Ознакомительная версия.
— И какого же ты года рождения? Напомни, — попросила Соня.
— 1983-го. А ты, как я понимаю, 1985-го?
— Значит, ты старше меня всего-то на два года?! А я тебя все — «тетя» да «тетя»… Послушай, а почему вы с бабушкой практически не общались?
— Да так уж получилось… А она что рассказывала? — как-то особенно грустно, сощурив свои длинные глаза, спросила Валентина.
— Что ты очень рано связалась с каким-то парнем, сбежала, и тоже, кажется, в теплые края, — Соня попыталась улыбнуться.
— Если бы это еще принесло мне счастье! Знаешь, я не люблю об этом вспоминать.
— Ну и ладно. Давай спать, — Соня подошла к своей тетке, обняла ее и даже поцеловала в коричневую обожженную щеку. — Ты расскажешь мне завтра, что случилось с твоим лицом?
Алевтина выполнила свое обещание и принесла Глафире поесть. Увидев размазанное по красивой, из дорогого сервиза, тарелке какое-то зеленое месиво, Глаша подозрительно посмотрела на Алевтину:
— Аля, что это такое?
— Суп-пюре из цветной капусты, — извиняющимся голосом ответила та.
— А колбаски в холодильнике не нашлось?
— Хозяева такое не держат. Едят вот эту… гадость. Очень себя любят, хотят подольше пожить. Ни соли, ни сахара, ни хлеба. Тоска страшная. Не понимаю, зачем тогда человеку столько денег, если он не может всласть поесть!
Кажется, эта рабыня-домработница в очередной раз нашла в лице пленницы благодарного слушателя.
Глафира вздохнула и зачерпнула ложкой зеленый густой супчик. Попробовала.
— Знаешь, ничего, особенно когда ты голодная как черт. Жаль только, что перед смертью придется мне хлебать это пойло, вместо того чтобы позволить себе поесть жареной свининки или угоститься пирожными из нашей кондитерской. — Тарелка очень быстро опустела. — Чувство голода осталось. Что делать? Может, ты принесешь что-нибудь еще?
Алевтина ушла, и Глафира совсем приуныла. Она так ждала, что теперь, когда прошло столько часов, ей дадут хотя бы телефон, чтобы она могла поговорить с Лизой. Но ничего подобного не произошло. Какая-то странная рабыня; суп-пюре из цветной капусты…
Дверь распахнулась, и быстрым шагом вошла Аля. В руках ее на этот раз был противень, прикрытый фольгой.
— Мясо?! — Глафира вскочила с кровати и почувствовала, как у нее закружилась голова. От слабости, подумала она.
— Нет, не мясо, конечно, но тоже кое-что интересное… Правда — остатки, так сказать, с барского стола. Вот! Тыква фаршированная овощами. Ты поешь, пока дают. Не знаю, где я буду вечером и, вообще, вспомнят ли о тебе. Есть еще чай, травяной, с медом.
Глафира с тоской вонзила вилку с желтую мякоть печеной тыквы. Хотела было заплакать, но передумала и принялась с аппетитом поглощать этот вегетарианский шедевр.
Дверь интересующей их квартиры на самом деле оказалась незапертой. Лиза достала из сумочки резиновые хирургические перчатки, взялась за ручку и потянула ее на себя.
— Уверена, что это нехорошая квартира, — сказала она и без того перепуганной Любе. Сделала шаг. — Где здесь включается свет?
Свет вспыхнул, вероятно, Люба точно знала, где находится выключатель. И взорам обеих женщин открылся длинный просторный коридор, заваленный какими-то вещами, как если бы кто-то решил опустошить шкаф в прихожей. По полу были разбросаны шарфы, шапки, зонты, обувь…
— Ну вот, говорила же я вам! Разве Сонечка позволила бы сотворить такой беспорядок? — прошептала Лизе в самое ухо Люба, обдавая ее ароматами сдобы.
Лиза достигла конца коридора, открыла дверь, ведущую в кухню, и увидела распростертое на плиточном, с шахматным рисунком, полу тело женщины. Судя по описанию, это и была домработница. Сложно было бы определить ее возраст, поскольку лицо ее было обезображено странными коричневыми пятнами, словно в него (в свое время) плеснули кислотой. Длинное, худое тело. Коричневая юбка слегка задралась, открыв белые тонкие ноги в красных шерстяных носках. Спутанные волосы веером покрывали плитки пола.
Лиза осторожно приблизилась к телу, взяла женщину за руку.
— Господи, да она жива! Быстро звоните в «Скорую»! Судя по всему, это отравление…
— А как вы узнали? — Люба судорожными неловкими движениями доставала из сумки телефон. — Жива, слава богу!
