Ричер промолчал.
– Создается впечатление, что она имеет какое-то отношение к армии, – продолжила Хелен. – Вы ее знаете?
– Это имеет какое-то значение? – поинтересовался Ричер.
Хелен подошла к нему еще ближе и повернулась спиной к остальным.
– Мне необходимо выяснить, что ей известно о Барре, – одними губами произнесла она.
«Это может все усложнить», – подумал Ричер и ответил:
– Она была прокурором.
– Когда? Четырнадцать лет назад?
– Да.
– И что вы знаете о работе Хаттон?
– Полагаю, сейчас она работает в Пентагоне.
– Что ей известно о Джеймсе Барре?
– Ей известно все, – сказал Ричер.
– Как? Ведь тогда дело так и не дошло до суда.
– Тем не менее.
– Почему?
– Потому что я спал с Эйлин.
Хелен удивленно посмотрела на него.
– Вы шутите?
– Я не шучу.
– И вы тогда рассказали ей все о Барре и сержантах?
– Нас связывали близкие отношения. Естественно, мы были на одной стороне баррикады.
– Два одиноких человека в пустыне.
– У нас все получалось просто прекрасно. Три замечательных месяца. Эйлин Хаттон была хорошим человеком. Да и сейчас, наверное, не изменилась. Она мне очень нравилась.
– Это даже больше того, что мне необходимо знать, Ричер, – спохватилась Хелен.
Он промолчал.
– Теперь все вышло из-под контроля, – вздохнула Хелен.
– Эйлин Хаттон не сможет использовать то, что ей известно. Даже в еще большей степени, чем я. Информация засекречена, а Эйлин продолжает служить в армии.
Теперь промолчала Хелен.
– Поверьте мне, – сказал Джек.
– Тогда почему же она в этом проклятом списке?
– Моя вина, – признался Ричер. – Я упомянул Пентагон в разговоре с вашим отцом, когда не мог понять, откуда всплыло мое имя. Вероятно, он провел собственное расследование. Я не исключаю такой возможности.
– Если она заговорит, все будет кончено еще до того, как начнется.
– Она промолчит.
– Полной уверенности в этом нет. Возможно, она намерена заговорить. Кто в состоянии предсказать, как тогда поведут себя военные?
Зазвенел звонок, и кучка людей, сгрудившихся у входа в лифт, пришла в движение.
– Нам необходимо с ней поговорить, – сказала Хелен. – Она приедет сюда для того, чтобы дать показания под присягой. Вам нужно узнать, что она намерена сказать.
– Теперь она уже, наверное, бригадный генерал. Я не в состоянии оказать на нее давление.
– Найдите способ, – сказала Хелен. – Попытайтесь воспользоваться вашими прежними отношениями.
– Может быть, я этого не хочу. Не забывайте, мы с ней все еще на одной стороне баррикады. Пока речь идет о сержанте Джеймсе Барре.
Хелен Родин замолчала и вместе со своими спутниками вошла в кабину лифта.
Дверь лифта открылась, и они оказались в коридоре шестого этажа. Здесь бетонные стены были также выкрашены в белый цвет, выделялась лишь дверь из армированного стекла, ведущая внутрь. За дверью Ричер увидел стрелочку, указывающую, где находятся блок интенсивной терапии и две больничные палаты – мужская и женская – и помещение для ухода за новорожденными. Джек догадался, что весь шестой этаж финансируется штатом. Не самое приятное место. Смесь тюрьмы и больницы – сочетание, не вызывающее радости.
За конторкой сидел мужчина в форме Управления исправительных учреждений. Пришедших обыскали, после чего им пришлось подписать отказ от всех возможных претензий. Затем появился врач и отвел группу в небольшой вестибюль. Врач был усталым человеком лет тридцати, он предложил всем посидеть на металлических стульях с зеленой виниловой обивкой, которые выглядели так, словно их вытащили из «шевроле» производства 1950 года.
– Барр проснулся, он в сознании и способен поддерживать беседу, – сказал врач. – Мы считаем его состояние стабильным, но из этого не следует, что он здоров. Поэтому сегодня мы можем впустить к нему одновременно не более двух посетителей. Кроме того, разговор должен быть коротким.
Ричер увидел, как улыбнулась Хелен Родин, он сразу понял, в чем дело. Полицейские предпочитают работать парами, а вместе с Хелен получается уже три посетителя. Иными словами, в этот день с обвиняемым сможет поговорить только защита.
– Сейчас у него сестра, – сообщил врач. – Она хочет, чтобы вы немного подождали.
Когда врач вышел, Хелен сказала:
– Я войду первой. Мне нужно представиться и заручиться согласием Барра на то, что я буду его адвокатом. Затем с ним побеседует доктор Мэри Мейсон. На основании ее выводов мы решим, кто будет следующим посетителем.
