– Не вижу почему.
– Вам нужно еще поспать, – сказал Фидлер. – Потом можете заказать любую еду, какую пожелаете. Они все принесут. Завтра вам предстоит выступить перед серьезной аудиторией.
Уже у двери он обернулся и произнес:
– А ведь все мы одним миром мазаны. Шучу, шучу…
Вскоре Лимас действительно заснул, довольный, что обрел в лице Фидлера союзника. Скоро Мундту должны вынести смертный приговор. Как же долго ему пришлось дожидаться такого исхода!
19
Собрание партийной ячейки
Лиз была совершенно счастлива в Лейпциге. Простота и даже аскетизм жизни здесь давали ей ощущение, что она тоже чем-то жертвует. Небольшой дом, куда ее поселили, казался темным и бедным, пища тоже была скудной, и лучшее из нее неизбежно доставалось детям. За едой они неизменно разговаривали о политике с фрау Эберт – секретарем партийной организации квартала Лейпциг-Хогенгрюн. Это была маленькая неприметная женщина, чей муж заведовал каменоломней где-то за городской чертой. Жизнь здесь в чем-то походила на существование в религиозной общине, мелькала порой мысль у Лиз, – как в монастыре, в кибуце или в чем-то подобном. Как ни странно, но на голодный желудок мир воспринимался лучше, чем был, вероятно, на самом деле. Лиз немного знала немецкий, на котором говорила ее тетушка, и сама поразилась, как быстро забытые слова вернулись к ней. Сначала она опробовала язык на детях, которые хихикали, но охотно помогали ей. Ребятишки отнеслись к ней немного странно с самого начала, словно она была какой-то особенной или обладала некими редкими способностями. Но на третий день один из них набрался храбрости и спросил, не привезла ли она «оттуда» шоколада. Ей стало стыдно, потому что ей и в голову это не пришло. После чего дети почти перестали обращать на нее внимание.
По вечерам наступало время «партийной работы». Они распространяли пропагандистскую литературу, навещали товарищей, задолжавших членские взносы или слишком часто пропускавших собрания, приняли участие в районной конференции на тему «Проблемы, связанные с централизованным распределением продуктов питания», где присутствовали все секретари партийных ячеек, посетили заседание рабочего совета машиностроительного завода, расположенного на одной из окраин.
Наконец на четвертый день – это был четверг – подошло время собрания ячейки того квартала, где она жила. Для Лиз оно обещало стать волнующим событием: она ожидала увидеть пример того, как однажды начнет работать ячейка ее родного Бэйсуотера. Да и тему для вечерней встречи избрали, на ее взгляд, крайне интересную: «Мирное сосуществование после двух великих войн». Ожидалось большое количество членов партии – для обеспечения явки сделали все возможное, убедились, что в это же время не проводится никаких других крупных мероприятий, а вечер был не тот, когда люди в массе своей устремляются по магазинам за покупками.
Пришло семь человек.
Ровно семь, не считая Лиз, секретаря ячейки и представителя райкома. Лиз старалась ничем этого не выдать, но была до крайности расстроена. Она с трудом заставляла себя сосредоточиться на выступлении докладчика, а когда ей это удавалось, он прибегал к столь сложным немецким речевым конструкциям, что уяснить их смысл оказывалось почти невозможно. Это напоминало собрания в Бэйсуотере, походило на вечерние молебны в церкви, которые она посещала в детстве, – та же небольшая группа выполняющих нудную обязанность, немного растерянных людей, но при этом искусственно внушаемое себе ощущение, как важно, чтобы именно такие вот простые люди свершили свою миссию ради общего великого блага. Хотя порой у нее возникало желание – скверное желание, но от него некуда было деться, – чтобы не пришел вообще никто. Потому что тогда абсурд и унижение достигли бы своих абсолютных пределов, и люди бы поняли, что настала пора все коренным образом менять.
Но семь человек… Это было ничто. Хуже, чем ничто, потому что демонстрировало всю инертность и равнодушие народных масс, отчего становилось тоскливо на душе.
