потолще прежних, и протягивает гостю: — Вот, спасибо тебе.
— Тебе Спасибо, — бормочет тот и, спрятав конверт в карман, торопится уйти.
Рив не спит. Заложив руки под голову, Рив лежит на жесткой, скрипучей кровати в грязном номере дешевенького, завалящего отеля.
Уже несколько дней он живет здесь.
Он не может жить дома. Не может видеть родителей. Он только звонит им изредка по телефону, чтоб не беспокоились, не заявляли в полицию о пропаже сына. Так и сегодня. После припадка, который так не вовремя случился с ним на площадке, его отвезли на машине домой. Поблагодарив санитара, он неверной походкой вошел в подъезд, подождал, пока машина отъехала, и снова вышел на улицу. Сырой воздух, мелкий дождь окончательно привели его в себя, и он уже более твердо направился к своему отелю. Не дойдя нескольких кварталов, он свернул в темный переулок, в конце которого красные неоновые буквы сообщали: «Бар».
Неровный кроваво-красный свет падал на мостовую, на две-три машины, прикорнувшие у входа. В этом свете все казалось зловещим и нереальным.
В жалком баре было еще мрачнее. Звучала приглушенная музыка, но никто не танцевал на отведенной для этого между столиками площадке. В уголках, разделенных бамбуковыми перегородками, жались какие-то неясные силуэты. Изредка доносился хриплый смех, визгливый возглас, звон стаканов.
За стойкой, освещенной все тем же красным неоновым светом, возвышался бармен, могучий, совершенно лысый, с волосатыми обнаженными руками.
Рив подошел к стойке, кивком головы поздоровался с барменом и вопросительно посмотрел на него. Тот молча кивнул в сторону грязной, выцветшей занавески, прикрывавшей выход на лестницу, ведущую в подвал к туалетам.
Когда Рив скрылся за занавеской, бармен дважды нажал ногой кнопку под стойкой.
Рив спустился по скользкой лестнице со сбитыми ступенями и оказался в узком, темном проходе. Между двумя фанерными дверями, на одной из которых был изображен мужской ботинок, а па другой — женская туфля, сидела па ящике старуха. Перед ней возвышался лоток с разложенными на нем пачками сигарет, пакетиками соленых орехов, жевательной резинкой.
Услышав, что кто-то начал спускаться в подвал, старуха насторожилась, но, когда тусклая лампочка в проволочной сетке под потолком дважды мигнула, успокоилась.
Рив подошел к лотку и сказал:
— Пачку нестандартных.
Старуха вынула из ящика, на котором сидела, вполне стандартную пачку сигарет и протянула Риву. Если что и было необычным в этой покупке, так это несуразно высокая цена, которую после тщательного осмотра всех своих карманов все же сумел уплатить Рив за сигареты.
Засунув пачку в карман, он торопливо поднялся обратно в зал и, кивнув на прощание бармену, вышел на дождливую улицу.
Рив зашел в первый попавшийся подъезд, воровато огляделся и, вскрыв пачку, щелчком выбил сигарету. Вот теперь можно было определить, что пачка действительно нестандартная: вместо двадцати в ней было девятнадцать сигарет и чуть толще обычных.
Рив закурил.
Он затягивался глубоко, полузакрыв глаза, забыв обо всем на свете.
Кончив курить, Рив быстро направился в отель. В голове стоял туман, слегка тошнило, но мрачные мысли куда-то улетели. Рив ощущал покой.
Он знал, что это ненадолго, что скоро тиски страха и отчаяния сожмут его еще сильней и надо успеть заснуть раньше.
Торопливо пройдя мимо крепко спавшего ночного портье, он поднялся на четвертый этаж по плохо освещенной лестнице, открыл дверь ключом, который носил с собой, а не оставлял на доске, и, не раздеваясь, лишь скинув ботинки, бросился на кровать.
Сон навалился на него мгновенно бетонной плитой. И так же мгновенно покинул его среди ночи. Сколько Рив ни крутился, как ни старался, заснуть не удавалось. Тогда он выкурил еще одну сигарету и, подложив руки под голову, стал ждать сна. Но сон не приходил.
Вместо него пришли горькие мысли, горькие воспоминания о последних месяцах его жизни, о немногих месяцах, перевернувших всю жизнь.
В тысячный раз спрашивал он себя: как же все это произошло? Почему? Могло ли быть иначе?
Все началось с вечеринки.
На эту вечеринку пригласил Рива его сокурсник по университету Ал. Ал всегда вызывал у Рива двойственное чувство. С одной стороны, брезгливости, даже отвращения. Вечно расхлюстанный, неопрятный, с землистым лицом и лихорадочно горящими глазами, он поражал бесконечной сменой настроения: то хохотал по любому поводу, орал, острил, всех перебивая и перекрикивая, то ходил мрачный, молчаливый, пугливо озирался по сторонам, словно ждал нападения из-за угла. Бывало, он пропадал по неделям, затем снова появлялся, еще более обтрепанный и опустившийся. С другой стороны, личность Ала была полна каких-то неведомых тайн; он наверняка знал что-то, о чем представления не имели ни Рив, ни другие студенты, какая-то извечная печаль наложила на него свою метку. И это влекло к нему, будило любопытство.
Ал ни с кем особенно не дружил, занимался между делом, но умудрялся сдавать экзамены.
Однажды Риву показалось, что Ал присматривается к нему, выделяет его из толпы других студентов, старается найти предлог для беседы.
Как-то они сидели на скамейке в университетском парке, томясь над учебником философии, в которой ничего не понимали (да и не хотели понимать).
— Завидую я тем, у кого всегда хорошее настроение, — неожиданно произнес Ал, мечтательно глядя в небо.
— Неплохо, конечно, — пробормотал, еще весь в философских дебрях, Рив. — Конечно. Кто ж тебе мешает?
— Мало ли кто! — Ал усмехнулся. — Учебник вот и вообще занятия, холод в комнате, денег не хватает, на что хочу, девушка, которая нравится, на меня не смотрит. Ты вот со мной дружить не хочешь… Причин много.
