Заметив Клима, она подбежала к нему и торопливо сказала:
— Клим, не пускай его!
— Это Карасевича-то? Почему?
Он спросил это сухо, отрывисто, с видимым безразличием, хотя давно уже знал, как, впрочем, и многие на фабрике, что произошло у нее с этим парнем.
— Он за мной пришел. Не пускай его, Клим! — в отчаянии проговорила Лидочка.
Что-то дрогнуло в груди у Клима, какая-то теплая, нежная волна на минуту вдруг захлестнула его, и отсвет ее, наверно, мелькнул у него в глазах, потому что Лидочка внезапно потупилась и тихо прибавила:
— Ты только не сердись. Я сейчас правду говорю.
Клим не совсем понял, к чему она это сказала, но сразу уловил что-то необычное, значительное в ее тоне. Лидочка с ним еще никогда так не говорила.
— Разберемся, — коротко ответил он и направился к двери.
— Эгей, Клим! Корешей не узнаешь? Зазнался? — закричал Карасевич, как всегда, франтовато одетый, в лихо сдвинутой на затылок шляпе, раскрасневшийся, с дерзкими, нечистыми глазами.
Клим смерил его неприязненным взглядом.
— Зачем пришел?
— Вопрос! Старых друзей проведать! И девочек знакомых тоже! А ну, пропусти! — толкнул он Борьку Сорокина.
— Пьяных не пропускаем, — медленно отчеканил Клим.
— Что?! — заорал Карасевич. — А ну, мальчики, нажмем!
Дальше произошло неизбежное: «особая группа» вступила в дело.
Когда порядок был восстановлен и Клим, тяжело дыша, направился в зал, к нему подбежала Лидочка.
— Ой, Клим! Я все видела. Он теперь будет ждать меня у выхода. Я боюсь.
Клим усмехнулся.
— Навряд. Ты еще не все видела. А в общем, я провожу тебя, если хочешь.
Лидочка недоверчиво подняла на него глаза.
— Проводишь?
— Угу.
Они вышли из клуба последними.
На пустынной улице никого не было. Ветер неистово раскачивал фонари у них над головой, и вокруг плясали безмолвные фантастические тени. Было холодно и сыро.
Клим не сразу решился взять Лидочку под руку. Первое время шли молча. Потом Лидочка спросила:
— Как ты живешь, Клим?
— По-старому.
— Но ведь ты теперь во всем районе известен!
— Денег за это больше не платят, — как можно пренебрежительнее ответил он.
— Ах, Клим, не в деньгах счастье! — вздохнула Лидочка. — Вот у меня они есть, не жалуюсь, а счастья… его что-то не видно.
— Это смотря как понимать счастье.
— А вот скажи, ты счастлив?
Клим усмехнулся.
— Так сразу и не скажешь.
Помолчали. Клим вынул мятую пачку «Прибоя» и, на минуту освободив руку, на ходу закурил.
— Скажи, Клим, — неуверенно спросила Лидочка, — тебе, небось, много плохого про меня рассказывали, да? Только правду скажи. Рассказывали?
— Угу.
— А ты верил?
Клим пожал плечами.
— Верил, — с горечью сказала Лидочка. — И правильно, что верил… Я плохая… Ой, Клим, какая я плохая! За это и нет мне счастья, одни… одни деньги, чтоб они провалились!
— Ну чего болтаешь! — грубовато оборвал ее Клим.
— Я не болтаю. Просто ночь такая… страшная. Правда, Клим, жутко ночью одному?
— Ты ж не одна.
— Ой, Клим, ничего ты не понимаешь! Клим…
— А?
— Скажи… как людей арестовывают: по ночам, да?
— Каких людей? — удивился Клим.
— Ну, милиция. Всяких там… преступников, — дрогнувшим голосом произнесла Лидочка.
— Ладно тебе, — хмуро ответил Клим. — Тоже придумаешь…
— Нет, ты скажи.
— Зачем? Тебя ж арестовывать никто не собирается.
— А вдруг?
— Слушай, Лид, — не вытерпел Клим, — ты о чем другом говорить можешь?
И тут вдруг Лидочка заплакала, да так горько, безутешно, утирая варежкой слезы, что Клим растерянно остановился.
— Да что с тобой творится? — спросил он.
Но Лидочка вместо ответа уткнулась лицом ему в грудь и заплакала еще сильнее, а Клим неловко гладил ее по голове и не знал, что сказать.
— Ну, чего ты… чего ты?.. — бормотал он.
— Страшно… — сквозь слезы проговорила Лидочка. — Очень… мне… страшно… по ночам… и днем тоже страшно. Не могу я так…
— Ну чего ж тебе страшно, глупая?
— Всю… всю кровь они из меня выпили! — рыдала Лидочка. — Всю… всю…
— Да кто, кто? — с нарастающей тревогой спрашивал Клим.
