«Это может навести, – подумал Эплби, – на массу самых неожиданных выводов». Однако в данный момент ему вовсе не казалось, что этот факт вынесет расследование за пределы колледжа Святого Антония.
– Рецидивов не последовало, – тем временем продолжал декан. – Все это давным-давно, как говорится, поросло травой и, казалось, было забыто, пока Хэвеленд и Поунолл столь намеренно не вытащили это воспоминание на свет божий. Вы поймете, что дело обстояло именно так, когда я скажу вам, что Хэвеленда считали весьма вероятным преемником Амплби. И это несмотря на то, что, как вам известно, он отличается бескомпромиссностью суждений касательно некоторых социальных проблем. В свое время «выходку» Хэвеленда рассматривали как последствия «окопного синдрома» во время войны, а так он в высшей мере уравновешенный человек.
Тут Эплби мысленно вернулся к самому первому впечатлению, которое на него произвел Хэвеленд. Он вел себя ровно, да. Но не являлось ли это спокойствие результатом некоего постоянного внутреннего сдерживания? В душе декана явно что-то «кипело», а если так, то подобное «кипение» подразумевало хроническую латентную психическую нестабильность.
Прошло всего несколько минут после окончания собрания в профессорской, и остальные члены Ученого совета, выдержав предписанную ритуалом паузу, стали собираться, чтобы выпить кофе. Оставшись без начальства, они нынче вечером лишились компенсации в виде дополнительного общения с графинами портвейна. Вся компания разбилась на небольшие группы, и Эплби вскоре всецело завладел профессор Кёртис. Казалось, что ему выпала привилегия полностью выслушать любопытную легенду о костях из Клаттау. Однако у ученого мужа на уме было нечто иное.
– Могу ли я спросить вас, сударь мой, – начал он мягким, вкрадчивым голосом, – интересовались ли вы когда-нибудь беллетристикой о вашей профессии?
Эплби подумал, что Кёртису следовало задать этот вопрос Додду. Тем не менее он ответил, что отчасти сведущ в этой области.
– Тогда, – продолжал Кёртис, дружелюбно мигая поверх чуть сдвинутых на нос очков в тонкой металлической оправе, – вы, возможно, знакомы с опусами Готта? Надеюсь, я не разглашу никакой тайны, сказав вам, что Пентрейт – это его псевдоним, знаете ли. Полагаю, его рассказы весьма известны читающей публике?
Эплби согласился с этим и с интересом огляделся, ища глазами знаменитого литератора. Но Готт, будучи проктором, отбыл на ежевечерний «обход» города.
– Это довольно любопытный литературный жанр, – продолжал Кёртис, – и должен вам признаться, что, боюсь, я к нему весьма равнодушен. Склонны ли вы полагать, что кто-либо превзошел Уилки Коллинза? Или По? Не то чтобы По, как мне кажется, фигура малозначительная, однако заметьте, что он стал столь известен у нас благодаря французам! Нынешнее поколение, полагаю, уже давно миновало символистов? Но если взять «Украденное письмо»… Вам не кажется, что там все немного… как говорится, накручено?
Эплби согласился, что и ему тоже все кажется именно так. Кёртис пришел в восторг.
– Рад слышать, что мое, так сказать, дилетантское мнение подтверждает профессионал. Да, думаю, что я бы и сам обнаружил письмо, причем почти сразу. Однако интересно, была ли это задумка самого По? Я ничуть бы не удивился, узнав, что в ее основе лежит нечто такое, что старо как мир. Как вы считаете? В Стране Басков существует любопытное поверье… Однако, с вашего позволения, я расскажу его в другой раз. Почему я вспомнил По? Только оттого, что хотел сказать, что все эти кости, о которых столько разговоров, вполне возможно, не являются ни средством навести на кого-то подозрения, ни свидетельством некоего психического расстройства. Я не подразумеваю психическое расстройство в строгом смысле. Они могут быть (как бы лучше сформулировать?) воплощением понятия совершенно нормального субъекта о черном юморе… Вам знакомы офорты Гойи? В цикле… Боже мой, как же он называется? Барочо, цикл военных офортов Гойи…
Профессор Кёртис поспешил к испанцу и оставил своего собеседника одного.
