Через минуту Капустин забеспокоился:
— Мы не туда едем. Я же сказал, нам влево надо!
— Правильно мы едем, сынок, — весело сказал водитель. — Оксана тебе подтвердит. Я правильно говорю? — И обнял полные загорелые плечи девушки, сидевшей рядом.
Вечером Ансар позвонил в Москву Колобову:
— Товар на складе, Федя.
— Кондиционный хоть товар? — спросил тот.
— Послушный и молчаливый. Все, как вы заказывали. Один у матери, живут бедно… Доставим завтра же. Схема та же, напоминаю. Бабки, как всегда, вперед. Один и тот же борт сначала привозит выкуп, а назад в Москву увозит пацана.
— Так и сделаем… — мрачно ответил Колобов. — Ладно, проинструктируйте солдата, как себя вести, что говорить. И встретим его во Внукове, как обычно… — И положил трубку.
Через несколько часов он вошел в кабинет Забельского, разговаривавшего с кем-то по-французски по сотовому. Хозяин кабинета махнул ему рукой в сторону кресла.
— Ну что? — спросил он нетерпеливо, отключив аппарат.
— Все в лучшем виде, Григорий Иванович… Утром звонил Ансар. Завтра привезут товар. Готовьтесь к встрече.
— Завтра… завтра… — задумался Забельский, теребя карандаш. — Опять эта спешка! Не нравится мне все это, должен тебе сказать.
— Раньше бы вам побеспокоиться… — заметил Колобов.
— А что делать, с другой стороны? — рассуждал вслух Григорий Иванович, встав из-за стола. — Если власть вынуждает нас так действовать!.. Не для себя же мы стараемся, верно?
— Вам виднее, — неопределенно ответил Колобов. — Вы на своем месте, мы на своем.
— Матери этого солдата сообщили об освобождении сына? — механически спросил, думая о своем, Забельский. Он прохаживался по кабинету. — У него мать точно есть? Ты узнавал?
— Все будет в лучшем виде, не беспокойтесь! — уже не скрывал раздражения Федор Андреевич. — Мать есть, отца нет. Специально ведь подбирали. Сначала она не поняла, потом расплакалась, когда ей позвонили. А в конце обрадовалась, что увидит его. Завтра днем прилетает в Москву. Встречать ее сына будете вместе, как вы приказали…
— Узнали хоть, как ее зовут? Впрочем, все равно, завтра напомни… Слушай, а может, в прямом эфире это показать? — вдруг воодушевился Григорий Иванович. — Что мы все в записи, да в записи… Сейчас позвоню на телестудию! — Он схватил трубку. — Представь… Значит, так… Старушка мать ждет в аэропорту сына, захваченного чеченскими террористами. Крупно ее морщинистое лицо в тревожном ожидании. Рядом журналисты, фотокорреспонденты и все, кто спешит засветиться при этом трогательном и волнующем событии!
— Так было уже… — напомнил Колобов. — Показывали, и не раз.
— Нет, то было в записи… Совсем не тот эффект. Не было ощущения одномоментного сопереживания, понимаешь? И потому все говорили: мол, все заранее срежиссировано и отрепетировано…
— Завидуют вам, вообще говоря, — кивнул Колобов. — Сначала вас спешили похоронить и забыть, когда вас вывели из правительства…
— А тут я восстал как феникс из пепла!
— Теперь вот ищут, к чему придраться… Я бы о другом побеспокоился на вашем месте. Банк скоро закроют, а вам еще надо распорядиться получить деньги для выкупа, чтоб не откладывать на завтра. Самолет утром в Махачкалу полетит, надо успеть доставить, а выкупа не будет, парня не отдадут, шоу ваше сорвется.
— Ты прав, звоню в банк! — Забельский набрал другой номер. — Толя, это я… К завтрашнему утру во Внуково к рейсу на Махачкалу должны быть доставлены цитрусовые. В энном количестве. Да, все как всегда. С одним отличием. Доложи туда еще один лимон… Толя, я все знаю, что ты сейчас скажешь! И что они вконец обнаглели, и все прочее. Но ставки слишком велики. И чем ближе к развязке, тем выше они будут подниматься. Ты все понял, да?
Отключив трубку, он снова заходил по кабинету, потом остановился.
— Слушай, а может, послать за ним мой самолет? И пусть мать встретит сына прямо там, в Махачкале? Или чересчур? Слишком помпезно?
— Вам виднее. Но я бы так не делал. Прямой эфир — тоже перебор. Мало ли что, вдруг сорвется. Или думаете, вам всегда будет везти?
— Ну да… Ты и здесь прав. Прямой эфир я, пожалуй, оставлю, а вот посылать свой самолет за солдатиком — уже перебор. — Забельский успокоился, сел в кресло. — Скажут, выпендриваюсь. Пусть будет обыденно, все как всегда.
