– Я и не предполагала, что вы знакомы с ним, – произнесла она ледяным тоном. – Но я убеждена, что судья обязан судить любого человека, независимо от его происхождения или социального статуса, только на основании свидетельств, проверенных самым тщательным образом. Вы не должны допускать, чтобы на выносимое вами решение влияли слова и поступки других людей, и тем более ваши чувства. Правосудие одинаково для всех, или это не правосудие вовсе. – В ее словах сквозил откровенный сарказм. – Таким образом, вынуждена предположить, что вы знаете его гораздо лучше, чем я.
Чарльз побледнел так сильно, что на его лице стали видны веснушки. Он сделал глубокий вдох, но так и не произнес ни слова.
– Он мой родственник, по мужу, – закончила Веспасия.
Очень дальний родственник, подумала она про себя, но добавлять это не было нужды. Ее внучатый племянник, ныне покойный, приходился Питту свояком.
Миссис Ричмонд была поражена. Поначалу она нашла это чуть ли не забавным, но потом заметила, как все вдруг посерьезнели. В воздухе теперь чувствовалось почти физическое напряжение, словно перед грозой.
– Мне очень жаль, – сказал Дисмор, нарушив затянувшееся молчание. – Возможно, этот парень выполняет свои обязанности так, как считает необходимым. И все же апелляционный суд, вне всякого сомнения, отменит вердикт.
– Да, – согласился с ним Ричмонд. – Никаких сомнений.
Войси же от каких-либо высказываний воздержался.
Спустя три недели со дня судебного заседания Питт вернулся с Боу-стрит раньше обычного и с удовольствием возился в саду. Май был одним из самых чудесных месяцев, наполненным светло-зелеными молодыми листьями на деревьях, огненными бутонами тюльпанов, источающей густой аромат бархатистой желтофиолью, нежными люпинами, яркими гвоздиками и шелковистыми маками.
Полицейский больше наслаждался всей этой красотой, чем трудился, хотя работы в саду было предостаточно. Ему хотелось, чтобы Шарлотта быстрее закончила свои домашние дела и присоединилась к нему. Услышав, как открылись застекленные створчатые двери, он с радостью обернулся, но вместо жены увидел Эрдала Джастера, бредущего по аллее с мрачным выражением лица.
Первой мыслью Питта было, что судьи апелляционного суда усмотрели в процедуре какой-то изъян и отменили вердикт. Новых улик быть просто не могло – Томас тщательно осмотрел место происшествия и допросил всех, кого только можно было допросить.
Остановившись перед ним, Джастер окинул взглядом цветочные клумбы, а затем поднял голову, посмотрел на залитую солнечным светом крону каштана, стоявшего в конце лужайки, и принялся вдыхать ароматы цветов и сырой земли.
Хозяин дома уже собрался было что-нибудь сказать, чтобы разрядить обстановку, как прокурор наконец заговорил сам.
– Апелляция Эдинетта отклонена, – произнес он спокойным голосом. – Завтра об этом напишут газеты. Большинством четыре голоса против одного. Объявил об этом Войси. Он был одним из четырех. Единственный голос «против» принадлежит Аберкромби.
Томас ничего не понимал. Его гость выглядел так, будто принес известие о поражении, а не о победе. Суперинтендант мог объяснить это только чувством неудовлетворенности, которое испытывал сам, и причина этой неудовлетворенности заключалась в следующем: отправить человека на виселицу означало унизить себя и лишить этого человека возможности рассказать о своем грехе и времени для исправления. Питт был убежден в том, что Эдинетт совершил большое зло, но его угнетало, что он понятия не имеет о причинах его преступления. Вполне возможно, если б они знали всю правду, картина произошедшего выглядела бы иначе. Но даже если это было бы не так и что бы ни представлял собой Эдинетт, такое наказание казалось чрезмерным.
Лицо Джастера, освещенное лучами вечернего солнца, сохраняло озабоченное выражение. Его глаза поблескивали, отражая свет.
– Его повесят, – облек Питт свои мысли в слова.
– Конечно, – отозвался юрист и сунул руки в карманы, продолжая хмуриться. – Но я пришел не по этому поводу. Вы узнаете все, что известно мне, из завтрашних газет. Я пришел предостеречь вас.
Полицейский в изумлении взглянул на него. По его спине, несмотря на теплый вечер, пробежал холодок. Эрдал закусил губу.
– С обвинением всё в порядке, но многие не верят, что такой человек, как Эдинетт, действительно мог убить Феттерса. Если б мы могли представить мотив, то они, возможно, признали бы такую возможность.
Он посмотрел Питту прямо в глаза.
– Я имею в виду не простых людей с улицы – те будут довольны тем, что правосудие свершилось… Может быть, даже будут рады тому, что человек, занимающий столь высокое положение в обществе, ответил перед правосудием точно так же, как могли бы ответить и они сами. Такие люди не нуждаются в том, чтобы что-либо понимать. – Прокурор слегка прищурился от солнечного света. – Я имею в виду людей уровня Эдинетта. Людей, облеченных властью.
