Мария Дубинина - Джон Найтингейл. Истории о потустороннем.

История пятая

Мечта на Рождество

В это утро в мой сон прокрался аромат свежей хвои. Я блаженно зажмурился и втянул носом чудный запах, прежде чем решительно откинуть одеяло. Наступил один из самых волшебных дней в году — Сочельник, последние 24 часа перед Рождеством. Улицы Лондона волшебным образом украсились еловыми лапами, лентами, бумажными гирляндами и свежевыпавшим снегом. Дети играли в снежки, лепили возле заборов нелепые, но смешные фигуры, смеялись и распевали рождественские гимны. Когда я был ребенком, вел себя точно так же, и, если бы мог, и сейчас присоединился бы к веселой кутерьме. Мадам Деларош не теряла времени даром и уже распорядилась установить в маленькой гостиной пушистую елку и занималась тем, что развешивала на ней игрушки и конфеты.

— Доброе утро, мистер Джон! Не желаете присоединиться? Я решил, что никогда не поздно вновь ощутить себя мальчишкой, и с радостью принял предложение. Стеклянные шары и шишки сверкали в лучах солнца как драгоценные. Я любовался ими, потеряв счет времени, а меж тем сегодня мне предстояло выполнить много важных дел, если, конечно, я не планировал заниматься ими на Рождество. Завтракал я в одиночестве — мадам Деларош попросила разрешения отлучиться на рынок, купить подарки для своих многочисленных племянников и племянниц. Мне бы тоже стоило об этом позаботиться. Хоть толпы родственников у меня и не наблюдалось, Рождество на то и Рождество, светлый праздник, когда хочется делать приятное всем людям. После скромной трапезы я облачился в теплое пальто, повязал шарф, надвинул шляпу на лоб, подхватил в одну руку трость, а в другую — медицинский саквояж и отправился навестить нескольких своих пациентов. На Дауни-стрит толпился народ. Обилие магазинов привлекало людей, еще не успевших приобрести подарки для друзей и родных.

Яркие вывески невольно привлекали взгляд.

— Доктор Найтингейл! — полный круглолицый мужчина по ту сторону стеклянной витрины помахал мне рукой. Слова доносились нечетко, из-за преграды, — Доктор, заходите, не стесняйтесь! Я пригляделся и узнал Шона О'Брайена. Старый ирландец лечился у меня от болезни желудка, причина которой, что не секрет, крылась в любви О'Брайена к жирной вредной пище. Шон держал галантерею, где при желании можно было найти все, что душе угодно. Маленький рай для женщин. Шляпки, зонтики, фурнитура, перья, перчатки, шпильки, недорогая, но элегантная бижутерия, сумочки, кошельки и косметика. Все это великолепие никак не вязалось с одутловатым, лысым О'Брайеном, но дело свое он знал и любил.

— Выбирайте, доктор, для Вас скидка. Двадцать процентов, — он поймал мой взгляд и утробно хохотнул, — Тридцать процентов.

Любая девушка душу продаст за эти безделицы. Подарки для Ханны и Маргарет, моей младшей сестры, я приготовил, как водится, заранее. Шон нахваливал ассортимент, и мне подумалось, что есть еще пара прекрасных дам, для которых мне не жалко никаких денег. Продавец помог мне красиво упаковать мои покупки, и мы разошлись, довольные друг другом. До вечера оставалось достаточно времени, я побродил по городу, посмотрел на огромную елку на площади, послушал замерзшего, но улыбающегося скрипача в парке. Одним словом, сделал все, чтобы оттянуть возвращение домой. И тому имелась причина, весьма, на мой взгляд, весомая. Неугомонная Ханна уговорила мужа провести вечер в театре на премьере нового спектакля «Веселая вдова».

Генри отличался многими достоинствами и имел массу разнообразных увлечений, но так сложилось, что искусство театра в этот перечень не входило. То ли мужская солидарность, то ли привычка потакать прихотям любимой сестренки, а может, и все вместе, заставили меня принять приглашение, несмотря на то, что, к слову, и сам я не являлся поклонником Мельпомены. Однако сказанного не воротишь, а, давши слово, я не привык его нарушать. Вечер наступал с пугающей быстротой. Из окна своего кабинета я наблюдал за тем, как сумерки опускаются на узкие улочки и круглые площади белесым туманом, который, я живо себе представлял, пах дымом, затхлым воздухом с Темзы и чем-то еще, что неуловимо напоминает о скором Рождестве.

— Мистер Джон! — звонко крикнула с первого этажа экономка, — Вы просили напомнить, уже девятнадцать часов! Я вздрогнул. Сумеркам понадобилось всего несколько секунд, чтобы окончательно сгуститься. Но, безусловно, это был лишь обман зрения. Наемный экипаж довез меня до здания театра. Храм искусств блистал в свете газовых фонарей и возвышался над площадью и надо мной в частности подобно волшебному дворцу из старой сказки.

