Светает, подумала она, различив возле лица стебли травы и крупный песок. Потом услышала тихий жалобный стон неподалеку, напряглась, перевернулась на спину и села.
В мутном молочном свете Надя увидела покосившийся крест над могилой, железные ограды, пожухлые венки. Между могилами тянулись в небо ровные и толстые стволы высоких деревьев. Откуда-то издалека донесся низкий затравленный гудок тепловоза.
Жива или подохла? Жива.
Она обернулась. Метрах в пяти от нее лежала, свернувшись калачиком, совершенно голая девушка, прикрытая лишь длинными волосами. При каждом стоне тело ее конвульсивно дергалось. Вокруг была раскидана одежда. На Наде оставалась рубашка, она схватилась за живот — слава те Господи! — пояс-кошелек был цел. Может, его не приметили, может, он никого не интересовал.
Она дотянулась до своих джинсов, висевших на ограде могилы. Рядом валялся ее пакет: парик, платье с туфлями никуда не делись.
— Ты жива? — пропищала длинноволосая, не меняя позы.
— Не знаю. Ты что же, стерва, меня подставила? — Надя услышала, что голос у нее жестяной, будто вырывается из обожженного, просмоленного горла.
— А что мне было делать? Меня б убили.
— За компанию тебе околевать было веселей, да?
— Все-таки был шанс… Уехали скоты?
— Кажется. Вставай, простудишься.
— Не хочу. Как тебя зовут-то?
— Надя.
— А я — Джина.
— Не русская, что ли?
— Русская. Это меня сейчас в Москве так кличут. Уже третий год. Мне нравится.
Джина, так Джина. Надя заметила свои трусики, валявшиеся на могильной плите, и потянулась за ними.
— Четверо их было, — сказала Джина. — Все по очереди на нас покатались.
— Я не считала, — ответила Надя. — Вставай, наконец. Уходить надо.
Джина села и взглянула на часы (тоже не сорвали!).
— Ишь ты, и тики-таки мои не взяли! Уже пятый час! — Она на глазах веселела, и вместо писка голос ее набирал глубокие, грудные тона. — Что-то мне в заду неуютно!
Она привстала, забросила руку назад, покопалась в ягодицах и вытащила несколько смятых купюр.
— Вот скоты, так скоты! В зад деньги затолкали! Пошарь у себя, может, ты тоже с прибытком?
— Нет у меня никакого прибытка! — крикнула Надя.
— Да ты не психуй! — засмеялась Джина. — Что случилось, то случилось, сами дуры! Ничего теперь не поделаешь, не в милицию же идти жаловаться! Тем более что там анализ сделают — и пьяные мы, да еще под наркотой!
— Какой наркотой?
— Уже не чуешь, что ли, кайфа? А ты думаешь, отчего ты хохотала и песни пела? От этой радости любви, что ли?! И в спиртягу, и в курево наркоту сунули! Я такую сволочь, как они, хорошо знаю.
— Не пела я никаких песен! — осерчала Надя.
— Пела, подруга, пела! — Девушка легко вскочила на ноги и оказалась худенькой, почти безгрудой, будто подросток лет двенадцати. Но волосища спадали с головы густо и почти касались ягодиц.
— Так! На дорогу нам деньжат ссудили, но это чтоб мы домой смывались, а не ходили нагишом по улицам! Сейчас тачку поймаем и поедем зализывать раны. Тебе куда?
— Никуда.
— Как это никуда?
— Вот так. Я вчера только в Москву приехала.
— Ух ты, а я думала, что ты тоже промышляешь! Так у тебя и крыши нет?
— Откуда? От сырости?
— Ладно! Перетопчемся у меня! Когда подруги приходят, моя хозяйка посепетит, но не очень! А уж мужиков приводить — это не проходит. У меня и лекарь в соседнем доме живет.
— Какой еще лекарь?
— Ты что, совсем без разума?! А если залетишь от этих уродов. Да и неизвестно еще, какую мы заразу от этих скотов можем прихватить! Промыться надо для профилактики! Не бойся, я заплачу. Лекарь — свой старикашка. И берет по-божески, и всякие лекарства у него заграничные. А куда же это нас привезли?
— На кладбище.
— Да вижу, что не в бассейн! — засмеялась Джина и попыталась натянуть на себя обрывки платья. — Вопрос — какое это кладбище?! Если за городом, то скверно. Ну, как я выгляжу?
Надя посмотрела на нее внимательно — удивительное дело, но выглядела Джина, словно жеребенок после купания в речке свеженькая и бодрая, глаза сверкают, волосы темной гривой падают на одно плечо, прикрывая разодранное на груди платье.
— Сносно, — признала Надя.
— А ты бы тоже ничего, только шишка промеж бровей. Это у тебя от роду или вчера?
— Вчера, — буркнула Надя.