Хелен говорила быстро: она немного нервничала. Впрочем, все присутствующие, за исключением Джека Ричера, были напряжены. Никто из них, кроме него, прежде не встречался с Барром, который интересовал всех, хотя каждый относился к нему по-разному. Для Хелен он был клиентом, которого она не хотела защищать. Для Мейсон и Нейбура – объектом изучения. Вероятно, темой будущих научных статей, источником славы. Кто знает, вдруг благодаря Барру им удастся сделать себе имя в академических кругах. Не исключено, что его состояние позволит говорить о «синдроме Барра». Личный интерес есть и у Алана Дануты. Может быть, для него это шанс обратиться с протестом в Верховный суд. Возникновение прецедента. Глава в учебнике. Тема семинара в юридическом колледже: «Индиана против Барра», «Барр против Соединенных Штатов»… Они многого ждали от человека, которого никогда не видели.
Пришедшие сидели на зеленых виниловых стульях. В вестибюле пахло хлоркой и царила тишина, которую нарушали лишь тихий шум воды в трубах и едва слышное гудение компьютера из соседнего помещения. Все молчали, словно готовились к длительному и важному разговору, понимая, что нет ни малейшего смысла выказывать нетерпение. Ричер сел напротив Мейсон и принялся ее разглядывать. Она была сравнительно молодой для эксперта и показалась ему доброжелательной и открытой. Мэри носила большие очки, не препятствующие видеть ее глаза, в которых каждый легко ощутил бы доброту и поддержку. Ричер не знал, что здесь профессиональная маска, а что действительно соответствует природе этой женщины.
– Как вы делаете оценку состояния больного? – начал он.
– Оценку? – спросила Мейсон. – Я начинаю с полного доверия пациенту. Повреждения головы, приводящие к продолжительной коме, почти всегда являются причиной амнезии. Это установлено довольно давно. Я просто наблюдаю пациента. Люди, действительно потерявшие память, испытывают очень серьезное беспокойство. Они сбиты с толку и напуганы. Пытаются все вспомнить. Симулянты ведут себя иначе, стремятся всячески избежать разговора об интересующих медиков фактах. Стараются их мысленно игнорировать. Их состояние часто узнается по бессознательной жестикуляции и мимике.
– Все это довольно субъективно, – заметил Ричер.
Мейсон согласно кивнула.
– Да, как правило. Получить надежные доказательства потери памяти очень трудно. Можно сделать сканирование мозга, чтобы показать изменение его активности, но до сих пор нельзя уверенно утверждать, что означают показания приборов. Иногда помогает гипноз, но суды опасаются его применять. Вы правы. Речь может идти только о мнении эксперта.
– А каких экспертов привлекает в подобных случаях обвинение?
– Таких же специалистов, как я. Я работала как на защиту, так и на обвинение.
– Значит, все сводится к «он сказал», «она сказала»?
Мейсон вновь кивнула.
– Обычно вопрос решается в зависимости от известности или авторитета эксперта. Именно на такие вещи реагируют присяжные.
– Вы известны?
– Больше, чем многие, – ответила Мейсон.
– Что мог забыть Барр?
– Несколько дней как минимум. Он получил свои травмы в субботу, и меня очень удивит, если он помнит что-нибудь после среды. Перед этим должен находиться достаточно долгий сумеречный период, из которого он одни вещи помнит, а другие – нет. Но это минимум. Я сталкивалась со случаями, когда человек забывал о целых месяцах своей жизни после сотрясения мозга, не говоря уже о комах.
– А потом память возвращается?
– Да, такое возможно, если речь идет о сумеречном периоде. Человек способен мысленно вернуться к тем моментам, которые он помнит, опираясь на события предыдущих дней. Пострадавший даже может вспомнить некоторые эпизоды. Но часто возникают более серьезные трудности. Если он помнит ужин, то ему по силам вспомнить обед. Если он помнит начало фильма, то может вспомнить, как ехал потом домой. Но где обычно находится граница памяти? Чаще всего такой границей является вечер последнего дня, который человек помнит. Потом сон – и все.
– А будет ли Джеймс Барр помнить то, что произошло четырнадцать лет назад?
Мейсон кивнула.
– Память о прошлом обычно остается нетронутой. Считается, что идет некий химический обмен веществ между отдельными частями мозга, а в природе не существует двух одинаковых мозгов. Физические процессы до сих пор остаются для нас тайной. Теперь люди предпочитают использовать компьютерные метафоры, но они неверны. Речь не идет о жестких дисках и случайном доступе к памяти. Мозг полностью состоит из органической материи. У разных людей периоды выздоровления бывают разными. Все равно что высыпать корзину яблок на лестницу. Некоторые побьются, другие не пострадают. Однако я бы сказала, что четырнадцать лет считается долговременной памятью для всех.
