Меньше чем в тридцати метрах от него находился гигантский шатер «Туннеля», сверкающий под дождем словно нефть. Он наводил на мысль о горе, завешенной траурными одеяниями. Припаркованные вокруг машины образовывали узкие проходы, по которым сновал персонал, не работавший в Фонде: рабочие, полиция, охранники в штатском, медицинские работники. Их вид внушал уверенность и спокойствие.
Но было нечто еще, тонкое, едва ощутимое чувство, фоновый цвет, низкая нота среди фанфарного гомона.
«Он здесь».
Мимо него прошли и поздоровались двое его людей, но вместо ответа получили еле заметный кивок. Он водил головой из стороны в сторону, разглядывая фигуры и лица. Он не смог бы объяснить, каким образом, но был уверен, что узнал бы Постумо Бальди с первого взгляда, в какой бы костюм тот ни нарядился. «Его глаза — зеркала». И его волнение не унималось, хотя и было маловероятно, что Бальди сейчас здесь. «Его тело — свежая глина». «Я, наверное, нервничаю, потому что сегодня открытие», — сказал он себе. Такой аргумент было легко понять, а с пониманием пришло спокойствие.
«Ты не пытайся понять, Лотар. Прислушивайся больше к душе, а не к разуму», — советовала ему Хендрикье. Конечно, верно, что Хендрикье обращалась к картам Таро с такой же естественностью, как другие листают утреннюю газету, и придавала предсказаниям гороскопа мраморную непоколебимость уже свершившихся фактов. И несмотря на все это, она и не подозревала о существовании грузовика, поджидавшего ее по дороге из Утрехта, — так ведь, Хендри? «Не предусмотрела звездное соединение своей макушки с задней частью трейлера. Все твое предвидение и интуиция, Хендри, превратились в звездную пыль».
Он зашагал к ограждению. «Почему он должен быть здесь именно сегодня? Это глупо. Разве что придет разведать местность. Он всегда действует так. Сначала изучает обстановку, потом атакует. Сегодня он ничего не натворит».
Увидев его бедж, охранник пропустил его вперед. Он очутился перед чередой публики, которая появлялась — с расширенными зрачками, с зачарованными лицами — из затянувшейся ночи «Туннеля», и поплыл против течения, пересекая этот человеческий поток. Перед ним, за еще одним рядом заграждений, находилась площадь, с которой будут производить вывоз картин. По сравнению с уже виденным в этом месте людей было мало. Босх заметил бело-зеленые костюмы группы ван Хоора. Все выглядели как и он сам: одновременно взволнованными и спокойными. Их можно было понять. Никогда раньше картины с такой астрономической стоимостью не выставлялись в подобном месте. Наружные картины охранять намного проще, не говоря уже о картинах, выставленных в музеях. «Рембрандт» был крепким орешком для работников Фонда.
Он направился ко входу в «Туннель». Слева от него, рядом с «Рийксмузеумом», собралась не очень плотная, но шумная группка членов НГД, размахивавших лозунгами на голландском и английском языках. Похоже, от дождя их энтузиазм не убавился. Босх с минуту понаблюдал за ними. На главном плакате была броская иллюстрация: увеличенная фотография оригинала Стейна «Лестница» из четырнадцатилетней девочки Жанет Клерг. Ягодицы, грудь и срамное место были жирно перечеркнуты. На других лозунгах были надписи сверкающей капителью:
ГИПЕРДРАМАТИЧЕСКОЕ ИСКУССТВО ВЫСТАВЛЯЕТ ГОЛЫХ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ. ХОТИТЕ КУПИТЬ ВОСЬМИЛЕТНЮЮ ДЕВОЧКУ БЕЗ ОДЕЖДЫ? СПРОСИТЕ В ФОНДЕ ВАН ТИСХА. «ЦВЕТЫ» ВАН ТИСХА — УЗАКОНЕННЫЕ ФИЗИЧЕСКИЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПЫТКИ. ПРОСТИТУЦИЯ И ПРОДАЖА ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ СУЩЕСТВ… ЭТО ИСКУССТВО? ВАН ТИСХ УНИЧИЖАЕТ РЕМБРАНДТА В СВОЕЙ НОВОЙ КОЛЛЕКЦИИ.
Большой плакат перечислял подробнее, но шрифтом поскромнее:
Сколько в мире моделей старше сорока? И сколько взрослых мужчин по сравнению с молодыми девочками? И сколько гипердраматических картин — одетые люди с нормальными движениями? И сколько — голые девушки в непристойных позах?
— Ну и сброд, — пробормотал, подходя к Босху, один из охранников, дежуривших на входе. — Не лучше тех, кто хотел запретить обнаженные тела у Микеланджело в Сикстинской капелле.
