– И все было законно?
– Безусловно. Никаких фокусов вроде смены названия фирмы, чтобы не платить долгов или отчислений по социальному обеспечению. Все чисто.
– А после его смерти?
– Наследники сразу закрыли фабрику, не выставляя ее на продажу. Долгов за прежним хозяином не осталось. Было продано движимое и недвижимое имущество, этих денег хватило на полный и окончательный расчет с работниками и так далее. Даже кое-что перепало наследникам.
– А про завещание что ты можешь сказать?
– Самое обычное завещание: все должно быть поделено в равных частях между тремя дочерьми. Супруга наследует квартиру, в которой они жили, и некую сумму денег – без права претендовать на что-либо еще. Сигуан владел несколькими квартирами – они тоже были поделены между дочерьми. Завещание включало отдельный пункт относительно Рафаэля Сьерры, который был управляющим на фабрике и доверенным лицом хозяина. Насколько помню, ему причиталось двести тысяч евро. Как видишь, самое типичное завещание, ничего примечательного или оригинального.
– Итак, счета в порядке, завещание обычное… Если тут все и вправду так безупречно, мы не найдем ни одной щелки, куда нос сунуть.
– Ну уж прости! Я могу, конечно, что-нибудь нафантазировать…
И тогда в разговор вмешался Гарсон, он задал вопрос, показавшийся мне очень своевременным и полезным:
– Все там в порядке, все законно, допустим. Но у меня возник, скажем так, вопрос личного свойства: скажите, инспектор Сангуэса, а может, что-то вас все-таки удивило, ну, хоть какая-нибудь мелочь, деталь?
– Не знаю, не знаю, что тут ответить… Меня, например, удивило то, как быстро фабрика пошла в гору в последние месяцы своего существования. Но, разумеется, если упор был сделан на поиски новых зарубежных клиентов и удалось чего-то добиться в этом направлении… А еще, кстати, может показаться удивительным, что ни одна из дочерей не пожелала заняться фабрикой, но это уж точно – сугубо личное мое впечатление.
Личное впечатление. Когда оба они покинули мой кабинет, я продолжала раздумывать над этим его личным мнением. Дочери не захотели продолжить отцовское дело. На мой взгляд, ничего естественней и быть не может: кому нужно связываться с фабрикой, переживающей трудные времена, даже если якобы и наметился некоторый подъем? Совсем другое дело – Сигуан: даже в столь преклонные годы он ни за что не соглашался свернуть предприятие, открытое еще бог знает когда. И таких людей на свете немало, они обладают истинным призванием, для них предприятие – это продолжение их личности. Да, как раз этим нам и предстояло заняться – набросать хотя бы беглый психологический портрет убитого. Сразу мы этого не стали делать, потому, надо полагать, что трудно воссоздать психологию человека, которого вот уже несколько лет нет в живых. Как воскресить черты характера призрака? Однако я уже сейчас была уверена, что Сигуан не был вылеплен по старинному образцу. Овдовев, снова женился, да еще на женщине много моложе себя, нашел подходы к итальянским модельерам – короче, многое в нем свидетельствовало о желании вписаться в современность. А еще он имел дело с молоденькими проститутками – вот и черное пятно на его биографии. Росалия Пиньейро объясняла это переживаниями из-за проблем на фабрике. Странно, ведь дела там, по словам Сангуэсы, начинали налаживаться. С другой стороны, понятно, что свидетельству жены нельзя придавать первостепенного значения. На ее долю выпало публичное унижение – муж погиб в самых непристойных обстоятельствах. И что ей оставалось делать – признать, что она жила с блудливым стариком, которого тянуло в самую что ни на есть грязь? Вполне вероятно, она о его похождениях даже не подозревала, а может, у жены были свои сомнения и догадки, но зачем выносить на всеобщее обозрение то, что и на нее бросало неприятную тень? Кроме того, прошедшие годы наверняка притупили обиду или разочарование, испытанные в тот момент. Здоровый рассудок отлично умеет помогать своему хозяину: он стирает из памяти плохое и удерживает там хорошее.
Нам предстояло провести несколько допросов. В первую очередь допросить дочерей убитого, а также его доверенное лицо – Рафаэля Сьерру. Понятно, что побеседовать с ними необходимо, однако больших надежд на их показания я не возлагала. Дочери оказались в типичной ситуации: молодая и нежеланная мачеха уже самим своим присутствием портит чудный отцовский образ. Я предчувствовала, что они попытаются восстановить светлую память родителя: Пиньейро думала только о деньгах, она сделала все, чтобы Сигуан включил ее в завещание, а как только добилась своей подлой цели, повела себя так, что бедненький муж, не находивший дома ни супружеской любви, ни доброго к себе отношения, стал искать хоть каплю понимания у продажных девиц. Он ведь никогда не позволял себе ничего подобного при жизни первой жены, которая была образцовой матерью и вообще святой женщиной.
