Предположений было два: или кавказцы отыскали, что было маловероятно, или туристы, что приходили вечером.
Лейтенант покачал головой.
- Сомнительные версии. Нужна более правдоподобная. Ну да ладно, разберемся. Можно ехать.
- Погодите, донки посмотрю.
- Донки? Вы сейчас способны беспокоиться об улове?
Мурзин пожал плечами и пошел к берегу, сам удивляясь этому своему порыву. В той другой жизни, называемой службой, многое бывало на грани интуиции, и он привык не противиться таинственному зову подсознания. И не раз именно это, смутное, оказывалось единственно правильным. Сейчас он сам задавал себе этот вопрос: неужели Маковецкий не забыл о своих донках и смотал их?
И он с облегчением вздохнул, увидев над водой напрягшиеся лески. На одной оказался подлещик размером в две ладони. Мурзин отцепил рыбу, бросил в воду. Взялся за другую леску, но она не потянулась, зацепилась за что-то. Потягивая ее, он подошел к самой воде, неподвижной, прозрачной. И там, в метре от берега, увидел короткую черную палочку. Он сам не смог бы объяснить, почему палочка заинтересовала его. Подумалось, что Маковецкий потерял это, рыбача тут ночью. Не разуваясь, он шагнул в теплую воду, достал палочку. И сразу понял, что это такое: широко распространенная среди охотников и туристов ракетница, официально именуемая ручным пусковым устройством "Сигнал". На ракетнице не было ни илистой слизи, ни следов ржавчины даже в тех местах, где черное воронение было стерто до блескучего металла. Хорошо просматривался и номер - Ю-02048. А вот сам сигнальный патрон, ввернутый в ракетницу, был Мурзину незнаком. Обычно они бывают из алюминия, с тонкими стенками, здесь же оказался стальной, удлиненный, с узким отверстием, явно под мелкокалиберный патрон.
- Что вы там нашли?
Лейтенант стоял на краю обрыва, внимательно смотрел на Мурзина.
- Распутывал донку, и вот...
Лейтенант, опытный человек, сразу все понял.
- Вы знаете, что это такое?
- Догадываюсь.
- Значит, искали и нашли?
- Не понял.
- Все вы поняли.
- Слушайте, лейтенант, если бы это было мое, чего бы я вам это отдал-то? Выкинул бы...
- А может, вы как раз это и собирались сделать, да я помешал... Впрочем, зря обижаетесь. - Голос у лейтенанта помягчел. - Это всего лишь версия. Впрочем, вы о ней никому. Поняли?
Мурзин угрюмо молчал. Понял, о ком речь, о Маковецком, чьи донки случайно оказались возле злополучной находки.
"Дудки, - подумал он. - Друга я вам не отдам". Решил, что сегодня же все расскажет Маковецкому, предупредит...
Но сделать это ему не удалось ни в этот, ни в последующие дни.
Знакомые "Жигули" сиротливо стояли у входа в райотдел, и никого возле них не было.
- Где Маковецкий? - спросил лейтенант у дежурного сразу, как переступил порог.
- Какой? Что приехал? Тут был.
- Найдите, - сказал лейтенант Мурзину.
И Мурзин пошел к машине. Все было на месте. И, что немало удивило, ключ зажигания торчал в замке. Мурзин вынул ключ, запер машину, походил по улице. Зарешеченные торговые киоски обступали милицию со всех сторон, и казалось, что все это - мини-КПЗ, в которых, как в той клетке, что возле дежурного, сидят, ожидая своей участи, будущие зэки. Рядом, через улицу, небольшая площадь, забитая смуглыми кавказцами, торгующими южным многоцветьем фруктов, а заодно и подмосковным овощем. Крикливые тетки предлагали колбасы, сыры, хлебы, купленные в соседних продовольственных магазинах. Особняком топтались молчаливые старушки, прижимавшие к тощим грудям бутылки водки, пачки сигарет, а то и свои девичьи кружева, извлеченные по случаю бескормицы из заветных сундуков.
А Маковецкого нигде не было, и Мурзин опять пошел к дежурному.
- Вы с ним говорили? - спросил Мурзин у дежурного.
- А как же, - заулыбался тот. - Очень даже сердечно побеседовали.
- О чем?
- А ни о чем. Он, как все, залупаться начал. А я ему: посидишь недельку в камере, охолонешь.
- Все ясно, - сказал Мурзин. - Он уехал.
- Как уехал? - Лейтенант, стоявший рядом, аж подскочил. - Куда уехал?
- Маковецкий говорил, что ему надо ехать на свадьбу к дочери. А ему неделю в камере. Потом приедет.
- Интересно, однако: друга убили, хоронить надо, убийцу искать надо, а он на свадьбе танцует.
