Когда диктор перешел к новостям спорта, я выключил радио.
- Мы проскочили раньше, чем они заперли все входы и выходы, - сказал Винс.
- Да, похоже на то.
- Держу пари, что консул изображает недоумение. А может быть, ему и притворяться не понадобилось.
- Как так?
- Видишь ли, Сарагоса был ничто, нуль. Думаю, они подозревали, что курьер замешан в каких-то темных делишках. Они вполне могли решить, что тут была стычка между своими. Вор у вора дубинку украл. А нарушение дипломатического этикета с их стороны никто не хочет афишировать. Киодос - другое дело, тот должен быть порядком разочарован. Но и он шума подымать не станет.
Его товар всегда имеет спрос. Он свяжет все это происшествие с поражением заговора Мелендеса. Восстание против Пераля уже провалилось. Странно, что они об этом до сих пор не сказали. Все складывается совсем неплохо, Джерри.
- М-да. Все прямо-таки великолепно складывается! У тебя в шкуре две дырки, человек убит, а эти две гориллы наверняка гонятся за нами. Все хорошо, прекрасная маркиза.
- Ничего, Джерри, ты знай верти баранку. Лишь бы лошадка бежала...
Наигранная бодрость его тона прямо-таки резала слух. Я хотел сказать ему об этом, но не сказал.
Когда начались шестичасовые новости, мы проехали Окалу. Я немного опоздал, и маслянистый голос вступил на полуфразе:
" ..из страны поступают отрывочные известия, однако уже известно, что генерал Пераль с помощью войск, верных режиму, одерживает верх над повстанцами. В столице сегодня вечером объявлено чрезвычайное положение, жителям запрещено покидать свои дома. Из достоверных источников получены сведения, что группа заговорщиков во главе с Мелендесом арестована и брошена в тюрьму. Штаб-квартира повстанцев, расположенная на отдаленной гасиенде Мелендеса, хотя и не захвачена еще, но полностью окружена, и капитуляция если не произошла, то ожидается с минуты на минуту. Мы не раз говорили об опасностях, которыми чреваты подобные беспорядки для свободного мира. Видимо, и здесь имели место козни коммунистов, инспирировавших попытку переворота в дружественной нам стране. Стало известно, что группа Мелендеса на протяжении многих месяцев готовила оружие для нападения, и только благодаря случайности правительство было своевременно извещено о грозящей опасности".
- Вот ведь как можно заблуждаться, - заметил Винс. " ..только что нами получено еще одно известие - о личной секретарше Мелендеса, Кармеле де ла Вега. По-видимому, узнав о готовящемся разгроме восстания, она сегодня утром вылетела на одномоторном самолете из поместья Мелендеса. Не имея пилотских прав, она сделала отчаянную попытку перелететь через границу и приземлиться в городке Виадиад, расположенном двумястами милями южнее. Высказывается предположение, что именно она, будучи лояльной гражданкой своей страны, сообщила генералу Пералю о заговоре, а затем бежала, опасаясь победы Мелендеса и последующей расправы. Или же она рассчитывала просто исчезнуть? Теперь уже никто не ответит на эти вопросы, так как самолет потерпел аварию, а Кармела де ла Вега найдена мертвой".
Сразу вслед за этими словами на нас обрушили рекламу новой зубной пасты. Я выключил радио и украдкой взглянул на Винса. Лицо его точно окаменело. На нем совершенно ничего не выражалось.
- Поскользнулась на ровном месте, - произнес он наконец. - Она всегда была склонна к тому. И ощущения высоты у нее не было. Всегда или слишком снижалась или пыталась садиться, когда еще оставалось метров десять до земли.
- Как долго ты еще сможешь продержаться? - спросил я.
- Ну, теперь уже не очень-то... Недолго, Джерри. Я слишком много крови потерял. И пить хочется.
Остановиться мы решили в Старке, Флорида. Мотель был новый, с иголочки. Уже стемнело. Полная женщина, встретившая нас очень радушно, сообщила, что одна двухместная комната свободна. Я объявил, что тогда мы с другом займем ее. Она ответила, что очень рада. Мальчик покажет нам, где поставить машину, и принесет нам льда.
Я последовал за мальчуганом; он остановился возле двадцатого номера. Мальчик отомкнул дверь, отдал мне ключ и пошел за обещанным льдом. Как только он скрылся с глаз, я помог Винсу перебраться в комнату. Лед, вскоре принесенный мальчиком, я взял в дверях, сунув ему чаевые. Я внес багаж, запер дверь, опустил жалюзи и задернул занавески. В кондиционере что-то жужжало. Винс сидел в единственном кресле. Он выпил подряд пять стаканов воды, и ему как будто полегчало.
- Что будем делать?
- Как договорились.
- Тебе нужно лечь.
- Сначала я хочу видеть, что там у нас. Убедиться, что чемодан набит не булыжниками.
- Ну ладно. Кто бы спорил...