Рано утром Сергея Капустина разбудили, откинув край душной палатки. И он сразу ощутил запахи горного воздуха, смешанные с запахом хвои.
— Подъем, служивый! — весело сказал Ходж. — Кончился твой кавказский плен, щас домой поедешь, мамка сопли тебе вытрет…
И засмеялся. Его смех поддержали еще двое, более молодых, бородатых чеченца. К ним присоединился смех Оксаны, выбравшейся из другой палатки, где она спала с Ходжем.
— Как спал, солдатик? — спросила она ласково. — Не журись, сегодня к мамке поедешь, еще спасибо нам скажешь!
Сергей хмуро смотрел на моджахедов, на ясноглазую Оксану, которую обнимал за талию Ходж. Чего они так веселятся? Он знал одно: им нельзя доверять. И сейчас твердил про себя наставления ротного про бдительность и осторожность: «чехи» обманывают и завлекают свои жертвы разного рода посулами, чтобы потом издеваться и пытать так, что смерть покажется краше жизни. Им, обкурившимся, это в кайф. Иначе зачем им нужны простые солдаты, за которых никто не заплатит выкуп? Государство — из принципа, матери — из-за нищеты.
Оксана подошла к нему и обняла за плечи:
— Ну-ка, хлопчик, посмотри на меня. Ты мне не веришь? Вот те крест. — И она перекрестилась под смех довольных боевиков. — Хоть я теперь мусульманской веры, сегодня же увидишь свою мамочку! А завтра встретишь свою девушку. У тебя дома есть девушка? Что молчишь? Такой гарный парубок, наверняка есть!
Еще издевается, подумал Сергей, отстранившись. Опять врет и не краснеет.
— Ты ж говорила, что твой брат у нас служит? — сказал он.
— Ну и что? — Она пожала голыми округлыми плечами. — Говорила. Для твоей же пользы, как ты не понимаешь?
Больно я тебе нужен, отрешенно подумал Сергей, с тоской глядя на горы и летнее небо. А… будь что будет. Хоть какой-то конец. Лишь бы не мучили.
Сначала они вели его по узкой горной тропе вниз, вывели к разбитой горной дороге с остатками асфальта на обочинах, потом разобрали в ближайшей пещере завал из камней и сучьев, и Сергей увидел все тот же грязно-белый «жигуль», в который его обманом посадили.
Машина капризничала, не хотела заводиться под чертыхания и проклятия Ходжа, перемежаемые русским матом. Оксана, успокаивая, гладила его по плечу, он ее отталкивал, пинал ногой шину, и тогда она тоже ругалась по-чеченски, почти без акцента. Наконец, Сатане или Аллаху надоело их слушать, «шестерка» завелась, чихая и кашляя сизым дымом, какой получается только из здешнего самопального бензина, будто предупреждая хозяина, что в следующий раз она не будет столь покладиста…
Они спешили в махачкалинский аэропорт, нервничали, совали по пути на блок-постах и гаишникам крупные купюры, а когда приходилось задерживаться и кто-то из солдат заглядывал к машину, Сергей, сидевший на заднем сиденье рядом с охранником, тоже улыбался, чувствуя через одевду, как ему в бок упирался ствол пистолета. Но взгляды солдат, как правило, застревали в глубоком вырезе блузки Оксаны, и даже купюры не всегда выводили их из этого состояния.
Когда они проезжали Махачкалу и затормозили на красный у первого перекрестка, охранник, сидевший рядом, перегнулся вперед, спросив что-то по-чеченски у Ходжа. Сергей неожиданно для всех, в том числе для себя, толкнул дверь, с намерением вывалиться из машины на мостовую.
Но тот успел его схватить, подмять под себя, заломить руку за спину. Сергей ткнулся лицом в жесткое сиденье, застонал от боли и сначала услышал стук, потом увидел вывалившуюся из кармана охранника гранату Ф-1.
Рванувшись еще ниже, до хрусту в плече, он дотянулся, схватил ее, потом зубами вырвал чеку и, закрыв глаза, сжался, ожидая оглушительного взрыва, удара и страшной боли во всем теле.
Но не успел ничего почувствовать.
Зато ее испытали другие. Оксана прожила дольше всех — умерла на второй день в реанимации, обезображенная и обожженная, после долгих мучений. Охранник погиб сразу, Ходж скончался, не приходя в сознание, в «скорой».
Забельский вылез из своего «кадиллака», подъехавшего по специальному разрешению прямо к взлетно-посадочной полосе. Он подал руку матери Сергея Капустина, галантно помогая ей выбраться из машины. Теплый ветер шевелил его редкие волосы.
— Хороший знак, Вера Петровна! — громко сказал он, чтобы она услышала его голос сквозь шум турбин. — Ветер с. юга. Так что наш самолет прилетит с попутным.
— Не опоздает? — спросила она.
Телевизионщики в комбинезонах с огромными буквами РТВ уже стояли с камерами, развернув аппаратуру.