Мурзин промолчал. Ему самому не нравилось все это. Но и категорически обвинять Маковецкого не мог. Разве он виноват, что все так совпало? Да и знал Мурзин больше, чем лейтенант. Постоянная обязаловка в той зарубежной жизни и работе, готовность не то что к риску, а к смерти, самой лютой, делают человека черствым, даже жестоким. Тут нужна другая мерка - холодная рассудочность. А если спокойно рассудить, то что изменится, если Маковецкого несколько дней не будет? Ничего не изменится...
И он сам, вечером этого тяжкого дня уезжая в Москву, не испытывал душевной неловкости оттого, что оставляет Миронова одного в холодном морге, что ничем больше не помог в розыске преступника. Впереди было много дел: найти Маковецкого, вместе c ним сделать что-то для семьи Миронова. И в делах похоронных, и во всех других житейских делах, которых в таких случаях всегда наваливается великое множество.
Гибель друга - что может быть ужаснее. Но жизнь от этого не останавливается. Бывало такое, не раз бывало. И он научился преодолевать свою душевную смуту. И, что уж там скрывать, зачерствел.
6
Не дай бог помереть в наше идиотское время. Мурзин ужаснулся, узнав, почем нынче похороны. И без того убитых горем родственников второй раз убивают, напрочь разоряя их, наживающиеся на покойниках служители ритуальных ведомств.
Катерина, вдова Алексея Миронова, как обомлела, узнав о гибели мужа, так и не приходила в себя, ревела, не переставая, и пришлось Мурзину все заботы о похоронах взять на себя. Жены у него не было - ушла давно еще, не выдержав долгих расставаний, - детей тоже, и дорогие похоронные хлопоты не были для него совсем разорительны.
На второй день после похорон, когда малость схлынула нервотрепка забот, в общем-то спасительная для него, отвлекающая от нестерпимой горечи, Мурзин внезапно увидел себя сидящим на скамье в сквере. Перед ним булькали фонтаны. Какой-то находчивый предприниматель водил вокруг фонтанов лохматую лошаденку, на которой со страхом и восторгом на лице восседала крохотная девчушка. Два дебила, сидевшие на скамье слева от Мурзина, тупо глядели на лошадь и сосали пиво из пузатеньких бутылок. За их петушиными шиньонами виднелись обязательные для всех городских пейзажей зарешеченные торговые киоски, взблескивали стекла легковых автомобилей, на которые с каменным изумлением взирал с высоты бронзовый Пушкин.
За спиной Мурзина беспокойно гудела очередь в знаменитую московскую забегаловку - "Макдоналдс", окруженную представительницами и - последний крик моды безумного века - представителями древнейшей профессии. В этом вавилонском бедламе сновали малолетки - мальчишки и девчонки, что-то предлагая, что-то выпрашивая.
Как-то сразу увидев все это и в который раз осознав ужас окружающей жизни, Мурзин вдруг с особой остротой понял боль за утраченное государство, мучившую Миронова.
- Сколько говна! - вслух сказал он.
Дебилы, сидевшие слева, оторвались от своих сосок, оглянулись на него.
- Чего, дядя?
- Все говно! - с вызовом повторил он.
Парни засмеялись: миазмы злобы были им привычны и понятны.
Злобы у Мурзина хватало. Последние дни он ночевал в доме Миронова, в одночасье превратившемся в узилище слез и неухоженности. Родственницы Катерины приехали только вчера. Две шустрые женщины как-то сразу заполнили собой дом. Сегодня пораньше Мурзин собирался уехать к себе домой, в Луговую. Но утром, выйдя на улицу, он увидел машину Миронова, сиротливо осевшую на бок: два правых колеса были сняты. Вид изуродованного "жигуля" окончательно доконал. Мурзин сел на низкую, из водопроводных труб оградку газона и чуть не заплакал. Если бы в этот момент попался ему грабитель, он бы его убил без сожаления, честное слово.
Какой-то дед, гулявший с тонконогой собачонкой на поводке, остановился возле машины. Собака тут же обнюхала оголенный тормозной диск и задрала ногу. Дед отдернул собаку так, что она перевернулась.
- Что, плохо дело? - спросил дед.
- Хуже не бывает.
- Не горюй. Бывает и хуже.
Странное дело, но короткий этот диалог помог Мурзину сбросить вяжущую тяжесть апатии. Даже вспомнился анекдот о том, чем отличается пессимист от оптимиста. И верно ведь, могло быть хуже. Если бы колеса украли три дня назад, как бы он без машины мотался по похоронным инстанциям?
А потом подошел какой-то человек, деловито осмотрел машину, повернулся к Мурзину.
- Это поправимо, Александр Иванович.
- Откуда вы меня знаете?
- Знаю, - сказал незнакомец. - И на похоронах видел, и вообще.
Мурзин удивленно поднял глаза. Человек как человек, домашние брюки без официальной складки, свободная рубашка-распашонка, как есть пенсионер, только что моложав. Но белый шрам на щеке говорил о том, что и ему досталось в этой жизни.