Босх без особого интереса кивнул и продолжил свой путь.
Он здесь.
Пройти сквозь очередь на входе было проще, чем на выходе, потому что из-за трех контролей безопасности перед отверстием «Туннеля» она продвигалась медленнее. Босх прошел через нее. Он все еще хотел проведать вторую группу в вагончике «А». Но снова остановился.
Он здесь.
Он посмотрел на уличных музыкантов, на бродячих торговцев, на людей, раздававших каталоги и рекламу.
Где-то здесь.
Подальше, около парка «Рийксмузеума», плотная группа начинающих художников, пользуясь присутствием зрителей, демонстрировала свои работы. Юные модели с окрашенными телами подставляли под дождь свою наготу. Там было больше тридцати картин. По ценам — настоящая находка, можно купить полотно за пятьсот евро. Конечно, картины были некачественные: они дрожали, теряли равновесие, чихали, чесали голову быстрым, но заметным движением. Босх знал, что многие из них — родственники или друзья художников, а не настоящие профессионалы. Покупка такой картины была рискованной, потому что никогда не известно, кого ты пустишь в дом. В один прекрасный день проснешься, а картины уже нет и кредитных карточек — тоже.
Дождь холодным потом ложился на лоб Босха. Почему он не мог избавиться от этого гнетущего ощущения угрозы?
Он принял неожиданное решение, повернулся и пошел к «Туннелю».
Водитель появился без пяти восемь, но Вуд приказала ему ждать дальше.
— Его страдания действительно были велики, и ему пришлось компенсировать их безмерной тягой к искусству, — продолжал Зерицкий. — Во-первых, отец, который дурно с ним обращался. Потом этот ведьмак-педофил, Ричард Тисх, с которым он провел то лето в Калифорнии. Все хотели подчинить его себе, но он подчинил себе их всех…
— Вы встречались с ним потом? Я имею в виду — с ван Тисхом. Зерицкий поднял брови.
— С Бруно? Ни разу. Он оставил меня позади вместе со всеми остальными воспоминаниями. Я знаю, что теперь мы соседи, но мне никогда не приходило в голову пойти к нему за молоком. — Вуд усмехнулась в ответ на его усталую улыбку. — Когда-то давно мне несколько раз звонил Якоб Стейн. И еще эта… его секретарь, такая странная…
— Мурника де Верн.
— Точно. Они спрашивали, не нужно ли мне чего, вроде пытаясь показать, что на самом деле он никогда не забывает друзей. Но с Бруно я больше не разговаривал и не стремился к этому. Конец дружбы так же загадочен, как ее начало, — заключил Виктор Зерицкий, — он наступает, и все.
Вуд кивнула. На мгновение перед ней прошла спокойная тень Хирума Осло. Действительно, конец так же загадочен, как начало. А в их случае так же загадочен, как середина. Наступает, и все.
— Вам скучно? — любезно поинтересовался Зерицкий.
— Нет, совсем наоборот.
Во время разговора Зерицкий рассеянно доставал из какой-то папки бумаги. Вуд спросила:
— Что это за рисунки?
— Старые акварели, пастели, рисунки углем и тушью его отца. Я подумал, может, вам захочется их посмотреть. Мориц тщился быть художником, вы не знали? То, что Бруно не умел рисовать, было его большим разочарованием. — Он хмыкнул.
— Насколько я вижу, сам он рисовать умел, — заметила мисс Вуд, разглядывая рисунки один за другим. Она узнала деревенские пейзажи с замком на дальнем плане.
— Да уж, у него неплохо выходило, — согласился Зерицкий. — Когда-нибудь я решусь навести в этой коллекции порядок. Может, напишу биографию о семействе ван Тисх и в качестве иллюстраций… Что с вами?
Зерицкий заметил, как резко изменилось выражение лица Вуд.
Босх решил вернуться через один из эваковыходов, расположенный в конечной части подковы. Для этого ему пришлось пройти вдоль всей первой секции «Туннеля». Дождь был все слабее, переходя в незаметную изморось. Несмотря на это, он промок с ног до головы. Какого хрена он не взял этот чертов зонтик? Подойдя к участку рядом с парком «Стеделика», он снова воспользовался своим волшебным беджем и миновал ограждение. За ним возвышался впечатляющий черный занавес. Вход походил на лабиринт, чтобы не пропустить внутрь ни малейшего луча света. В узком проходе из занавесов стояли два охранника. Хотя они сразу его узнали, ему пришлось пройти строгие проверки, которые он сам же и приказал проводить. Он приложил левую руку к переносному экрану, анализирующему отпечатки пальцев, и сказал несколько слов в микрофон. Он был взволнован, и голосовую пробу пришлось повторить. В конце концов его пропустили. Он был доволен безупречной работой контролей безопасности.
