Ева вышла, поджав губы. Мелио удержал Лепра за рукав.
– Я крайне огорчен, — выдохнул он. — Попробуйте что-нибудь сделать. — И он закрыл за ними дверь, тихо, словно входил в комнату больного.
Она остановилась на улице Камбон, спиной к витринам. Лепра, шедший сзади, пытался найти какие-то слова утешения. Ему передавались ярость и тревога Евы, он чувствовал себя усталым, износившимся, старым и никчемным. Когда-то, играя в кафе, он был счастливее, пусть у него и не было никакой надежды прорваться. Он ничего не ждал тогда. Радовался любой ерунде — прогулкам, встречам, любил сыграть для себя, просто так, пассаж из Моцарта. Он ждал большой любви. И получил ее!
На этот раз Ева сама взяла его под руку и улыбнулась. Он снова расслабился. Жизненная сила и властность этой женщины всегда удивляли его, ведь он считал себя фаталистом.
– Не дуйся, Жанчик.
– Мне так неприятно все, что произошло.
– Подумаешь. Я давно Мелио насквозь вижу. Он меня не выносит. Знаешь, чего мне хочется?.. Я сейчас вернусь домой, переоденусь… мне это черное уже обрыдло…
– А… что скажут?
– Да плевала я… Я встречусь с тобой через час… где скажешь. Перед Датским Домом, а? Ладно?
Она уже вытянула руку, чтобы остановить такси.
– Пройдись немного и выкинь это все из головы… Жизнь только начинается!
Она скользнула в машину, опустила стекло, чтобы махнуть ему на прощание, и Лепра остался один, в толпе. Тут он заметил, что еще светит солнце, что лучи играют на фасадах, а над крышами синеет небо, и любовь снова разлилась по нему живительным соком. Он распрямил плечи, закурил, беспечным движением выбросил спичку и сел за столик в самом шумном из ближайших кафе. Вновь входящие то и дело задевали его. Мимо совсем близко проносились дрожащие автомобили, внося в шум вечера еще больше суетности. В этих иллюзорных золотистых сумерках все их планы казались реальными. Лепра мысленно вернулся к своим заботам и счел их чрезмерными. Пластинка? Песня? Просто ловкий способ досадить Еве, только и всего. Мелио не осмелится предложить песню Флоранс, это просто угроза. Лишь одно по-прежнему волновало его: зачем Фожер записал эту пластинку? Неужели он и правда чего-то опасался? Лепра попытался взглянуть на себя глазами окружающих. Он никогда не думал о том, чтобы убить Фожера. И, тем не менее, воспользовался первой же возможностью… Он не считал себя преступником. Но может, в нем и на самом деле кроется что-то жестокое, алчное, и это не укрылось от Фожера? Что он, собственно, за человек? Неужели он снова, в который раз, примется подводить итоги? Ева говорит, что он жестокий, но не злой. Жестокий? В основном к себе самому. Это жестокость человека, который хочет вырваться из усредненности. И вообще, он защищался. Если бы он не ударил первым, Фожер не колеблясь убил бы его. Фожер наверняка вернулся на виллу, чтобы объясниться с ним как мужчина с мужчиной. Это так на него похоже…
Лепра с отвращением допил пресное пиво. Надо придумать себе извинение, и все. Не так-то просто. Вот бы жить в полной гармонии с самим собой, как Ева. Видеть себя насквозь, не искать себе прощения. Этакая монолитная глыба. Подле Евы он не казался себе сильным и отважным. И теперь уж пора признаться: он нуждался в ней. Но при условии, что он будет бороться, не уступит ни Мелио, ни Флоранс — никому. Если она сдастся, он тоже даст себе волю. Но до какой степени?
Он бросил на тарелку мелочь и медленно пошел по бульвару, разглядывая проходящих женщин. В его голове крутился один и тот же вопрос: кто? Он отмахивался от него, как от надоевшей мухи. Кто послал пластинки? Никто… Сам Фожер попросил какого-нибудь приятеля… Какая разница! Стоял тихий теплый вечер. В сером воздухе мигавшие фонари казались ночниками. Это потрясающие минуты, их надо впитывать, слушать, как угасающую мелодию. Фожер сумел бы это выразить… Фожер… К черту Фожера!
Лепра дошел до Елисейских полей и направился навстречу заходящему солнцу. Все здесь кричало об успехе, деньгах, легкой жизни. Мимо пешеходов неслышно скользили американские автомобили. Сверкали афиши кинотеатров. На оградах сияли большими буквами знаменитые имена: Брайловский, Рубинштейн, Итурби… Лепра с какой-то яростью запрокинул голову, отдаваясь этим огням. Ему необходима была Ева, как необходимо было счастье, могущество, безопасность. Он страстно желал быть каким-нибудь из этих мужчин, которые выходили из «бьюиков» и «паккардов». И так же пламенно жаждал он этих женщин, этих идолов, высокомерных и недоступных.
Ева ждала его. На ней был светлый жакет и плиссированное простенькое платье; но она была восхитительней всех, любой девушки. Лепра протянул к ней руки.