Оглядевшись, Эплби заметил, что оказался рядом с тремя профессорами, о которых он пока еще ничего не знал: с Лэмбриком, Кэмпбеллом и Чалмерс-Патоном. Особый интерес у него вызывал Лэмбрик, женатый член Ученого совета и владелец ключа от злополучных калиток. А Кэмпбелл показался ему вроде бы знакомым. Чувствуя, что может пополнить свои впечатления, прежде чем проанализирует их в спокойной обстановке, Эплби подошел к этой группе и вскоре сидел в кресле, курил и беседовал с ними. В любом другом случае это являлось бы вопиющим нарушением этикета. Однако в колледже Святого Антония существовали свои правила, согласно которым «пришельцы» из внешнего мира интересовали его обитателей довольно мало. Они считали само собой разумеющимся относиться к прибывшему для расследования убийства офицеру полиции так же, как к архитектору, приглашенному для проектирования здания столовой, или к члену Академии художеств, рисующему акварели очаровательных внутренних двориков. Подобный настрой мог существенно ускорить расследование, и Эплби не счел себя обиженным.
Разговор шел о прокторских обязанностях Готта. Короткая прогулка из зала собраний в профессорскую происходила холодным и ненастным вечером, когда от поднимавшегося тумана першило в горле. Собеседники Эплби удобно устроились с сигаретами в больших кожаных креслах рядом с пылающим камином, горевшим даже жарче, чем в соседней комнате. По их ногам струилось приятное тепло, и мысль о коллеге, шедшем по улицам во главе университетского «патруля», очевидно, доставляла им особое удовольствие.
– Подумать только! – говорил Лэмбрик, грузный математик с лицом мечтателя и с примитивным чувством юмора. – Вот он заходит в «Пересмотренное дело». Там двое пьют глинтвейн. Он их проверяет, после чего выходит в промозглую мглу, думая о глинтвейне. Потом идет через улицу в «Крякающую утку», неплохой, кстати, паб. Там двое играют в шаффлборд за стаканчиками рома с лимоном. Проверяет. И вот он опять на улице, помышляя о роме с лимоном и шаффлборде. Он, между прочим, неплохо в него играет. Затем направляется в шикарное заведение в Беркли: с полдесятка щеголей потягивают шампанское. Старина Готт надеется на скандал. «Представьтесь, из какого вы колледжа?» Все четко рапортуют. Он опять идет патрулировать мимо моего портного (все забываю, как его зовут), и так до тех пор, пока не закроется клуб «Серп и молот» и все не улягутся спать. Ну и жизнь!
– А вы слышали, – вступил Кэмпбелл, темноволосый худощавый шотландец, – как Кёртис в его бытность старшим проктором проверил архиепископа Йоркского?
Это был прелестный анекдот, однако слишком тонкий для понимания Лэмбрика, который вдруг углубился в сумбурные математические дебри. Но Чалмерс-Патон продолжил разговор, вспомнив один из подвигов Кэмпбелла.
– Послушайте, Кэмпбелл, вы помните свое восхождение на башню Святого Бальдреда после возлияний?
Несмотря на явное неодобрение со стороны Кэмпбелла, Чалмерс-Патон рассказал эту историю. В ней Кэмпбелл предстал бесстрашным, даже безрассудным человеком, к тому же опытным верхолазом. И тут Эплби вспомнил.
– Вы действительно забрались очень высоко, не так ли? – тихо спросил он шотландца. – В Гималаях в двадцать шестом году.
Кэмпбелл смущенно покраснел и на какое-то мгновение растерялся.
– Я был там, – ответил он, помедлив. – А мы с вами не восходили на Столбовой пик, когда я наткнулся на вашу партию в Уэсдейле?
Эплби, в свою очередь, признал это, причем таким тоном, словно в разговоре с одноклассником вспомнил, как они вместе играли в лапту после пикника в воскресной школе. В любом случае они нашли общую тему, и несколько минут разговор шел об альпинизме. Затем Эплби спросил как бы между прочим:
– А в Святом Антонии нынче верхолазным спортом занимаются?
– По-моему, нет, – вступил в разговор Чалмерс-Патон. – Несколько лет назад был клуб, но студенты приходят и уходят, знаете ли. Так что я думаю, что все это заглохло.
Эплби заметил, что его собеседники поняли, что наконец-то прозвучало нечто, имеющее отношение к смерти ректора. Поэтому, обращаясь к Кэмпбеллу, он задал более конкретный вопрос:
– А как вообще колледж с точки зрения верхолазного спорта? Можно в него влезть, вылезти или просто побродить по крышам?
Кэмпбелл издал короткий смешок.
– Как вам известно, я альпинист-любитель. Однако уверяю вас, что я не взломщик и не высотник, так что не думаю, что смогу высказать авторитетное мнение. Любой может попасть на крышу через какой-то люк или чердачное окошко и немного там побегать. Однако замечу, не ручаясь за достоверность своих суждений, что на этом все и кончится. Полагаю, что залезть или вылезти по стенам почти невозможно.
– Даже опытному верхолазу?
Кэмпбелл ответил ровным, лишенным каких-либо эмоций тоном:
