Ада опрометью выскочила из спальни и, вбежав в мамину комнату, вытащила из шкафчика шкатулку, а из нее - два небольших красноватых конуса. Понюхала. Оно! И скорее в гостиную, накрывать на стол.
Она села в кресло и поджала ноги, с удовольствием оглядывая результат своих трудов. На белой крахмальной скатерти вазочка с салатом, икра, тонко нарезанная копченая колбаска, бутылка холодного шампанского - больше ничего спиртного нельзя, а то убьет пыл или уведет в нежелательную сторону. Два прибора - маленькая тарелка на большой, два хрустальных фужера, в которых отражаются солнечные лучи, разбиваясь на мелкие радужные брызги. На фортепиано стоят наготове новые свечи, а в бронзовой кадильнице - нет, не маминой, конечно, а просто в большой пепельнице на лапках - конусы ароматических курений вершинками вверх. Наготове и проигрыватель с пластинками. И как хочется думать, что ты сидишь здесь в радостном предвкушении встречи с любимым. С любимым., единственным, а не с... Нет. Ровное дыхание. Ровное дыхание...
Когда мама определила, что от академика больше нет проку, Ада уже давно знала об этом сама. После рождения Никиты прошло почти два года, и за эти два года академик, как говорится, был с ней только два раза, точнее, полтора. В самом этом факте она не видела особой беды, поскольку как раз Всеволода Ивановича, законного мужа, ее молодая плоть жаждала меньше всего. И дело, конечно, не в возрасте - Ада не сомневалась, что у нее хватило бы разных разностей на такой пустяк, как укрепление убывающих сил мужа. А не хватило бы, так у мамы заняла. Но с академиком ей это было ни к чему. Она была даже рада, что так редко приходится сносить его похотливые стоны, закусив губу, старательно изображать экстаз. Но не это главная беда. Хуже, намного хуже другое - само семя академика увяло, выдохлось на Никитушке. А он, хоть и славный пока, круглый да розовый, от девочки и не отличить... И все же, когда купаешь его или штанишки меняешь, плакать хочется, глядя на его писеньку. "Наука наша через женщин передается", - говорила ей мать. И погибнет, стает без следа наука мамина, если не будет дочки, прямой наследницы, причем сильной, не слабее мамы. Через саму-то Аду передача плохая получилась - не дала Белая Мать, не благословила. Если что Ада и умеет, то только через маму, через ее заговоры, ее снадобья, ее инструмент, который у Ады в четверть силы работает, как бы нехотя. А ворожить хоть и может, только так, что все выходит наоборот. Никитушку вот наворожила... Но теперь бессилию конец. В чем Белая Мать отказала, то Рогатый даст, и с лихвою! Ведь такая сила, такая сила в мир просится - это она тогда поняла, когда нож с черной ручкой над куклой занесла. Будто кто-то обнял ее сзади, держит, в жилы то пламень, то лед пускает и шепчет без слов: "Я с тобой! Я с тобой!" Сладок и страшен этот шепот, и передаче быть великой...
Она встрепенулась от звонка в дверь и тут же заметила свою страшную промашку. Два прибора! Бокала два! Нельзя, спугнешь! Начало - самое опасное, ведь заговор-то еще в полную силу не вошел. Потом проще будет, само покатится.
- Сейчас! - крикнула она, запихивая лишнюю посуду в сервант. - Мама, ты?
- Это я! Понятно, кто "я"!
- Минуточку!
Ада выбежала в прихожую и распахнула дверь.
- Вот, - сказал Алексей смущенно, еще не посмотрев на нее. - Извините, Ада, меня ваша мама прислала. Она по ошибке захватила ваши ключи, а когда обнаружила - испугалась, что вам из дому не выйти...
Тут он увидел ее. И смутился еще больше.
- Вы... вы ждете кого-нибудь? Я не вовремя?
- Никого я не жду. Просто проснулась, а в доме никого. И голова не болит. Посидела-посидела, тоскливо стало и решила устроить себе небольшой праздник.
- Вы хотите побыть одна? И стесняетесь сказать мне, что я лишний?
- Какой вы глупый, Алеша. Идемте же, перекусим, отдохнем.
Она повела его за рукав в гостиную. Увидев стол, он зажмурился.
- Прямо как тогда, помните, в первый день...
- Отведаете - скажете. Тогда Клава готовила, а сегодня я. Только сначала помойте руки.
Она воспользовалась этим моментом и разожгла курения. Гостиная стала наполняться сладким запахом вербены.
Положив Алексею полную тарелку салата и пару ломтиков колбасы, она молча, с легкой улыбкой смотрела, как он ест.
- Вкусно? Что же вы хозяйку не похвалите?
- М-м-м... Божественно. Так вкусно, что и не оторваться.
- Еще?
- А что же вы сами-то не едите?
- Сейчас. Просто мне приятно на вас смотреть. Ваш аппетит - лучшая мне похвала... Ой!
- Что с вами?
- Пустяки... Кажется, соринка в глаз попала. Вы не посмотрите?
