Собственных жокеев у Нериссы не было. Из журналов я узнал, что в Южной Африке жокеев вообще гораздо меньше, чем в Англии. Например, в Натале, главном центре, было зарегистрировано всего тринадцать жокеев и двадцать два практиканта.
В Южной Африке всего четыре беговых центра: Иоганнесбург, Натале, Порт-Элизабет и Кейптаун. Лошади Нериссы выступали на всех четырех ипподромах, в разную погоду, в разное время года, с разными жокеями, но результаты их были примерно одинаковы.
До мая этого года все было нормально, но с начала июня ни одна ее лошадь не выиграла ни одного заезда.
Раз их перевозили с места на место, причина была не в конюшне. Они не были больны. Наркотики исключались. Менялись конюшни и жокеи.
Величиной постоянной был тренер.
При желании тренер выставит лошадь так, что она не сможет выиграть. Например, перетренирует ее перед скачкой. Такое часто происходит по недосмотру, и доказать, что это сделано специально, невозможно.
Тренеры редко идут на это. Хотя бы потому, что за успех им платят. И все же я склонялся к тому, что причиной всему — Аркнольд, и что своей цели он добивается самыми примитивными методами.
Другими словами, достаточно сменить тренера — и проблема решена.
Я мог возвращаться в Англию. Но на пути к осуществлению этого милого намерения стояли, к сожалению, два препятствия.
Прежде всего я обещал быть на премьере, до которой еще две недели. А кроме того, зная, кто виноват и даже как он это делает, я не мог понять — зачем.
Когда часы отеля «Рэндфотейн» били половину двенадцатого, я появился в банкетном зале. Дамы и господа, представляющие средства массовой информации (иначе говоря, компания небрежно одетых, плохо информированных и сознательно разболтанных бездельников), без излишнего энтузиазма поднялись с кресел, чтобы меня поприветствовать.
В холле меня ожидал Клиффорд Уэнкинс, такой же болтливый, но еще более потный, чем накануне. Мы вошли в лифт, и, пока поднимались, он сообщил мне, кто был приглашен, зачем и кто не явился. Он выразил надежду, что я не рассержусь. Мне нужно сделать сообщение для двух радиостанций. Прямо в микрофон. Они запишут это на пленку. «Хорошо?» А кроме этого, интервью для еженедельников, женских журналов, газет и еще для нескольких журналистов, которые специально прилетели из Кейптауна и Дурбана.
Я уже жалел о том, что пошел на это.
Мне остается одно, думал я, как следует сыграть эту роль.
— Минутку, — сказал я.
Мы стояли у лифта.
— Что случилось? — засуетился Уэнкинс.
— Ничего, я должен собраться.
Он не понял. То, чем я хотел заняться, свойственно не только профессиональным актерам. Насколько я помню, в Библии это называется «препоясать чресла». В медицине — стимулировать сердечную деятельность и выделить адреналин, у автомобилистов — включить третью скорость. Каждый тренированный политик умеет делать это за три секунды.
— Ну, все, — сказал я. — Я готов.
Уэнкинс вздохнул с облегчением, пересек холл и отворил тяжелую дверь.
Мы вошли в зал. Журналисты выбирались из кресел и диванов, возносились с коврового покрытия, отлипали от стен, забычковывали окурки.
Тот, что поздоровался, похоже, был вчера на аэродроме и, наверное, рассчитывал, что сегодня я буду разговорчивей.
— Привет, — отозвался я.
Подумаешь, если постараться, то все получится. В конце концов, я неплохой актер. Я умею, когда надо, выглядеть очаровательным. Я видел, что они почувствовали себя свободней, напряжение спало, на лицах появились улыбки. Я понял, что они не растерзают меня.
Парень, который поздоровался первым, — видимо, прирожденный лидер, — подал мне руку и представился:
— Родерик Ходж из «Рэнди Дейли Стар». Редактор отдела критики.
Ему было под сорок, но подавал он себя в молодежной манере: длинные волосы, студенческий жаргон. Он выглядел напористым, но без жестокости и цинизма, свойственных для журналистов с большим стажем.
Я пожал ему руку и дружелюбно улыбнулся. Я понял, что лучше, если он будет на моей стороне.
— Господа, — сказал я, — если вы не торопитесь, мы можем сесть и поговорить. Спрашивайте, сколько хотите. Сначала можете все вместе, а потом поговорим по отдельности. Думаю, так будет лучше, не так ли?
Они были согласны, никто никуда не торопился. Лед был сломан, и воцарилась дружеская атмосфера.
Как всегда, сначала пошли вопросы личного характера.
По их подсчетам, мне должно быть тридцать три года, это верно?
— Разумеется.
