Она не знала, сколько времени ей потребовалось, чтобы как-то прийти в себя. Теперь это было неважно. Она ведь была одна. По крайней мере, Атертон не получит удовольствия при виде ее отчаяния.
Атертон. Исполненный чувства долга мэр Эммитсборо. Друг ее отца. Любящий свою профессию учитель естествознания и верный муж. Именно его голос слышала она много лет назад, голос, выкликавший имена демонов. Именно его руку видела она с занесенным над жертвой ножом.
«Все эти годы, — думала она. — Все эти годы он тихо исполнял свои обязанности перед городом. И так же тихо разрушал его».
Доктор Крэмптон. Лучший друг ее отца, заменивший ей его. В полном отчаянии она подумала об Элис. Как Элис сможет пережить это? Как она вообще сможет примириться с этим? Никто, пронеслось у Клер в голове, лучше нее не понимал, что значит потерять отца.
Чак Гриффитс, Мик Морган, Бифф Стоуки. Сколько их еще?
Эрни. При мысли о его матери она в тоске закрыла глаза.
Но у Эрни еще был шанс. Он боялся, и его страх был нормальным, естественным чувством. Может быть, ей все-таки удастся убедить его помочь ей.
Интересно, убила ли она Мика. Она молилась, чтоы это так и было. Поднявшаяся в ней острая, злобная ненависть как бы прояснила ее сознание. Да, она молила Бога, чтобы ей удалось убить Мика. Атертону непросто будет объяснить смерть помощника шерифа.
Рыдания прекратились, и вместе с ними, к ее радости, и паника. Она осторожно повернула голову, чтобы осмотреть комнату.
Она была не больше, чем десять на двенадцать метров и пахла сырой плесенью. Время от времени из углов доносились легкие шорохи, и она старалась не думать, чем они могли быть вызваны.
Там стоял стол и четыре стула. Вокруг них на полу валялись окурки. Почувствовав непреодолимое желание взять один из окурков и затянуться, она поняла, что ей стало лучше.
«Отвратительная мысль, но вполне нормальная», — подумала она.
Как же ей, черт возьми, выбраться отсюда? Извиваясь то в одну сторону, то в другую и постанывая от боли, она обнаружила, что они связали ее так, что у нее даже не было возможности сесть. Запястья у нее уже кровоточили. Ей надо было сделать пи-пи.
Клер чуть было не разразилась истерическим смехом и заставила себя лежать спокойно и глубоко дышать, чтобы прошел позыв.
Звук автомобильного мотора снова лишил ее самообладания. Когда открылась дверь и вошел доктор Крэмптон, она изо всех сил звала на помощь.
— Ты только поранила себя, Клер. — Он подпер дверь камнем, так чтобы впустить в комнату немного солнца и свежего воздуха. Она заморгала от солнечного света. В одной руке у него был медицинский саквояж, а в другой пакет от Макдональда. — Я принес тебе поесть.
— Как вы можете так поступать? Доктор Крэмптон, вы знаете меня всю жизнь. Я росла вместе с Элис. Вы понимаете, что с ней будет, когда она узнает, что вы наделали? Кто вы есть на самом деле?
— Моя семья — это моя забота. — Поставив обе сумки на стул, он подтащил его к кровати. Он ненавидел это, презирал. Как только он лишит власти Атертона, они снова вернуться к чистой дороге. Больше не будет ошибок. Не будет непоправимых шагов. — Ты поранилась. — Обследуя ее запястья, он прищелкнул языком. — Так ты получишь инфекцию.
Это вызвало у нее смех. — Так значит, вы ходите на вызовы в дома к своим жертвам. Поддерживаете наше здоровье для будущих жертвоприношений. Вы настоящий человеколюб.
— Я врач, — холодно сказал он.
— Вы убийца.
Поставив сумки на пол, он сел. — Мои религиозные верования не мешают моей преданности профессии врача.
— Это не имеет никакого отношения к религии. Вы больной человек, садист. Насилуете, убиваете и получаете от этого удовольствие.
— Не думаю, что ты поймешь. — Умелым движением он открыл свой саквояж и вынул свежий шприц. — Если бы я был убийцей, я бы убил тебя сейчас, дав слишком большую дозу. — Взгляд его оставался терпеливым, даже добрым. — Ты знаешь, что я не смог бы этого сделать.
— Я ничего не знаю о вас.
— Я тот, кем был всегда. — Он взял кусочек ваты, чтобы протереть кожу антисептиком. — Подобно другим я принял путь новых возможностей и отринул так называемую христианскую церковь, основанную на лицемерии и самообмане. — Сняв очки, он поднял шприц, пробуя каплю наркотической жидкости.
— Не надо. — Ее взгляд уставился на иглу. — Пожалуйста, не надо.