Питт все еще не понимал, куда он клонит.
– Если они не отменили вердикт, – сказал он, – значит, признали, что он виновен и что судебное расследование проведено без нарушений. Они могут испытывать к нему жалость, но что им еще остается делать?
– Наказать вас за вашу смелость, – ответил Джастер, криво усмехнувшись. – И возможно, меня тоже, если они решат, что моя роль в этом деле достаточно велика.
Под порывом теплого ветра затрепетали листья каштана, и из его кроны вспорхнула стая скворцов.
– Они, наверное, проклинали меня на все лады, когда я давал показания в суде, – сказал Томас.
Его лицо залила краска гнева при воспоминании об обвинениях, высказанных в адрес его отца. Удивительно, но, как выяснилось, это до сих пор могло причинять ему душевную боль. Томас думал, что все осталось в прошлом и давно забыто, и его поразило, с какой легкостью открылась вновь эта рана.
Сумрачное выражение не сходило с лица Эрдала. Его щеки покрывал легкий румянец.
– Мне очень жаль, Питт. Кажется, я сделал все, чтобы предостеречь вас, но не уверен в этом до конца.
Суперинтендант ощутил в горле комок, и ему на несколько мгновений стало трудно дышать.
– Что они могут сделать?
– Не знаю, но Эдинетт имеет могущественных друзей… недостаточно могущественных, чтобы спасти его от виселицы, но они наверняка примут эту потерю близко к сердцу. Мне очень хотелось бы сказать вам, чего конкретно следует опасаться, но я не знаю.
По глазам и слегка опущенным плечам юриста было видно, как сильно он переживает.
– Это все равно ничего не изменило бы, – возразил Питт. – Если бы вы отказались выступить в качестве обвинителя, а я – в качестве свидетеля из-за того, что обвиняемый имеет влиятельных друзей, грош цена была бы закону, да и нам тоже.
Джастер улыбнулся, но уголки его рта тут же опустились вниз. Он знал, что это правда, но цена такой правды была слишком высока. Понимал он и то, что со стороны полицейского это была бравада, к тому же в его словах прозвучала ирония.
Прокурор протянул ему руку.
– Если вам потребуется помощь, обращайтесь ко мне, Питт. Я умею не только обвинять, но и защищать.
– Спасибо, – сказал Томас с искренней благодарностью. Помощь Джастера вполне могла ему понадобиться.
Тот кивнул.
– Мне нравятся ваши цветы. Так и нужно делать – сажать их по всему саду. Терпеть не могу прямые грядки. Слишком бросаются в глаза изъяны.
Питт заставил себя улыбнуться.
– Я тоже так считаю.
Некоторое время они стояли, впитывая в себя краски вечера, ленивое жужжание пчел, звучавший в отдалении детский смех и щебетание птиц. Аромат желтофиоли ощущался почти как вкус во рту. Затем Джастер попрощался, и полицейский, проводив его, пошел в дом.
* * *
Как и предсказывал Эрдал, на следующий день все газеты пестрели сообщениями об отклонении апелляции Джона Эдинетта и о том, что он будет казнен через три недели. Питту уже было известно об этом, но одно дело – знать понаслышке, и совсем другое – увидеть собственными глазами.
В одной из газет, почти под передовицей, где ее невозможно было не заметить, помещалась большая статья Реджинальда Глива, который горячо отстаивал невиновность своего подзащитного. Он называл вердикт одной из самых крупных ошибок британского правосудия в текущем столетии и предсказывал: однажды людям станет стыдно за то, что от их имени была совершена столь вопиющая несправедливость.
Он не винил судей апелляционного суда, но резко высказывался в адрес судьи, принявшего вердикт жюри присяжных. К самим присяжным адвокат был довольно снисходителен, называя их людьми, несведущими в правовых вопросах, которых злонамеренно ввели в заблуждение. Одним из тех, кто повлиял на них, он называл Эрдала Джастера, а основным виновником несправедливого судебного решения объявлялся Томас Питт:
«…Этот в высшей степени нетерпимый человек, злоупотребляющий своими должностными полномочиями для осуществления личной вендетты в отношении представителей имущих классов за то, что его отец был осужден за воровство, когда сам он был слишком молод, чтобы осознавать необходимость и справедливость такой меры. С тех пор он постоянно бросал вызов властям всеми способами, какие только могло подсказать ему его воображение, и не раз был на грани того, чтобы лишиться своей должности, а вместе с ней и полномочий, которые ему так необходимы. Чтобы никто не заблуждался на его счет, стоит сказать, что это чрезвычайно амбициозный человек, имеющий жену, которая требует больших средств на свое содержание, и сам всеми силами старающийся производить впечатление джентльмена. Однако государственные служащие, призванные стоять на страже закона, должны быть беспристрастными и справедливыми в отношении всех граждан, никого не бояться и никому не благоволить. В этом состоит основа правосудия».