Я готова была поспорить на свой полицейский жетон, что услышу что-нибудь в этом роде. Мы, люди, сильно различаемся между собой, но прилежно заучиваем доставшиеся нам роли и на протяжении всей жизни не прекращаем их играть.
Мне подумалось, что правильнее будет начать с управляющего, доверенного лица Сигуана. Но тут я не могла с такой же уверенностью предрекать, что от него услышу, к тому же его показания были важны с двух точек зрения: экономической и личной. А вдруг хотя бы он рискнет признать, что была у его шефа тяга к юным жрицам любви.
Я отправилась к Гарсону и застала его за чтением справки, поступившей от судьи. В руке он держал стаканчик с кофе. Он не поднял на меня глаз и заговорил так, словно все это время мы находились в его кабинете вдвоем.
– Я вот что думаю, инспектор, не побеспокоить ли нам дочек этого жмурика.
– Ну что за словечко! Я бы предпочла более уважительный тон.
– Жмурик он и есть жмурик. Или вам больше по вкусу “покойник”?
Гарсон прекрасно знал, что я терпеть не могу шуточек, унижающих достоинство умершего, хотя они очень распространены среди врачей и полицейских. Поэтому я строго ответила:
– Что касается моего вкуса, то я предпочла бы выслушать ваши соображения по этому делу, если, конечно, вы вообще способны соображать хотя бы несколько минут подряд – без перерывов.
– Так вот, коль скоро нам необходимо развернуть полномасштабную карту событий, как нынче выражаются, то в самое ближайшее время хорошо бы побеседовать с дочерьми несчастного. Это, кстати, поможет составить психологический портрет Сигуана.
– Должна признаться, как это ни прискорбно, что минуту назад я думала о том же самом. Беда вот в чем: мне страшно лень этим заниматься – боюсь, я и так знаю, что они нам наговорят. А три допроса с политкорректными ответами – для меня явный перебор.
– Могу хоть отчасти вас успокоить: средняя из сестер вот уже десять лет как живет в Нью-Йорке. Еще в Испании она выучилась на психиатра и, уехав, открыла собственный кабинет на Манхэттене. Это я узнал из справки, полученной от судьи. Кажется, она почти не бывает в Барселоне. Разве что на похороны отца приезжала да еще несколько раз. Зовут ее Элиса.
– А две другие?
– Старшую зовут Нурия, младшую – Росарио.
– Да я не про имена спрашиваю.
– Нурия живет в Барселоне с мужем, он – директор испанского отделения мультинациональной компании. Она же сама, судя по всему, нигде не работает. Младшая тоже замужем, служит учительницей в специальной школе для детей с ограниченными возможностями – кажется, так это называется.
– И наверняка именно Росарио, то есть младшая, сильнее и нежнее других любила своего отца.
– С чего вы это взяли?
– Чистый “Король Лир”. Вы не читали Шекспира? Из трех дочерей две непременно оказываются неблагодарными и корыстными. И только младшая любит отца всем сердцем, правда, в конце концов и она его предает.
– А я всегда считал, что неблагодарными по отношению к отцу бывают только сыновья.
– Надо думать, всякое случается.
– А к матери?
– Тоже!
– Мир не может быть таким отвратительным, Петра. Должно существовать и хоть что-нибудь прекрасное.
– Работа! Поэтому – полный вперед! Разговор с дочками мы постараемся по возможности отодвинуть на потом. Начнем с доверенного лица. У вас есть адрес его магазина?
Гарсон полистал свою чудесную записную книжку и воскликнул:
– Нашел! Магазин находится в районе Эль-Борн и, если помните, называется “Нерея”.
В районе Эль-Борн прежде находился барселонский оптовый рынок. Когда рынок перевели в пригород, место оставалось в запустении, пока здешние власти не превратили его в подобие лондонского Ковент-Гардена. Сейчас здесь полным-полно ресторанов, модных бутиков, художественных галерей и разных дизайнерских мастерских – все в чисто нью-йоркском стиле, все по последнему писку моды. Здешнее жилье подорожало в три раза. По мере того как занимавшие его старики вымирают, на их квартирах нагревают руки перекупщики – естественно, прежде их перестраивая. Хотя так развиваются сейчас все города: здания обновляют, а людям спокойно позволяют умирать.