— Ой, ничего ты, Клим, не знаешь! Я… сначала думала, что легко это… А теперь не могу!.. Деньги их мне руки жгут!.. Ой, пропала я!.. Жизнь моя проклятая!.. — почти истерически выкрикивала Лидочка.
— Ну, вот что, Лид, — сурово сказал наконец Клим. — Будешь толком-то говорить? Будешь или нет?!
— Что?.. Что говорить?.. — опомнилась вдруг Лидочка и так затравленно, с таким отчаянием и страхом взглянула на Клима, что у него невольно сжалось сердце.
Они еще долго бродили в ту ночь по Москве. Но Клим так ничего и не мог добиться от девушки. Ее все время бил какой-то нервный озноб; она то плакала, то начинала с ожесточением, истерически ругать кого-то.
Только один раз у Лидочки вдруг сорвалось с губ имя «Мария».
— У-у, проклятущая!.. Убила бы ее!.. Вместе с этим толстым боровом!.. Ой, убила бы!..
И она снова разрыдалась.
Было уже очень поздно, когда они подошли наконец к ее дому.
На прощание Клим крепко прижал Лидочку к себе и поцеловал в губы. Она на секунду замерла в его объятиях, потом вырвалась и убежала.
На обратном пути Клим пытался заставить себя разобраться во всем том странном, непонятном и тревожном, что услышал только что от Лидочки. Но на губах он все еще ощущал ее влажные, соленые от слез губы, и мысли его путались.
Прежде чем зайти в подъезд, Сенька Долинин окинул взглядом новый корпус Управления милиции. «Да-а, хозяйство! — озабоченно подумал он. — Иди тут его сыщи». Однако он решительно толкнул тяжелую дверь и, поднявшись на несколько ступенек, очутился в просторном вестибюле. В обе стороны уходили коридоры, а прямо перед Сенькой оказалось окошечко бюро пропусков. В глубине вестибюля виднелись будки с телефонами.
Сенька с независимым видом подошел к дежурному милиционеру.
— Мне тут по служебному делу в МУР надо бы позвонить, товарищу Коршунову. Телефончик не подскажете?
Милиционер окинул взглядом щуплую Сенькину фигурку, недоверчиво посмотрел в его лучистые, с лукавыми искорками рыжие глаза, однако взял привычным жестом под козырек и вежливо ответил, что такого сотрудника он не знает, а звонить надо дежурному по МУРу, и указал на телефоны.
Через минуту в кабинете Коршунова раздался звонок. Сергей снял трубку.
— Товарищ Коршунов? Это вам звонит Семен Долинин. Не забыли такого?
— Сенька? — удивился Сергей. — Тебя каким ветром к нам задуло?
— А-а, значит, вспомнили! — удовлетворенно сказал Сенька. — А ветер попутный, хотя и сильный. На море, так сказать, наблюдается волнение. К вам как добраться-то?
— Ты паспорт захватил?
— А как же!
Сенька получил пропуск, с важным видом предъявил его постовому и поднялся в лифте на четвертый этаж. С любопытством озираясь по сторонам, он дошел до указанной в пропуске комнаты и толкнул дверь.
— Ну, входи, входи, — с улыбкой приветствовал его Сергей. — Рассказывай, как она, жизнь-то?
Сенька удобно расположился на диване и закурил.
— Только, чур, протоколов подписывать не буду, — лукаво предупредил он. — И по девяносто пятой не привлекать.
— Ох, ты же и злопамятен, оказывается! — рассмеялся Сергей.
— А как же! Переговоры будем вести только в теплой обстановке, и, между прочим, требуется полная секретность. Имейте в виду, Клим не знает, что я у вас. Прошу учесть.
— Условия подходящие, — улыбнулся Сергей. — Так что давай выкладывай.
— Только Климу ни слова, — еще раз предупредил Сенька. — Иначе я сгорел, как швед под Полтавой.
— Можешь положиться. Секреты беречь умеем.
— Значит, так, — приступил к делу Сенька, и худенькое лицо его стало строгим. — Есть у Клима одна зазноба. Зовут Лидка Голубкова. Работает на его фабрике, в раскройном цехе. Путалась одно время с другим, и тот, говорят, сукиным сыном оказался: в решительный, значит, момент бросил ее. На Клима она раньше — ноль внимания, фунт презрения. И, однако же, я его еле-еле от нее, так сказать, вылечил. Вроде бы даже забывать стал. Но все это, между прочим, только увертюра. — Сенька глубоко затянулся и выпустил дым через нос. — Теперь, значит, сама симфония. Позавчера Клим на вечере с ней опять встретился, домой провожал всю ночь и всякие ей там декларации излагал. А потом они вовсю целовались.
— И на здоровье! — весело вставил Сергей.
— А вот здоровья-то как раз и не видно, — сердито ответил Сенька. — Даже наоборот, у Клима, значит, мозги от этих поцелуев набекрень съехали.
— Жениться решил?
— Того не хватает! До женитьбы дело, славу богу, еще не дошло. Это, знаете, только через мой труп!