Женат ли я? Да. Счастлив ли в браке? Да. Это первый брак или второй? Первый. А у жены? Первый.
Потом спрашивали, сколько у меня детей, какого возраста и как их зовут, сколько комнат в моем доме и сколько он стоит. Сколько у меня машин, собак, лошадей, яхт? Сколько я зарабатываю за год? Сколько мне заплатили за съемки в «Скалах»?
Сколько я даю жене на туалеты? Считаю ли я, что место женщины в доме?
— В сердце мужчины, — ответил я, что очень понравилось журналистке из дамского еженедельника.
— Почему вы не живете там, где иностранцы не платят налоги?
— Потому, что люблю Англию. Дорогое удовольствие? Очень. Миллионер ли я? Пока еще нет. Может быть, когда-нибудь, и то на бумаге, если акции пойдут в гору. Если вы такой богатый, то почему продолжаете работать? Чтобы хватало денег на налоги, ответил я.
Уэнкинс заказал всем кофе, виски и сырные палочки. Дамы и господа из прессы лили скотч в кофе и постанывали от удовольствия. Пил и я — каждый напиток с каждым. С трудом объяснил официанту, что не люблю, когда в бокале воды в десять раз больше, чем спиртного. Как я заметил, в Южной Африке существует правило наполнять стаканы до края; жаркая страна, необходимо больше жидкости, но еще прохладно, зачем же портить виски?
Уэнкинс взглянул на мой бокал.
— Я сейчас принесу воды.
— Спасибо, не нужно.
— Правда?
Он куда-то исчез и через минуту появился с унылым бородачом, державшим в руке микрофон на длинном шнуре. Похоже, у этого парня нет ни капли юмора, подумал я. Интервью действительно было скучным до предела. Однако бородач заверил, что мои ответы просто великолепны и что они именно то, что так необходимо для пятиминутной передачи, которую он ведет по субботним вечерам. Он взял у меня микрофон, пожал мне руку и исчез за грудой аппаратуры, установленной в углу.
Я должен был дать еще одно интервью для женской программы, но возникли какие-то технические неполадки.
Я переходил от группы к группе, присаживался на подлокотники кресел, диваны и отвечал на вопросы.
Через некоторое время выпивка взяла свое, и журналисты перешли к более серьезным вопросам.
— Ваши впечатления о Южной Африке?
— Она мне нравится, — ответил я.
А что я думаю о здешней внутриполитической ситуации? Ничего не могу сказать. Я прилетел только вчера. Трудно составить какое-либо мнение за один день.
Мне заявили, что многие приезжают уже с готовым мнением, на что я ответил, что, по-моему, это неразумно.
А что я могу сказать о проблеме расовой дискриминации? Я ответил довольно сдержанно, что считаю всякую дискриминацию несправедливой и достойной осуждения, и что, хотя я знаю людей, имеющих предрассудки в отношении женщин, евреев, аборигенов Австралии, краснокожих индейцев, у меня есть приятель в Найроби, который сидит без ангажемента только потому, что он белый.
Кроме этого, я попросил, чтобы мне не задавали вопросов о гражданских и политических правах, разве что они захотят, чтобы я изложил разницу в программах консерваторов и лейбористов. Мне ответили, что такого желания не испытывают.
Правда ли, что вы начинали как каскадер? Пожалуй, что так, ответил я. Я ездил на лошадях в разных фильмах, от «Робин Гуда» и «Битвы у Босфора» до «Атаки легкой кавалерийской бригады». В один прекрасный день режиссер предложил мне сказать несколько слов, получилось неплохо, так все и началось. Довольно романтическая история, но что поделаешь? Иногда такое бывает.
А потом? Потом я сыграл маленькую роль в фильме того же режиссера. Сколько мне было? Двадцать два. Я только что женился, жил в Хаммерсмите. Питался, в основном, фасолью по-бретонски и три года занимался дикцией в вечерней драматической школе.
Я был примерно в центре зала, когда за моей спиной открылась дверь. Клиффорд Уэнкинс двинулся навстречу вошедшему.
— Сюда нельзя, — заговорил он решительным тоном. — Это частный прием. Зал заказан. Нет, извините, нельзя... Я вам говорю, это частный прием...
Уэнкинс явно проигрывал битву, что не удивляло.
Кто-то хлопнул меня по спине, и я услышал знакомый трубный глас:
— Линк, дорогуша, как поживаешь? Скажи ему, что я твой знакомый, а то он меня не хочет пускать.
— Пропустите этого господина, — сказал я Уэнкинсу. — Я хорошо его знаю. Это наш оператор.
Конрад поднял брови.
— Ведущий оператор, дорогуша.
— Приношу свои извинения, — сказал я иронически. — Выпьешь чего-нибудь? Виски?