Джина прищурилась, сказала уверенно:
— Кажись, тебя кастетом по лбу грохнули. Тоже пройдет! Это все халоймес, как говорят евреи! Чепуха то есть!
Они подхватили с земли остатки своих туалетов, нашли даже Надин сыр и хлеб, что очень порадовало Джину, поделили все на равные доли и пошли с кладбища.
Ступив на тротуар, Джина оглянулась, разглядела мост над железной дорогой и захохотала на всю пустую улицу.
— Да мы же у Рижского вокзала! Я здесь месяц назад соседа по дому хоронила! Почти к дому подвезли, скоты эдакие! Мы бы до меня и пешком дошли, если чувствовали себя пободрее!
Минут через десять на проспекте Мира поймали драный «москвич». Вскоре они остановились во дворе, густо заросшем сиренью, расплатились, и Джина сказала:
— Без пересадки — к лекарю.
— Может, сначала примарафетимся?
— Нет. Здоровье надо беречь.
— Но рано же, все спят.
— За то он и деньги получает, чтоб не спал. Не бойся, я при башлях. И вообще, сейчас не время копейки считать. Коль вместе в такое гадство попали, так вместе и выкручиваемся.
Старик лекарь ничуть не удивился визиту спозаранку. На кухне его однокомнатной квартиры был оборудован почти больничный гинекологический кабинет. Ни о чем не расспрашивал, вообще говорил мало, а больше действовал руками — маленькими, чистенькими и сухонькими.
Только в самом начале спросил:
— Промыть, почистить и продизенфицировать?
— Точно, Илья Михайлыч! — засмеялась Джина. — И все-то вы знаете!
Процедура заняла времени самый чуток.
Жила Джина в соседнем доме, хозяйки квартиры не было — уехала на свой огород. Джина залила ванну почти кипятком, растворила в ней марганцовку, отчего вода стала красновато-бурой, и позвала:
— Полезли! Давай вместе, чтоб побыстрей! Ты не лесба, случайно?
— Да нет.
— Я тоже в этом плане нормальная. Я на голову трахнутая! Сейчас отмокнем, у меня бутылка шампанского заначена, шлепнем по стакану и спать завалимся!
— Джина, — осторожно начала Надя. — Ты, вообще-то, кто?
— А черт его знает! Проституткой меня не назовешь, хотя всякое бывает. Так что — ни то ни се. Живу как птичка божья! А ты?
— Я? Я певица.
— Ясно! Все мы певицы. Ну — ныряй ко мне!
Надя опустилась в горячую ванну: сперва дух захватило, а потом красная вода омыла тело, и захотелось спать.
Но до этого выполнили всю программу Джины, включая шампанское. Обменялись краткими автобиографиями и свалились на один широкий, жестковатый диван.
— Если половину за крышу платить будешь, то я хозяйку уговорю нас обеих держать, — уже засыпая, сказала Джина.
— Буду, — ответила Надя и обняла тонкое, совсем детское тело обретенной подруги, та замурлыкала и прижалась тесней. Последнее, что промелькнуло в голове Нади: как бы там ни было, она в Москве, есть пристанище, подруга, чуток денег, а значит, все впереди и мечта не отменяется.
…К обеду разразилась гроза. Тяжелые капли ударили в окно кабинета, Сорин подумал, что хорошо бы сейчас обуть крепкие сапоги, накинуть офицерский плащ, взять большой зонт на длинной ручке и выйти на пустые мокрые московские улицы. Идти все равно куда. Эдакое ведь счастье и вполне достижимое, не Бог весть сколько усилий требует. И не работа, не суета и обязанности удерживают в кабинете, а просто духа на такой подвиг не хватает.
Но гроза и звонкий ливень за окном принесли хорошее настроение, которое вскоре испортил майор Володин.
Он вошел в мокрой фуражке и сухом кителе (странно само по себе — оперативники не любят щеголять в форменной одежде), фуражку скинул, поздоровался.
— Лопухнулись мы вчера с вами, Всеволод Иванович. Прокололись, как малые дети.
— Что еще?
— В квартиру убиенного Княжина ночью был нанесен несанкционированный визит неопознанными личностями, а никакой охраны мы там не оставили. Опечатали, да и только, так и печати наши унесли.
— Откуда известно? — спросил Сорин.
— Поначалу позвонила мне эта учительница со спаниелем, сказала, что около полуночи выводила опять же свою собаку, и в окнах Княжина видела свет и женскую фигуру. Потом съездили, убедились, что визитеры после нас учинили вторичный обыск. Очень, кстати сказать, аккуратный и даже профессиональный.
— Что учительница рассказала?
— То, что я сообщил.
Сорин помолчал, потом спросил задумчиво:
— У тебя нет ощущения, что эта учительница…
— Есть! — дернулся Володин. — Я молчал, мне показалось, она вам симпатична. Она… Не врет. Однако чего-то не договаривает…