- Сейчас, сейчас... - Алексей поднялся, подошел к ней и заглянул в глаза, направленные прямо на закатное солнце, бьющее в окно.
- Что там?
Алексей сглотнул и хрипло промолвил:
- В... в каком глазу?
- В правом.
Глаза светло-карие, почти золотые, в них искорки и бездонность... . Видно что-нибудь?
- С-сейчас.
И не сводя взгляда с ее глаз, Алексей стал судорожно нащупывать на столе салфетку.
- Вы веко мне, пожалуйста, отогните. Верхнее правое.
Алексей робко дотронулся до века. Верхнего. Только левого.
- Нет же, правого... Хотя, погодите, кажется, все. Проморгалась. Простите. Откройте, пожалуйста, шампанское.
Пробка стрельнула в потолок, но вино не успело нагреться, и струя пены не била из бутылки.
- Я хочу выпить за вас, - сказала она.
- Почему за меня?
- За самого нового члена нашей семьи.
- Тогда я выпью за вас.
- Почему за меня?
- За самого прекрасного члена семьи! "Начал говорить комплименты. Осваивается. Успокаивается. Это хорошо. Все время держать его на большом накале нельзя. До жаркого ослабим вожжи. Но "глаза в глаза" не забывать..."
- Алеша, вы свою маму помните хорошо?
- Конечно. Она умерла в войну. Даже не от болезни, а от недоедания, сырости, нехватки лекарств. Тогда мы, гражданские, почти безвылазно по подвалам сидели. От Квантунской армии скрывались. Потом многие и от наших прятались. Но не мы... Мама была тихая, спокойная. Отец разойдется, бывало, начнет руками махать. А мама только посмотрит на него - он тут же присмиреет. Руки у нее все время что-то делали - вязали, штопали, стряпали...
Он опустил взгляд в тарелку и начал добирать остатки салата. Уже медленно, утолив первый голод. Ада поднялась.
- Алеша, я пластинку поставлю. Вы не возражаете? Пусть играет тихонечко.
- Если хотите, можно и громко.
- Нет, хочу тихо. - Она поставила пластинку, и полились чуть слышные звуки. - А мы будем разговаривать... Да вы курите, не стесняйтесь. Вот вам пепельница. Я тоже закурю. Только не вашу "Звездочку". Сейчас, у Севы в кабинете...
Она чуть-чуть прибавила звук и вышла. По дороге взглянула на себя в зеркало. Неплохо. Но темп не терять.
- О-о, "Кэмел", - протянул Алексей, когда Ада вернулась в гостиную с пачкой сигарет. - Я в Харбине гимназистом с них начинал. Был у нас в классе такой Парулава. Отец у него владел крупным магазином. Так Ираклий всех мальчишек угощал, и постепенно все сделались курящими.
- Хотите? - улыбнулась Ада, взяла себе одну сигарету и протянула ему пачку, в последний момент чуть отвернув запястье. Руки их встретились. Алексей дернулся. И тут Ада дунула ему в лицо.
- Душно? - участливо спросила она.
- Да. То есть нет, конечно... Давайте еще по бокалу-.
- За детей.
- За детей... То есть в каком смысле? За всех детей?
- И за всех тоже. Сегодняшних и будущих. Чтобы жизнь на земле не прекращалась. За плодородие?
- За плодородие.
- Брудершафт?
- Брудершафт.
И не успел Алексей опомниться, как Ада просунула руку ему под руку, осушила бокал и приложилась губами к его губам, при этом непрерывно глядя ему в глаза. Алексей стоял, не в силах отвести взгляда, убрать губы, опустить бокал. Этот поцелуй она исполнила в четверть силы, не пережимая страсть - просто запечатала ему губы.
- Вот теперь мы как брат и сестра, - сказала Ада, отпуская его. - Пора бы и за горячее. Подожди.
И она повернулась к нему спиной и пошла, чуть-чуть, в самую меру покачивая бедрами и кожей ощущая на себе его горящий взгляд.
Готов.
Она устремилась не на кухню, а в спальню, сбросила с себя платье, стянула чулки, отстегнула пояс, скинула белье, быстрым взглядом окинула себя в зеркале. Поперек кровати лежал черный полупрозрачный пеньюар. Она быстро накинула его, еще раз посмотрела на себя в зеркало - и поспешила в гостиную.
Алексей стоял у стола и тупо смотрел на дотлевающую в пепельнице сигарету. Она стремительно подошла к нему и крепко взяла его за обе руки.
- Г-горячее? - хрипло спросил он.
- Горячее, сладкий мой, - сказала она и, обвив полными руками его шею, притянула к себе его лицо и, прижавшись к нему всем телом, впилась в губы...
...Они даже не успели отойти от стола. В первый раз он взял ее тут же, рядом, на ковре - грубо, по-звериному. Он рычал, кусал ее грудь, живот, а она лежала, раскинувшись, и отвечала на его рычание низким грудным стоном, в котором мешались боль и блаженство...