Я опустил чемодан с табуретки на пол. Он был заперт. Я сходил за домкратом, снова изнутри закрыл комнату на ключ, взломал домкратом оба замка и поднял крышку. Содержимое чемодана было прикрыто белой тряпицей. Я сорвал и ее, и тогда мы увидели, что там было.
Глава 5
Однодолларовая бумажка скромна и выглядит бедновато. Пятерка задирает нос повыше. Десятка поигрывает мускулами, все в ней надежно и честно. Двадцатидолларовая банкнота шелестит, как музыка в хорошем баре, тихая и волнующая. Пятьдесят? Тут уж в ушах словно бы раздается отдаленный рев публики на конных скачках. Полтинник - удачливый игрок, уверенный в себе; ему не мешало бы побриться; на мизинце у него - видите? - посверкивает желтоватый бриллиант. Ну а стольник, - что говорить, в нем проглядывает уже порода, чувство достоинства, истинного, а не напускного.
А теперь о количестве. Несколько мелких купюр на дне грязного кармана или веер долларовых бумажек в верткой руке шулера где-нибудь в глухом закоулке. Или три пятерки, захватанные и сальные, старательно запечатанные в дешевом конверте. А теперь представим себе солидный портфель, набитый пятерками, десятками, двадцатками. Увидели? Следующей ступенькой в этой иерархии стал бы неброский портфель с банковскими пачками, почти плоский, одними сотнями, - вот он украдкой меняет хозяина где-нибудь в коридоре помпезного правительственного здания.
И все это - ничто в сравнении с увиденным нами. Ничто. После того, что открылось нашим глазам, я был уже другим человеком. И я знал, что мне уже никогда не сделаться прежним, таким, каков я был еще минуту назад. Перед тем как замки черного металлического кейса были взломаны.
Я присел перед ним на корточки. Посмотрел на Винсента. Наши глаза встретились, и около секунды мы смотрели друг на друга так странно растерянные, объятые неясным чувством то ли стыда, то ли вины, то ли тревоги. И мы сконфуженно отвели глаза в сторону.
- Да-а... - протянул Винс. - Что, собственно, принято говорить в таких случаях?
Деньги были сложены в пакеты высотою около четырех дюймов, каждый пакет перевязан крепко-накрепко проволокой. Пачки лежали плотно, впритирку. Я вытащил одну. Верхняя и нижняя купюры были по сто долларов, и ни та, ни другая не была новой. Взвешивая пачку на руке, я рассматривал ее. Винс тоже хотел увидеть деньги поближе. Я взял второй пакет, передал ему. Он зажал пачку между колен и провел большим пальцем по боковой поверхности, состоящей из краешков множества банкнот.
- Должно быть, пятьсот, - сказал он.
- Это по пятьдесят тысяч в пачке.
- А сколько тут пачек?
Я стал вынимать по одной, считая.
- Хотел в уме сосчитать - не получается, - сказал Винс.
- Минуточку!
На дне кейса лежала записка. Деньги закрывали ее. Тут были цифры, напечатанные слепо, нечисто, - видно, лента была старая, а в шрифт набилась краска. Я взглянул на записку, потом протянул ее Винсу.
34000 х S 100 = S 3400000
500 x S 500 = S 250000
S 3650000
- Кармела не в счет? - спросил я.
- Ты же сам слышал.
Итак, мне принадлежит миллион триста двадцать пять тысяч долларов. Мне лично, одному мне. Я смотрел на всю эту кучу денег.
- Одну пачку придется раздраконить.
- Давай.
Когда я развязал пакет, одна банкнота порвалась. В разъятом виде деньги занимали гораздо больше места. Я на глазок разделил развязанную пачку пополам. И ближнюю ко мне половину сосчитал. Двести шестьдесят две банкноты. Двенадцать штук я переложил в оставшуюся часть. Мои двести пятьдесят сотенных я сунул в свой чемодан, под белье. Карманные деньги. Каких-то двадцать пять тысяч долларов. Порванная сотняга лежала сверху. Я помахал ею Винсу.
- Эту мы, пожалуй, выбросим?
- Бога ради! Давай ее сюда и возьми из моих другую.
- И ты жертвуешь ею с легким сердцем?
- Для надежного друга - да.
Я достал сигареты и зажигалку. Он держал разорванную купюру. Я поджег ее. Он поднес горящую сотню сначала к моей, потом к своей сигарете. Он держал купюру за уголок, пока не обжег себе пальцы.
- Никогда не думал, что когда-нибудь смогу себе это позволить, - сказал он.
И вдруг мы начали хохотать как безумные, задыхаясь от смеха и кашля.
Отсмеявшись, мы разделили всю эту уйму денег. Я получил двадцать шесть пачек сотенных. Винс сказал, что хотел бы взять себе купюры по пятьсот долларов. Там, куда он направляется, их легче сбыть. Я полюбовался своей горой денег, развалил ее и сложил заново. Потом взглянул на ту, на чужую груду денег. И внезапно почувствовал, как злость шевельнулась во мне. Та груда была выше, она и выглядела значительней, да что там - она внушала трепет. Однако тут же я одернул себя: ребенок ты, что ли?
