Инна Булгакова - Сердце статуи

— А, так, может, мой соперник актер. Или режиссер.

— Соперник?

— В письме Вера порвала со мной.

— Серьезно?

— Наверное, серьезно, раз оставила записку подруге: уезжаю, мол, «медовый месяц».

— Вообще она была порядочная потаскушка! — вырвалось у Семена.

— И меня превратила в свинью? Возможно, и тебя! И Ивана Петровича?

— Чего ты его так называешь? — уклонился мой друг от ответа.

— Невропатолог мне известен только в качестве врача. Он установил, что во мне атрофировался инстинкт секса и творчества.

— Восстановится, Макс.

— Не уверен, что я этого хочу.

— Ты очень много работал, в сущности, только этим и жил.

— А женщины?

Сема закурил сигарету — тоже «мальборо» — и заявил задумчиво:

— Ты не придавал своим связям серьезного значения — наверное, поэтому имел над женщинами безграничную власть. Но Вера — особая статья.

— Почему?

— Потому что ведьма.

— Да ну тебя!

— Нет, скажи! Какого черта она пришла сюда 10-го, если 7-го порвала с тобой?

— А может, ее пленил изумруд?

— Похоже… Макс, похоже, так — воскликнул Сема. — Она по драгоценностям с ума сходила… И по дороге на станцию, ну, тогда еще — 3-го, все про камень расспрашивала. А я, кретин, соловьем разливался!

— Но письмо все-таки отослала.

— Правильно. А потом пожалела, приехала подольститься, камешек выманить… — проговорил Сема с истинной злобой и вдруг запнулся. — Макс, я так и не понял: убита она или нет?

— По последним сведениям, Вера превратилась в статую.

Он не стал переспрашивать, обзывать меня помешанным, только ссутулился, уставился в овальное оконце, где за узорной решеточкой небо синее такое, сверкающее.

— У тебя есть ее телефон?

Семен вздрогнул.

— Чей?

— Веры… ну, подружки.

Он достал из сумочки на поясе шикарную авторучку и записал телефончик прямо на своей визитке с золотым Авадонной. Помнит наизусть!

— Я такого Ангела слепил?

— Точь-в-точь.

— А чья идея была?

— Моя.

— И где он?

— Я же сказал…

— На каком кладбище?

— Зачем тебе?

— На каком?

— На Успенском. Зачем тебе?

— Не знаю… Я болен, Сема. У меня раздвоение личности.

— Ванюша поставил такой диагноз?

— Я сам себе поставил.

Я цепляюсь за Надежду, как ребенок, и без ночных наших свиданий у садовой изгороди с плющом, кажется, не протянул бы. Она опять к себе звала, а я боюсь опозориться, даже боюсь спросить: что у нас с ней было-то? Нет, для меня это неважно, у меня либидо ослабело — а вот для нее?

Да ладно, черт с ним, с сексом — выжить бы. Сегодня ночью Большая Медведица и Малая опять светили мне прямо в очи, вселенский холод обжигал, как Божий гнев (вдруг выговорилось), и я точно знал (в продолжении той моей мысли, в первую ночь здесь): надо найти убийцу и казнить. Господи, страшно, но надо.

Проснулся перед рассветом в шезлонге в холодном поту, вдруг осознав — мой жуткий сон видоизменяется. Зеленых пятен становится все больше, они расползаются по шее, по груди, по лицу. Она тут в доме разлагается, статуя, и мне словно знак подает: найти и казнить. Тут краешек солнышка показался, все осветилось, мокрая зелень в росе засверкала, утренние птицы запели, и дева с юношей ожили, как будто заговорили, а главного не сказали. Я все смотрел и смотрел: на что же я потратил творческую энергию, когда еще гордостью Змеевки был? На кого похожи возлюбленные?.. Ни на кого — идея, мечта, химера.

Во какое словечко мне известно — химера (точно известно, даже помню, что древнегреческий герой Беллерофонт убил чудовище). Откуда — из юности? Все-таки в творчестве скульптора есть соблазн — язычество. Хотя — кто его знает? — может, вандал этот самый разбил у меня и распятие. Пойти посмотреть и по осколкам восстановить… не статуи, а тени воспоминаний о них? Нет, тяжело, не хочу.

Кое-как дотянул до девяти и поехал в Москву. Вчера вечером по телефону умолял — чуть не слезно, болен, мол, не выхожу — Верину подружку приехать. Ни в какую! Едва соизволила у себя принять. И такой вид, будто я сейчас за кувалду схвачусь.

Ехать тяжело было, словно в преисподнюю. Все кругом незнакомо, люди ненормальные, прям не наши, нищие вереницей прут, тут же пиво из банок тянут, газеты суют: «Заговариваю любовь». Что такое «заговариваю любовь»? Нет, нет, мне читать нельзя, доктор запретил.