— Я видел нечто потрясающее, Клер. Верь мне, я знаю, что спасение человека не может основываться на самоотрицании, а, напротив, на поощрении желаний и жизненной энергии. — Он улыбнулся ей, но в его глазах блестел жар, смысл которого она не хотела понимать.
— После этого ты почувствуешь себя лучше. Поверь мне. А когда ты успокоишься, я перевяжу твои раны и помогу поесть. Я не хочу, чтобы ты испытывала боль или волновалась. Скоро все кончится.
С криком она стала извиваться, но он взял ее руку и мягко ввел иглу под кожу.
Время тянулось медленно, как во сне. Ставшая послушной после укола наркотика, она спокойно сидела, пока Крэмптон промывал и перевязывал ей запястья и лодыжки. Когда он накормил ее гамбургером, она даже поблагодарила его, тупо и вежливо улыбнувшись.
В своем воображении она снова представила себя ребенком, заболевшим гриппом, в своей ночной рубашке с узором из танцующих котят. С кружащейся головой она пошла за ним во двор, куда он вывел ее помочиться. Затем он снова уложил ее в постель и велел уснуть. Клер покорно закрыла глаза. Она не почувствовала, как он снова ее связал.
Во сне она увидела своего отца. Тот плакал. Сидел за кухонным столом и плакал. И она ничем не могла успокоить его.
Ей приснился Кэм, то как она занималась с ним любовью на полу кухни, возбужденная желанием и ощущая острую радость. Ее влажное обнаженное тело прильнуло к нему.
Затем она увидела себя привязанной к доске, ощущающей вместо пылкого чувственного желания лишь холодный страх. И Эрни овладевал ею.
Она проснулась в холодном поту. Чувствуя подступающую из-за наркотика тошноту, она уткнулась лицом в подушку. Но у нее не было сил даже помолиться.
— Ее не видели со вчерашнего утра. — Звоня в отделение полиции штата, Кэм растирал лицо рукой. — Ее дом не был заперт, ничего не пропало. Одежда, драгоценности, инструменты, все ее документы на месте. — Он сделал паузу, чтобы затянуться сигаретой, хотя горло и так уже саднило. — Я связался с ее братом и ее друзьями. Никто не получал о ней никаких известий. — Преодолевая чувство тошноты, он начал давать ее описание. — Белая женщина, двадцати восьми лет. Рост сто пятьдесят, вес около ста пятнадцати фунтов. Короткие рыжие волосы, челка. Янтарные глаза. Нет, не карие, янтарные. Шрамов на теле нет. Возможно была за рулем новой модели «Ниссан-300», белого цвета. Нью-йоркский номер ББА-4451.
Он заставил полицейского на том конце провода повторить все. Когда он повесил трубку, Бад Хьюит уже стоял в дверях. — Полгорода уже занялось поисками. — Чувствуя неловкость, Бад взглянул на кофеварку. — Хочешь кофе?
Кэм понимал, что его кровь уже и так на девяносто процентов состояла из кофеина. — Нет, спасибо.
— Позвонил в газеты?
— Да. Они поместят ее фотографию. — Он снова потер лицо руками. — Чертовщина.
— Тебе надо немного поспать. Ты занимаешься этим уже больше суток. — Бад засунул руки в карманы. — Я понимаю, что ты чувствуешь.
Кэм взглянул на него. — Знаю, что понимаешь. Я еще проедусь по округе. Ты посидишь здесь?
— Конечно. Чертовски неудачно, что Мик заболел. Он бы нам сейчас помог.
В ответ Кэм лишь кивнул. — Я буду держать связь по радио. — Зазвонил телефон, и он бросился к трубке. Разговор был недолгим. — Пришел ордер на проверку счетов Моны Шерман.
— Хочешь чтобы я этим занялся?
— Нет. Мне надо кое-что предпринять. Я позвоню через полчаса.
Через час он уже колотил в дверь квартиры Моны.
— Ладно… О, Боже. Да, подожди же минутку. — Полусонная, кутающаяся в тонкий, цветастый халат, она открыла дверь. Она не успела сказать и слова, как Кэм рывком распахнул дверь и с треском закрыл ее за собой.
— Вот сейчас мы поговорим.
— Я уже рассказала тебе, что знала. — Она провела рукой по спутанным волосам. — Ты не имеешь права вот так врываться.
— К черту мои права. — Он толкнул ее в кресло.
— Послушай-ка. Один звонок моему адвокату, парень, и ты потеряешь эту свою жестяную звезду.
— Ну давай, звони. Можешь также упомянуть и о своем пособничестве убийству.
Настороженно гляда на него, она натянула халат на плечи. — Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Ты когда-нибудь по-настоящему сидела в кутузке? — Положив руки на подлокотники кресла, он наклонился к ней. — Я не имею в виду одну-две ночи в окружном изоляторе. Я говорю о настоящем сроке. От десяти до двадцати лет, как минимум.