– Ева, ей-богу, ты так хороша сегодня! — воскликнул он. — Я тебя уже видел красивой, элегантной, словом, принцессой. Но пастушкой — никогда!
– Ты спятил, — сказала она. — Пастушке скоро пятьдесят!
Она провела ему по лицу кончиком пальца.
– Ты-то молодой, сотри эти морщинки. Переживаешь, что ли?
Он сжал ее руки.
– Переживаю. Мне не нравится вся эта история.
– Хватит об этом. Сейчас возьмем такси и проведем вечер где-нибудь за городом. Идет?
Она вдыхала сумеречный воздух, она была похожа на дикого зверя, уверенного в своей силе, зверя, который рад чувству голода. Она уже не думала ни о Мелио, ни о Флоранс. В ее зеленых глазах искрами сверкали огни реклам. Она шла рядом с Лепра, касаясь его ногой.
– Представь себе, что ты рабочий, и выходишь, ну, скажем, из типографии. А я — швея. Мы не берем такси, идем на автобус. Давай попробуем.
Они уже не в первый раз так развлекались. Но для Евы это было нечто большее, нежели просто игра. В ее исполнении это было похоже на бегство. Дай ей волю, она бы вечно пребывала в состоянии бегства, она любила воображать, как каждый день начинает новое существование. Часто она бросала Жану: «Мы уезжаем». Уезжали они недалеко. Иногда в Орли, и она вела его к летному полю смотреть, как взлетают огромные ворчащие четырехмоторные самолеты. Или в Обервиллье, где они бродили по кабакам. Иногда она вдруг везла его в Крийон, и они ужинали за маленьким столиком при свечах. Эти вылазки она называла феерией. Лепра без особой радости уступал ее фантазиям. В отличие от Евы, он не умел предаваться удовольствиям, погружаясь в них полностью. Он страдал даже от дорогих сердцу Евы контрастов. Он был по натуре своей слишком прилежен, усидчив. Но главное, он то и дело думал: «Не будь меня здесь, она была бы так же счастлива!» И поэтому приходил домой в дурном расположении духа.
Но сейчас он снова подчинился ей; она вела его от одного автобуса к другому, и вскоре они оказались в неведомом городе, неопрятном, заброшенном, но веселом. Служащие садились в машины, у женщин в руках были продуктовые сумки. Ева взяла Лепра под руку и погладила его по ладони. Может, это тоже входило в правила игры!
– Куда ты меня тащишь? — спросил он.
– В Венсенн. Там есть премилый отельчик, в двух шагах от леса.
Значит, она там уже бывала. Когда, интересно? С кем? Лепра вздохнул. Никогда ему не избавиться от этих тоскливых мыслей. Над деревьями показался зубчатый донжон. На улицах, вокруг кафе и у выходов из метро кипела жизнь. Ева вынула из сумки темные очки.
– Боишься, что тебя узнают?
– Нет, так лучше видно.
Они спустились. Лепра купил у цветочника розу и прикрепил ее Еве к жакету, она захлопала в ладоши и поцеловала его.
– Вот видишь, я веду себя совсем как мидинетка. Тебя это шокирует?
– По-моему, ты слегка наигрываешь.
– Это правда, — призналась Ева.
– Так в чем дело?
Она потянула его в глубь аллеи, тянувшейся вдоль старых крепостных стен. Стемнело. Вдалеке за деревьями Париж освещал небо гигантскими розовыми бликами.
– Мы должны были все рассказать Мелио, — сказала она. — Он наверняка заметил, что я не очень-то удивилась. Старый лис.
– Не мог же я сказать ему, что разбил пластинку.
– Мы уже втянулись в цепочку лжи, и одному Богу известно, куда она нас заведет. Вот что меня мучит. Впервые в жизни я оказываюсь в такой двусмысленной ситуации.
Лепра положил руку ей на плечо.
– Мы поступили неправильно?
– Не знаю, — прошептала Ева. — Иногда мне кажется, что мы должны были все рассказать.
– Мы растерялись.
– Мы, может, и сейчас еще не пришли в себя.
Они удалялись от освещенных улиц, медленно погружаясь во мрак стволов и ветвей. Ева правильно выбрала место — здесь они были вдалеке от Фожера, от Мелио и так близко друг к другу, что и думали об одном и том же. Лепра внезапно понял, почему Ева так неожиданно придумывала эти вылазки, всегда застигавшие его врасплох. Чтобы заставить его высказаться, открыться, рассказать все, что у него на душе, освободиться от душивших его сомнений. И он заговорил:
– Я убил его ради тебя. Сколько можно жить втроем? Это было унизительно для нас всех. Теперь мы с тобой должны защищаться. Возникают новые проблемы. Но мне кажется, я стал тебе ближе… Ева, пойми, пожалуйста, я хочу только одного: жить с тобой. Я буду делать все, что ты захочешь. Давать концерты, если ты так настаиваешь. Пожалуйста, ради тебя я запасусь честолюбием. Но подумай немножко и обо мне.