Квартира в Чертанове маленькая, веселенькая. За сто долларов в месяц. Это сколько по-нормальному? Почти триста тыщ. Я быстренько произвел в уме вычисления. Тоже ненормально, заработки мои не такие уж громадные, ювелир не разорился.

Наташа — хорошенькая девица, такая рыженькая прелесть с черными глазами, одета в одну майку… или это мини-платье… словом, все при ней, кабы не смотрела на меня с таким ужасом. Не бойся, девочка, я уже отгорел. Над тахтой цветная фотография: Наташа, еще одна в трехкратном объятии с толстомордым дядькой. Режиссер, оказалось, чуть не дал роль.

— А это Вера, не узнаете разве?

— Я никого не узнаю, я же говорил по телефону…

— Дайте-ка ваш паспорт.

— Вот удостоверение.

Она изучила документ и сделала резюме:

— Ну, так вы были ее любовником.

Я бесчувственно смотрел на фотокарточку, гибкая, светловолосая, зеленоглазая змейка, верхняя влажная губка приподнята, голова прижата к плечу режиссера, нежные слабые руки… Никаких эмоций, а я так напрягся, вглядываясь, что показалось: она вдруг подмигнула. Чур меня!

— Я здесь у вас бывал?

— Слушайте, вы серьезно ничего не помните?

— Клянусь. Амнезия.

— Насколько я знаю, вы у себя сиднем сидели.

— Я ее любил?

— Не очень. Вера говорила, вас ничем особо не проймешь.

— Драгоценности, наверное, дарят тому, кто тебе дорог.

— Ну, вы человек щедрый, а она ловкий. Соврала, что у нее день рождения в апреле — вы и разорились. Потом узнали, что в ноябре — Скорпион.

— И взбесился, да?

— Да ну. Посмеялись.

— Значит, отношения у нас были легкие?

— Нормальные.

— А ей зачем такой старый, как я, сдался? Из-за денег?

Наташа посмотрела на меня изучающе и отвела взгляд.

— Не знаю. Говорила: мужик стоящий.

— Можно мне сесть? Голова кружится.

— Можно, — указала на тахту, сама осталась стоять.

— Вы действительно больной?

— Действительно. Но на людей не кидаюсь. Наташа, с кем она собиралась «медовый месяц» проводить?

— Да не знаю, меня уже допрашивали.

— Но ведь не со мной, правда?

— Нет, конечно. Вы еще в марте закрутили, — она села передо мной на низенькую табуреточку и закурила. — Курите, — поставила пепельницу между нами на пол.

— Спасибо.

— Ах, как нехорошо получилось, — протянула Наташа с укоризною, кажется, к самой себе. — Ей роль обещали… рольку… вот он, — кивнула на фотографию. — А дали мне.

— Значит, вы более талантливы.

— Ну, не знаю, — она зарумянилась, прямо на глазах девочка оживала. — До последней минуты не было известно, кому.

— Когда же стало известно?

— 2 июня. Я тайком уехала на съемки.

— Под Каширу?

— Ага, там снимали «Императрицу». Я — фрейлина, на заднем плане, но все-таки… Приглашаю вас в марте на премьеру.

— Очень благодарен, но до марта еще дожить надо.

Румяное личико омрачилось.

— Фильм бы раньше сдали, но режиссер на съемках утонул.

— В Оке, несчастный случай. Другой доснимал.

— Так Веры на съемках не было?

— Я не видела, но… о том, что мне роль отдали, она еще 2 июня узнала. Не от меня, слава Богу.

— А что, вы ее боялись?

— Не боялась, я ее любила. Вера позвонила второго на киностудию, мне помощник режиссера сказал. Но на меня не обиделась, записка веселая… — Наташа пожала плечами. — Какой-то «медовый месяц». Странно.

— Я ей предложения не делал?

— Да что ж вы, не знаете… ах да! Она говорила, вы не из тех, кто женится.

— Вот, значит, я каков.

— Таков Дон Жуан.

Она улыбнулась, я нахмурился, было отчего-то бесконечно грустно.

— Сколько длились эти съемки?

— Я лично была занята с 3 по 10 июня.

— По 10-е?.. Господи, по 10-е!

— Вернулась: записка. Я так обрадовалась, что не поссорились. Потом следователь звонит — и все закрутилось.

— А вещи какие-нибудь она взяла с собой?

— В том-то весь ужас! Сумочка с паспортом вместе с ней исчезла, а дорожная сумка (ну, купальник, одежда летняя) нашлась.

— Где?

— В реквизите киностудии; уже когда в Москву вернулись, обнаружили. Там фотография — вот такая же, — Наташа мотнула головой на стенку. — Ну, мне позвонили, а у меня Котов вещи забрал, отпечатки сверять.

— Вот это уж действительно загадка! Не могли же вы там не встретиться?

— Вообще народу много было, массовка большая, но… непонятно.