Ознакомительная версия.
У другой стены стояло старое, потертое черное пианино «Беларусь» с вензелем из дубовых листьев и пожелтевшими клавишами. На крышке пианино и на полках над ним были расставлены иконы, куски горного хрусталя, раковины и коралловые веточки, книги в потертых переплетах с золотыми обрезами, керамические горшочки и вазы, разные старинные предметы: фарфоровые статуэтки, бронзовые подсвечники, стеклянная чернильница со слоном на крышке, зеркало в ореховой раме с выгравированным на стекле букетом…
Вера сдружилась с Ленкой на почве их общей любви к группе «Аквариум» и писателю Толкиену. Они были единственными в провинциальной школе, кто прочитал «Хоббита» и всю трилогию о Властелине Колец, и, обнаружив это, кинулись друг к другу с распростертыми объятиями, как два земляка-европейца, повстречавшиеся на необитаемом острове.
Они учились в одной школе, Ленка в десятом классе, а Вера в восьмом, и, казалось бы, между ними непреодолимая пропасть, но Вера заинтересовала склонную к авантюрам Ленку своей сиротской неприкаянностью, которая в том возрасте воспринималась ими как независимость. Вера идеально подходила для компании: с ней можно было запросто исчезать из дома, ездить на рок-концерты в областной центр, тусоваться там с местными рокерами в рок-клубе, а то и смотаться «на собаках» в Москву.
Электричками, а где и автостопом дня за два они добирались до столицы и сразу шли на Арбат «искать вписку» на ночь у местных хиппи. В то время старые дома в районе Нового Арбата, в переулках вокруг Малой и Большой Бронных, стояли выселенными под реставрацию, и если не находился «цивильный флэт» – чья-нибудь нормальная жилая квартира, то к ночи вся тусовка пробиралась ночевать в пустующую квартиру.
Это была настоящая «профессорская» московская пятикомнатная квартира. Такие Вера видела раньше лишь в кино: гигантские комнаты с широкими, двустворчатыми дверными проемами, высокими лепными потолками, большими окнами, выходящими в уютный мощеный переулок с узкими тротуарами и домом напротив, на котором по зеленому фасаду лепятся белые львиные морды между гирлянд в античных вазах… Неужели в такой квартире можно жить? Каждый день смотреть в это окно и испытывать те же чувства, что и у простых смертных: скуку, печаль, досаду на дождливый день?.. Вещи, брошенные в квартире прежними хозяевами при переезде, давали Вере смутное представление о той настоящей жизни, которой следует жить: всякие безделушки, открытки, пустые бутылки причудливой формы с золотыми этикетками, с наплывшими разноцветными свечами, монументальный деревянный буфет со сломанными дверцами, рваное рыжее канапе, обитое кожей, кресло без ножки с низкой полукруглой спинкой и сломанными подлокотниками в форме голов грифонов…
– Ты представляешь, вот это жизнь! – восхищалась Ленка, сидя на широком подоконнике «профессорской» квартиры, пуская сигаретный дым в мутное оконное стекло и любуясь на арбатский переулок. – Вот куда надо всеми силами рваться. Только тут и можно чего-нибудь добиться, иначе закиснешь в своем колхозе и к двадцати пяти годам превратишься в толстую кобылищу с золотыми зубами, с химией на полголовы, сопливыми детьми и мужем-алкоголиком… Нет, мать, надо любой ценой затусоваться в Москве. Только имей в виду: тут тоже есть свои заводские районы, где одна гопота живет, еще почище, чем в нашем поселке. Настоящая богемная Москва только в пределах Садового кольца. Вот бы поступить учиться куда-нибудь в Строгановское или в Суриковский, – мечтательно повторяла она и начинала строить планы на двоих: как они вместе поступят, будут учиться, жить в одной комнате и так далее…
Собственно говоря, именно Ленкиному романтическому взгляду на жизнь Вера была обязана тем, что ее побеги из дома в Москву не ограничились только общением на тусовках с разношерстной публикой – от наркоманов и воров до студентов творческих факультетов самых престижных столичных вузов. Если бы не Ленкина постоянная мечта о красивой жизни, Вера, возможно, сбилась бы с пути, и ночевки по бомжатникам, косячок анаши, мелкие кражи из продуктовых магазинов или собирание объедков по столикам в арбатских кафе, когда не удавалось «нааскать» нужную сумму мелочи у прохожих, – все эти прелести хипповской жизни, о которых она теперь вспоминала с тихим ужасом, могли стать для нее обыденной реальностью. Сколько таких погибших личностей встречала она среди наркоманок в те дни? Чума, Крыса, Мама-Люба, Любка Питерская, Долли, даже легендарная Умка – ведь все они были ее приятельницами, с которыми Вера делилась последней сигаретой и последним рублем, все они были не простыми, а умненькими, талантливыми девчонками, писавшими песни, певшими под гитару, рисовавшими… И где они теперь?
Яша проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо.