Помещение оказалось гораздо просторнее, чем школьный класс в Бэйсуотере, но и это служило слабым утешением. В Бэйсуотере сами по себе поиски комнаты для собрания становились своего рода приключением. Поначалу они скрытничали и делали вид, что никакого отношения к компартии не имеют. Снимали отдельные кабинеты в пабах, банкетный зал кафе «Ардена» или же потихоньку собирались друг у друга на квартирах. Потом в ячейку вступил Билл Хейзел, учитель из местной средней школы, и они стали использовать его класс. Но даже в этом заключался некоторый риск – директор школы полагал, что у Билла собирается драмкружок, а значит, теоретически их могли выставить за порог в любой момент. Но даже в школе было все же лучше, чем в так называемом лейпцигском «Зале мира», находившемся в здании из сборных железобетонных конструкций, где по углам виднелись трещины и висел портрет Ленина. И зачем только они всегда вставляют его портреты в такие нелепые рамы? Из стен торчали похожие на обрезки органных труб декоративные украшения, а плакаты и знамена из кумача насквозь пропылились. Лиз почему-то показалось, что именно так обставляли свои похороны фашисты. И она снова подумала: наверное, Алек был прав. Ты верила во что-то, потому что не могла жить без веры, пусть предмет твоего верования сам по себе ничего не значил, не имел никакого смысла. Как он говорил? «Собака чешет то место, которое у нее чешется. И у каждой собаки такое место свое». Нет, все не так, и Алек ошибался. Произносить подобные слова было шутовским легкомыслием. Мир, свобода, равенство – это все не абстракции, а реальные понятия. И от исторических фактов никуда не денешься, а именно на их основе партия строила свою деятельность, намечала цели. Нет, определенно Алек заблуждался: истина существовала независимо от желания людей, ее подтверждал весь ход исторического развития, и каждый индивидуум должен был это признать. В противном случае ему грозила опасность стать жертвой исторического прогресса, на пути которого он вставал. Партия шла в авангарде истории, в первых рядах борцов за мир… Но увиденное этим вечером способно было поколебать всякую уверенность. Жаль, что пришло всего семь человек. Так мало. Да и у пришедших вид был встревоженный и голодный.
Когда собрание закончилось, Лиз дождалась, пока фрау Эберт соберет непроданную литературу с массивного стола у двери, заполнит книгу явки и наденет пальто, потому что вечер выдался холодным. Докладчик сбежал, не приняв участия в обсуждении своего выступления, что Лиз посчитала бестактностью. Фрау Эберт уже стояла в дверях, положив руку на выключатель, когда из темноты коридора на пороге возникла фигура мужчины. На мгновение Лиз даже показалось, что это Эйш. Он был высоким, светловолосым, в плаще с кожаными пуговицами.
– Товарищ Эберт? – спросил он.
– Да, а в чем дело?
– Я разыскиваю нашего товарища из Англии по фамилии Голд. Она ведь остановилась у вас, верно?
– Элизабет Голд – это я, – сказала Лиз, и мужчина вошел в зал, прикрыв за собой дверь, а его лицо теперь оказалось освещено полностью.
– Я – Холтен из районного комитета партии. – Он показал какое-то удостоверение фрау Эберт, которая так и застыла рядом с дверью, потом кивнула и бросила несколько обеспокоенный взгляд на Лиз.
– Мне было поручено передать товарищ Голд важное сообщение из президиума, – сказал мужчина. – Это касается изменений в программе ее пребывания у нас. Ей прислали приглашение принять участие в особо важном заседании.
– О, правда? – отозвалась Лиз с несколько поглупевшим выражением лица.
Казалось фантастикой, что в президиуме правящей партии страны вообще узнали о ее существовании.
– Воспринимайте это как жест доброй воли, – заявил Холтен.
– Но я… А как же фрау Эберт? – беспомощно произнесла Лиз.
– Я уверен, что при сложившихся обстоятельствах фрау Эберт отнесется ко всему с пониманием.
– Разумеется, – поспешила заверить его та.
– А где будет проходить заседание?
– Вот поэтому вам и придется выехать сегодня же вечером, – объяснил Холтен. – Ехать нам достаточно далеко. Почти до самого Герлица.
– Герлиц?… А где это?
– На востоке, – пояснила фрау Эберт. – Почти у самой границы с Польшей.
– Мы можем сейчас же отвезти вас домой. Соберете свои вещи, и мы тронемся в путь.
– Так срочно?
– Да. – Тон Холтена исключал какие-либо возражения со стороны Лиз. Казалось, ей не оставляли возможности выбора.
Их ждала большая черная машина. За рулем сидел водитель, а на крыле торчал шток для флажка. Похоже, автомобиль принадлежал какому-то военному ведомству.
Зал заседаний трибунала едва ли превышал размерами обычный класс в школе. В одном его конце были установлены пять или шесть длинных, но самых простых скамеек, по краям которых разместились охранники и тюремные надзиратели, а посередине – допущенная публика, состоявшая только из членов президиума и еще нескольких высокопоставленных официальных лиц. В противоположной стороне на стульях с высокими спинками перед неотполированным дубовым столом сидели трое судей трибунала. У них над головами на металлической проволоке висела огромная красная звезда из фанеры. Стены помещения были сложены из беленого кирпича, напомнившего Лимасу его тюремную камеру.