И тут она проследила за взглядом Лизы — на кухонном столе стояла бутылка вина (Сhateau Latour) и два высоких, тонких, возможно богемского стекла, бокала. Пустых. С розовыми от вина внутренними стенками. Блюдо с почти нетронутой запеченной курицей, салатница с зеленым салатом, приборы, салфетки… «Поужинали!»
Лиза продолжала держать бесчувственную женщину за руку, радуясь тому обстоятельству, что рука теплая, а значит, женщина живая.
— «Скорая»? Человек без сознания! Можно сказать, при смерти! — кричала Люба в трубку. И тут ее взгляд двинулся дальше, вдоль стены, скользнул за небольшой кухонный диван, обитый пестрой, красно-желтой гобеленовой тканью. Вопрос, по каким именно признакам Лиза определила, что домработница Сони была отравлена, Любу больше не интересовал. Она заметила за диванчиком какую-то странную тень, бросилась туда, в угол, и вскрикнула, моментально зажав рот ладонью, словно боялась, что своим криком привлечет внимание соседей.
На плиточном полу сидела, раздвинув ноги и свесив между колен голые руки, молодая женщина. Длинные волосы, волной ниспадавшие на плечи и грудь, закрывали ее лицо, но Люба знала, что это Соня. Вот только малиновая шелковая пижама показалась ей темнее обычного. А белые ступни босых ног с аккуратными, ровными, ухоженными пальцами, с ногтями кроваво-вишневого цвета выглядели как мраморные.
— Елизавета Сергеевна… — слабым голосом позвала она. — Здесь Соня! Посмотрите…
— А вы молодец, Люба, — сказала уже позже Лиза, когда «Скорая» отвезла пришедшую в себя, ничего не помнящую, но, к счастью, живую домработницу в больницу, а квартиру наводнили работники прокуратуры. Эксперты снимали отпечатки пальцев, фотографировали труп хозяйки, брали смывы и соскобы с предметов и дверных ручек, и делали все это как-то тихо, слаженно, общаясь междометиями, как люди, привыкшие работать в группе и понимающие друг друга без слов.
Знакомый судмедэксперт Туров подтвердил предположение Лизы, что женщины были отравлены.
Он долго принюхивался к пустым бокалам, вертел их в руках, затем, пробормотав: «Похоже на сулему», положил образцы в пластиковые пакеты. Отдельно была упакована и бутылка с остатками вина.
Лиза несколько раз порывалась подойти к открытому окну и покурить, но, вспоминая, что она уничтожила сигареты, сожгла их в камине, вздыхала. И еще — она постоянно ловила себя на остром желании позвонить Глафире. Ей все еще не верилось, что Глаша исчезла. Что ее нет нигде поблизости. Что с ней случилась беда. Где она? Может, ее пытают? А она, Лиза, ее близкая подруга, вместо того чтобы вплотную заниматься ее поисками, сидит в чужой квартире, где недавно погибла женщина (про убийство, если оно имело место, ей расскажет впоследствии знакомый следователь, который сейчас расхаживает по квартире и, причмокивая, записывает что-то в свой блокнот), и тратит впустую время. Какое ей дело до этой смерти? В городе каждый день умирают естественной смертью или становятся жертвами насилия десятки людей. Но она не может пропускать через себя всю эту людскую боль. Она тоже живой человек и должна позаботиться о себе и о своем будущем ребенке.
Бедный Гурьев! Какими глазами он на нее смотрел, когда она курила одну сигарету за другой. Другой муж ударил бы ее по губам, наорал, а он, словно понимая ее, лишь тактично делал ей замечания. Лиза подумала, что и он тоже успел за то время, что они женаты, привязаться к Глафире. Она такая большая, шумная, суетливая, но такая славная, добрая…
Лиза стояла в уголочке и шмыгала носом.
Следователь подошел к ней и сказал вполголоса:
— Говорят, у тебя, Лиза, помощница пропала? В какую авантюру ты ее втянула? Вечно занимаешься опасными вещами… Ты же адвокат, вот и защищай людей, а не лезь туда, где тебе могут оторвать голову.
Лиза от таких его слов просто опешила.
— Полегче на поворотах! Послушай, Андрей, а тебе не кажется, что…
— Нет, мне ничего не кажется, — резко, но одновременно как-то по-доброму, как заботливый брат, перебил он ее. — Ты в последнее время занимаешься делами весьма опасными. Я понимаю, что деньги нужны всем и что лишними они никогда не бывают, но не советую тебе защищать на стадии следствия людей, по уши увязших в дерьме. Понимаешь, о ком я? Пусть они сядут наконец! Ты прилагаешь неимоверные усилия, чтобы развалить дело, чтобы повесить всех собак на пешек, в то время как крупные фигуры, отряхнувшись, застегнутся на все пуговицы и сдернут отсюда, я имею в виду из страны, и поминай как звали!
Ознакомительная версия.