Над ним склонился… инопланетянин с нимбом вокруг головы. А рядом прямо на дороге стояла переливающаяся всеми цветами радуги летающая тарелка.
«Надо меньше пить», – с трудом воссоздал Яша в уме сакраментальную фразу и нерешительно протянул руку к пришельцу.
На ощупь обычные джинсы… И кроссовки почти как земные, удивился Яша, досадуя об отсутствии камеры.
– Мужик, – вдруг вполне человеческим голосом произнес «космический скиталец», – не спи, замерзнешь.
У Яши аж челюсть отвисла.
– Ты кто?! – Спросил он и тут же пожалел, что прозвучало это не слишком вежливо. Пришелец все-таки, надо бы с ним пообходительнее.
– Асламбек, да, – и впрямь обиделся тот.
– С альфы Центавра или с беты Центуриона? – проявил Яша поразительную для его положения эрудицию.
– С Ведино я, – несколько опешил пришелец.
– ???
Тут совокупность несоответствий в облике данного гуманоида с общепринятым имиджем инопланетян навела Яшу на мысль, что все это грубая имитация и подлый обман. Он тщательно протер глаза и убедился в справедливости собственных выводов.
Вместо летающей тарелки стоял неопознанной марки джип, увешанный фарами, как Шварценеггер боеприпасами или, скажем, Л. И. Брежнев наградами.
В глазах у Яши, конечно, двоилось, но, даже с поправкой на это, фар было, по меньшей мере, штук десять плюс иллюминация на крыше. Не считая бесчисленных зеркал, переливающихся наклеек, золотой бахромы повсюду… И все эта дискотека сверкала и плясала в такт покрикивавшей где-то внутри ее записи Black Sabbath. А пришелец оказался обыкновенным человеческим мужиком. Просто из-за бьющего ему в спину дальнего света лица видно не было, а кудрявая шевелюра, подсвеченная изнутри, создавала впечатление мерцающего зеленоватого нимба.
– До города подбросишь? – тут же сориентировался Яша.
– До какого? – подозрительно переспросил Асламбек.
– А до какого можешь?
– А куда тебе надо?
– В Лихтенштейн… – подумав, ответил Пенкин и тут же осекся. «Что за бред?» – промелькнуло в его голове. Но что-то подсказывало, что это совсем не бред.
Однако Асламбек ничуть не удивился:
– А это где?
– Да тысячи две километров, пожалуй, будет… если по прямой, конечно и не останавливаться.
– Не, туда не поеду.
– А куда поедешь?
– В Халкилой.
– Заметано! – легко согласился Яша и полез в машину.
Асламбек, подозрительно косясь на попутчика, уселся за руль и завел мотор:
– Слушай, друг, а тебе зачем в этот… как его? Лихтенштейн.
– Дело у меня там…
По правде сказать, он плохо представлял, с чего это вдруг потянуло его в далекое карликовое государство, но где-то глубоко в голове засела мысль, что он непременно должен туда попасть, причем как можно скорее.
– А скажи мне, как ученый ученому, – вдруг встрепенулся он и затормошил водителя по коленке, – когда стеклянные глаза снятся, это к чему?
– К деньгам, конечно, – солидно ответствовал Асламбек и уже менее уверенно добавил, – или к неприятностям.
Яша снова начал проваливаться в забытье. Но какая-то часть его мозга усиленно трудилась, припоминая, что стеклянный глаз действительно ключик к каким-то деньгам. А может и к неприятностям.
Но где тот замок, который отопрет этот ключик?..
Откуда вообще взялась мысль о стеклянном глазе и сокровищах?..
А главное, почему он до сих пор не утолил эту чудовищную жажду?!
Согретый теплом машины и убаюканный криками Sex Pistols, он уснул в который уже раз за эту длинную ночь.
Впрочем, уже светало.
– Где выйдешь? – спросил Асламбек.
Яша хмуро посматривал за окно. Голова, как чугунное ведро… то бишь ядро. Все тело ныло от ушибов и ссадин, полученных при скоростном спуске.
– …Там на площади моя машина стоит.
– Где?
– …Не помню. Поищем.
– Что за машина?
– …Крутая. Не спутаешь.
Машина была его гордостью, предметом обожания и нежной заботы. Стараниями бывшего одноклассника, автослесаря Вохи, который, когда бывал трезв, являлся гением машиностроения, все нутро его «девятки» было переоснащено, усилено и улучшено. Воха умудрился всандалить в «жигуль» двигатель от «ситроена», навесил резину «макларен», пуленепробиваемые стекла и бронированные двери. Он же лично выкрасил машину черно-голубыми зигзагами и начертал на крыше «ТВ-7 Москва» – название своего любимого телеканала. И еще Воха оборудовал автомобиль противоугонным устройством собственного изобретения. При попытке проникнуть в машину взломщик получал короткий, но ощутимый разряд, так как дверные ручки были под напряжением. А потом ему в ноги отстреливалась свинцовая подушечка весом восемнадцать килограммов.
Ознакомительная версия.