Наверное, именно в тот момент я впервые ощутил острое одиночество, желание обрести свою Прекрасную Принцессу. Залитое светом фойе встретило меня гулом голосов, шорохом одежд и бумажных программок. В глазах сразу зарябило от ярких нарядов дам, так контрастирующих с черно-белым лоском их кавалеров. Я безумно давно не бывал в обществе и испытал облегчение от того, что мой видавший виды, но тщательно почищенный мадам Деларош смокинг вкупе с галстуком-бабочкой не привлекал к себе ненужного внимания. Мы с Генри обменялись крепким, истинно дружеским, рукопожатием, а Ханна сердечно поцеловала меня в щеку:

— Замечательно выглядишь, братец, — прощебетала она, поправляя мне сбившуюся набок бабочку, — Идемте же, прозвенел второй звонок. И Ханна, подхватив нас обоих по руки, церемонно повела в зал. Что-то величественное и по-хорошему подавляющее есть в стройных рядах обитых красным бархатом кресел, постепенно поднимающихся подобно древнему амфитеатру, в лепных потолках и позолоченных ложах, в огромной люстре, которая вызывает в памяти моей образ воздушного замка, фата морганы. Но прежде всего, впечатляет сцена, до поры до времени укрытая тяжелыми складками занавеса. А за ним… За ним — чудо. Вопреки всем опасениям, спектакль оказался недурен, и я получил искренне удовольствие от первого акта. Антракт мои спутники предпочли провести в зрительном зале, а я решил немного размяться. И какого же было мое удивление, когда, проигнорировав ближайший выход и направившись к дальнему, относительно свободному, я увидел знакомую фигуру, затянутую в жесткий корсет нежно-зеленого платья. Все поменялось с той поры, но я все равно узнал Луизу Эббот, все такую же прекрасную, какой я запомнил ее солнечной осенью, когда помогал ее погибшей сестре обрести долгожданный покой, но потерял его сам. Это было похоже на удар, на укол прямо в сердце. Девушка медленно повернулась, изящно обмахиваясь веером, и встретилась со мной взглядом. И узнала. Я уверен, что узнала. На очаровательный щечках сквозь слой пудры проступил румянец. И почти сразу мисс Эббот заторопилась прочь из зала, а я пошел за ней, быстро, едва ли не бегом. В прохладном коридоре никого не было, кроме нас. Луиза стояла у темного окна. Я мог видеть ее полупрофиль, тонкую белую шею и обнаженное плечо, а в стекле отражалось ее лицо с трогательно опущенными глазами.

— Мисс Эббот… Луиза, — позвал я робко, — Не ожидал Вас вновь увидеть, то есть увидеть здесь, — словно со стороны я слышал собственный нерешительный голос, — Вы гостите у тети? Я нес чепуху, боясь заговорить о том, что волновало меня больше всего. Девушка повернулась. Румянец еще горел у нее на щеках.

— Мистер Найтингейл? Я тоже рада Вас видеть… Что-то было не так, словно между нами встала невидимая, но непреодолимая стена.

— Я не в гостях, я… — Луиза запнулась, растеряно теребя край сползшей с одного плеча шали, — Теперь у меня свой дом в Сити.

— Дом? Дом в Лондоне? — я ничего не понимал, но был счастлив от одного того факта, что Луиза, такая красивая и смущенная, стояла рядом и разговаривала со мной, — Я живу не в центре, но мы могли бы…

— Понимаете, Джон, — прервала она меня, — Прошло время.

— Три с половиной месяца.

— Да, три с половиной месяца. Господи, неужели мы обязательно должны были встретиться?! — вдруг воскликнула девушка, — Это несправедливо!

— Луиза…

— Миссис Джонс. Мне показалось, что я ослышался.

— Простите?

— Моего мужа зовут Хью Джонс, он адвокат из агентства «Джонс и Эриксон». Слова, сказанные тихим равнодушным голосом, отдавались в голове барабанным боем. Луиза, нет, миссис Джонс, легко коснулась моей руки:

— Прощай, Джон. Прозвенел звонок, но я уже выходил из гардероба. Может быть, я сентиментальный наивный глупец, ведь я знал, что она обручена и что шансов нет. Мы не обещали ничего друг другу, не писали длинных писем и не клялись в вечной любви. Все случилось так, как и должно было, и от этого вдвойне больнее. Остаток вечера я провел в кресле у камина с кружкой горячего ароматного глинтвейна в руках. Мысли текли вяло, словно продирались сквозь снежные заносы. Если бы я попросил дождаться, если бы написал ей, если бы признался в чувствах, если бы… Так много «если». Вино на дне кружки почти остыло. Перед тем, как окунуться в сон, я подумал, как хорошо было бы повернуть время вспять…